Мне нечего было сказать Марку, кроме того, что сожалею и скоро уезжаю.
Он лежал в палате один, на особом положении. Солнце падало на краешек кровати. Слава Богу, миссис Ротлэнд дала мне зайти одной. Меня удивило, что голова Марка даже не перевязана. Но впечатление хрупкости, которое меня обмануло, когда мы с ним только познакомилась, теперь усилилось: он казался легче перышка.
Я не представляла, как он меня встретит, но Марк просто улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Марни.
– Здравствуй, Марк.
Я постаралась не хромая пройти к стулу и уже собралась сесть, как вспомнила про медсестру, стоявшую в дверях, нагнулась и его поцеловала.
– Как ты себя чувствуешь? – первым спросил он.
– Я? Со мной все в порядке. Ты как?
– Голова болит, рука, и все. Я хочу домой.
– А тебе разрешат?
– Еще несколько дней – нет. Мне очень жаль Фьюри…
– Мне вообще жаль, что все так случилось.
– Но я знаю, как много он для тебя значил.
– Я сама виновата.
– Или я. Не следовало за тобой гнаться.
Последовала пауза.
– Спасибо, что вытащила меня из грязи, – снова заговорил он.
– Кто тебе рассказал?
– Это я ещё способен был чувствовать. Помню, как ты мне чистила глаза и уши.
– Я сама не помню, что делала.
– А я запомнил.
Вот и все. Больше нечего было сказать.
– Ты сообщила Роумэну о несчастном случае?
– Нет.
– Позвони ему, ладно? Иначе он подумает, что ты опять нарочно не приходишь.
Я спросила:
– Что делают с лошадью, после того, как пристрелят? Ее… хоронят?
– Не знаю. Думаю вряд ли.
Возле постели были цветы и виноград, несколько журналов, две-три книги. Наверное, мне тоже следовало что-нибудь принести.
– Конечно, прошло мало времени, но… – начал Марк. – Есть же другие лошади. Мы могли бы поехать весной посмотреть и выбрать…
– Вряд ли я захочу другую.
– Посмотрим. – Он погладил мою руку.
Все это было очень странно.
С тех пор, как я вышла за него замуж, он иногда смотрел на меня так, словно ненавидел. Из-за моих дружеских отношений с Терри, или потому, что отклоняла его ласки. Марк мог вдруг побледнеть и ужасно разозлиться. Но после того, как я втянула его в сумасшедшую гонку по невозможной местности, когда он из-за меня чуть не сломал себе шею, он вроде бы нисколько не сердился.
Миссис Ротлэнд уехала к себе в среду. Я каждый день навещала Марка. Врачи сказали, что он сможет вернуться домой в следующий понедельник.
Вечером в среду, когда я уже собиралась ложиться спать, позвонил Терри. Он принес свои соболезнования, выразил надежду, что Марк скоро поправится, и спросил, правда, что дела были так плохи?
Я подтвердила. Он говорил ещё минуты две, потом спросил:
– Тебе известно, что продажа фирмы Ротлэндов решена?
– Мне некогда было об этой думать.
– Ну разумеется, ни об этом, ни обо мне.
– И о тебе тоже. Прости.
– Да ладно, заиграно. Живи, как живется. Когда Марка выписывают?
– В понедельник.
– Пойдем куда-нибудь в пятницу?
– Нет, Терри, не могу.
– Плохо себя чувствуешь?
– Просто несчастной.
– Тем более нужно развлечься.
– Спасибо, не могу. – Я думала, что в пятницу меня уже здесь не будет.
– Давай договоримся так: я позвоню ещё раз завтра, когда приду с работы, может быть, ты передумаешь.
– Хорошо. – При этом я думала: завтра вечером меня здесь тоже не будет.
– Значит, я рассчитываю на тебя в пятницу вечером, дорогая. Видит Бог, после таких неприятностей нужно встряхнуться. Может, сразу договоримся?
– Позвони завтра вечером, – сказала я. – Тогда скажу точно.
В четверг утром я вновь навестила Марка. Он уже сидел в кресле, хотя выглядел все ещё плохо. Встреча была саман обычной, и мне даже не верилось, что она последняя.
Марк сказал:
– У меня предчувствие, будто для нас с тобой все начинается заново.
– У тебя все ещё есть желание попробовать?
– Да, если оно есть у тебя.
Таким он мне нравился больше. Или дело в старой человеческой привычке выше ценить то, что навсегда оставляешь? Во всяком случае, на долю секунды во мне вдруг вспыхнула жуткая тоска о той жизни, которая могла у нас быть. Я словно вдруг увидела её вдали. Но это был лишь сентиментальный порыв, потому что я никогда не смогла бы жить такой жизнью.
Вернувшись домой, я попыталась написать Марку хоть несколько строчек на прощание. Шесть раз я начинала, но ничего путного не вышло, и я сожгла записку. Молчание может быть лучшим прощанием.
