Теперь папуш останется с ней.
Потом Сильви оборачивается и видит, что мать лежит на земле, держась обеими руками за живот. По лбу ее стекает струйка крови, ярко выделяясь на мертвенно-бледной коже. А ниже, под юбкой расплывается темное пятно.
– Сильви, скорей беги за папой, – стонет мать. – Скорей!
Девочка, охваченная ужасом, бежит со всех ног…
Вот и теперь, много лет спустя, Сильви бежала по промерзшей земле, охваченная паникой. Бежала, бежала, никак не могла остановиться. Потом, споткнувшись, упала на землю.
– Мама, мамочка! – закричала она, взывая к голым деревьям. – Прости меня, прости. Пожалуйста, не умирай!
Сильви схватилась за живот, чувствуя, что ребенок шевелится. Ей показалось, что по ногам стекает струйка горячей крови.
Сильви грезила наяву. Ей был то очень жарко, то очень холодно. Ее куда-то несут. Нет, не ее, а мать. Горло пересохло.
– Пейте, – говорит кто-то.
– Прости меня, мама, – просит Сильви, пьет и сбивчиво говорит: – Прости меня. Это не тебя я ненавижу, а папу. Пожалуйста, не умирай. Я ненавижу его! Я ненавижу всех мужчин! – она всхлипывает. – Ради бога, не умирай. Не истекай кровью! Ну, пожалуйста!
Кто-то кричит. Сильви не понимает – то ли мать, то ли она сама.
Потом ее подхватывают чьи-то руки, слышны неразборчивые голоса.
– Ничего страшного. Она потеряла не так уж много крови.
– Главное – ее отогреть.
– Да, меня гораздо больше беспокоит та, другая. Если с ее ребенком что-то случится, Макаров нам головы поотрывает.
– Ну и денек. Одна молится с утра до вечера, а сама – кожа да кости. Другая чуть не замерзла до смерти.
– Хуже всего я переношу их вопли.
– Хорошо хоть старух перевели в другую палату.
– Все время зовет мамочку. Она мне сказала, что раньше жила в этом доме.
– Бредит. Это у нее от температуры.
– Я пробовала с ней разговаривать, а она ничего не слышит.
– Дай-ка ей таблеток, хуже не будет.
– А другой бульону. Слишком уж она слаба.
– Опять мамочку зовет. Сколько можно?
– Слава богу, Рождество позади. Завтра возвращается доктор.
– На прошлое Рождество было еще хуже, правда?
– Кто его знает.
– Вот, пани Ганка, выпейте.
– Жарко, очень жарко. И еще очень больно. Ломит спину.
Сильви спала, видела сны. Ей снились какие-то тела, младенцы. Она слышала голоса, крики, сливавшиеся в неясный гул. Сильви не знала, сколько времени продолжался сон. Потом крики стали громче, они все никак не стихали.
– Это Ганка. Где же доктор?
Снова крики, потом испуганный голос, отчаянно шепчущий:
– Господи, ну, пожалуйста, дай мне мальчика! Пожалуйста, пожалуйста!
Сильви открыла глаза. Она увидела перед собой тонкое, почти прозрачное лицо Ганки, искаженное страхом и болью. В следующую секунду Сильви закричала и сама, мысли путались в разгоряченной голове. Она едва успела перевести дыхание, и снова начались схватки.
– Господи, они рожают одновременно! – воскликнула одна из медсестер. – Этого еще не хватало. – Милые, не кричите так громко! Вы перебудите весь госпиталь. Вот, подыши-ка.
На лицо Сильви легла маска. Она ощутила приступ тошноты, по лицу градом стекал пот, кружилась голова. Сильви уже не могла разобрать, кто кричит громче – она или Ганка.
– Давайте, мамочка, дышите. Вдыхайте глубже.
На лоб легла прохладная материя.
– Господи, у нее кровотечение.
– Где же врач? Ему давно пора вернуться!
– Пейте, это вам поможет.
– Давай, милочка, тужься. Давай-давай.
– Вот так, вот так.
Тело разорвала обжигающая боль. Сильви истошно закричала. Голоса доносились как сквозь вату.
– Мальчик.
– А у этой девочка.
– Отличный здоровый мальчик.
Ганка прошептала:
– Да, это мальчик, Иван, у нас мальчик!
Слабый писк младенцев. Успокаивающий шепот, едва слышная икота.
Сильви откинулась на простыню, посмотрела на Ганку. Та молчала. Глаза ее были закрыты. В палате наступила тишина, лишь едва слышно перешептывались медсестры:
– Боже мой, боже мой. Бедная девочка. Бедный Макаров…
Сильви проснулась на рассвете. Посмотрела на Ганку, увидела, что лицо у той белое-пребелое, совсем как у матери, когда она упала в лесу. На простыне сохло красное пятно. Так, значит, это Ганка – бедная девочка? Огромные серые глаза на миг приоткрылись, на бледном личике появилась умиротворенная улыбка. Потом веки снова закрылись.
Сильви смотрела, смотрела и все не могла отвести взгляд.
Очень медленно, с трудом, она села на кровати, осторожно встала на ноги. Это ей удалось, но мысли в голове путались, саднили не меньше, чем измученное тело. Как же холодно! Ужасно холодно. И мама – она умерла. Мама, обними меня. Помоги мне. Каролин, ты тоже должна мне помочь. Где ты, Каролин? Бедная девочка, бедная девочка. Катрин, бедная Катрин.
Сильви кое-как оделась, набросила пальто. Руки у нее дрожали. В двух кроватках спали два крошечных младенца. Сильви посмотрела на одного, на другого. Оба ровно дышали. Темный пух волос, два маленьких, с кулачок личика, четыре миниатюрные ручки со стиснутыми пальчиками. Сильви долго смотрела на новорожденных, потом, решившись, подняла одного из них, завернула в одеяло и, крадучись, вышла из палаты. Мама, мамочка, я возвращаю тебе потерянного ребенка. Вот, Каролин, смотри – это твоя девочка. Теперь ты счастлива? Теперь ты мной довольна?
В лицо ей ударил холодный ветер. Где я? Где все они?
Конюшня, вспомнила Сильви. Нужно идти в конюшню. Она громко постучала в дверь:
– Отведите меня к пану Стаху. Пожалуйста, мне нужен пан Стах.
Десять дней спустя Жакоб Жардин добрался до французского консулата в Кракове. Он был сам не свой от тревоги. Это чувство нарастало по мере того, как отсутствие Сильви затягивалось, месяц шел за месяцем. Телеграмма, срочно вызывавшая его в Краков, была даже своего рода облегчением. Жакоб добрался до Польши так быстро, как только сумел. Он надеялся, что слово «нездорова» не является эвфемизмом, за которым смертельная болезнь.
И вот он стоял в гостиной консульства, нервно поигрывая зажигалкой.
– Доктор Жардин, я очень рад, что вы добрались сюда так быстро, – начал консул. – Надеюсь, моя телеграмма не слишком вас испугала. Дел в том, что Сильви, то есть я хочу сказать, мадам Жардин, вернулась к нам после своей поездки совсем больная. У нее была высокая температура, она бредила. Я полагаю, это послеродовая горячка.
У Жакоба дрогнули уголки рта.
– Нет-нет, – поспешно продолжил консул. – Ничего серьезного. Сейчас вашей жене гораздо лучше. Да и ребенок совершенно здоров. Мы наняли няню. Но, как вы понимаете, консульство – не совсем подходящее место для матери с новорожденным младенцем.
Дипломат улыбнулся, давая Жакобу возможность что-то сказать. Наступила мучительная пауза. На лице Жардина отразилась целая гамма противоречивых чувств.
– Разумеется, – продолжил консул, – было бы гораздо лучше, если бы ребенок родился в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93