Я сказала миссис Ленард, что останусь у друзей, которые живут рядом с больницей, и вернусь вместе с Марком в понедельник. Так легче было отнести вещи в машину без лишних расспросов и подозрений.
Отсюда до Барнета час езды, ещё полчаса, чтобы зайти в типографию и открыть сейф, потом четыре-пять часов, чтобы добраться до Торки. Значит, я буду у мамы примерно около полуночи. Они всегда поздно ложатся и поздно встают, поэтому, если повезет, я успею прежде, чем запрут дверь на ночь. Там я переночую, а утром все расскажу маме. Господи, помоги! К обеду или даже раньше я уеду. Попытаюсь вылететь из аэропорта в Эксетере.
Я поехала в Барнет.
По дороге мной все больше овладевало какое-то странное чувство. Вдруг я по-настоящему почувствовала, что Фьюри больше нет, что он погиб такой ужасной смертью и фактически по моей вине. Раза два или три мне пришлось смахивать слезы перчаткой, и я чуть не сбила велосипедиста.
Машину я поставила в переулке за магазином. Самым трудным было проникнуть в типографию так, чтобы никто не видел, а я не знала точно, который из трех ключей открывает входную дверь. Если долго копаться, можно привлечь внимание полицейского; но оставалось только рискнуть.
Я прошла прямиком к двери и, не глядя по сторонам, поднялась на две ступеньки. В конце концов, я жена директора. Первый ключ вошел в замочную скважину, но не поворачивался, а потом застрял и никак не вытаскивался. Пока я билась, проехали две машины. Наконец я вырвала этот ключ и сунула следующий. Он подошел, и я нырнула внутрь.
Там было темно, свет проникал только из окошка над дверью. Следующую дверь я не стала плотно прикрывать, чтобы хоть какой-то свет падал внутрь. В коридоре тоже было темно, но я знала в нем каждый дюйм. Надо пройти вглубь, повернуть направо, и там подняться по лестнице.
Дверь внизу у лестницы вела в печатный цех. Обычно её закрывали на ночь, но сегодня она осталась открытой. Я остановилась в дверном проеме и осторожно заглянула внутрь.
Через окна свет с улицы падал на машины и кипы бумаги; но больше всего меня поразила тишина. Мне не приходилось бывать в пустых цехах, и безмолвие казалось глубже оттого, что я помнила стоящий здесь все время шум.
И тут в абсолютной тишине раздался шелест. Я окаменела, прислушиваясь. Это из-за сквозняка шуршала бумага. Вздохнув, я зашагала по лестнице.
Я добралась до комнаты, в которой стояла копировальная техника, и вытянув вперед руки, миновала её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Он лежал в палате один, на особом положении. Солнце падало на краешек кровати. Слава Богу, миссис Ротлэнд дала мне зайти одной. Меня удивило, что голова Марка даже не перевязана. Но впечатление хрупкости, которое меня обмануло, когда мы с ним только познакомилась, теперь усилилось: он казался легче перышка.
Я не представляла, как он меня встретит, но Марк просто улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Марни.
– Здравствуй, Марк.
Я постаралась не хромая пройти к стулу и уже собралась сесть, как вспомнила про медсестру, стоявшую в дверях, нагнулась и его поцеловала.
– Как ты себя чувствуешь? – первым спросил он.
– Я? Со мной все в порядке. Ты как?
– Голова болит, рука, и все. Я хочу домой.
– А тебе разрешат?
– Еще несколько дней – нет. Мне очень жаль Фьюри…
– Мне вообще жаль, что все так случилось.
– Но я знаю, как много он для тебя значил.
– Я сама виновата.
– Или я. Не следовало за тобой гнаться.
Последовала пауза.
– Спасибо, что вытащила меня из грязи, – снова заговорил он.
– Кто тебе рассказал?
– Это я ещё способен был чувствовать. Помню, как ты мне чистила глаза и уши.
– Я сама не помню, что делала.
– А я запомнил.
Вот и все. Больше нечего было сказать.
– Ты сообщила Роумэну о несчастном случае?
– Нет.
– Позвони ему, ладно? Иначе он подумает, что ты опять нарочно не приходишь.
Я спросила:
– Что делают с лошадью, после того, как пристрелят? Ее… хоронят?
– Не знаю. Думаю вряд ли.
Возле постели были цветы и виноград, несколько журналов, две-три книги. Наверное, мне тоже следовало что-нибудь принести.
– Конечно, прошло мало времени, но… – начал Марк. – Есть же другие лошади. Мы могли бы поехать весной посмотреть и выбрать…
– Вряд ли я захочу другую.
– Посмотрим. – Он погладил мою руку.
Все это было очень странно.
С тех пор, как я вышла за него замуж, он иногда смотрел на меня так, словно ненавидел. Из-за моих дружеских отношений с Терри, или потому, что отклоняла его ласки. Марк мог вдруг побледнеть и ужасно разозлиться. Но после того, как я втянула его в сумасшедшую гонку по невозможной местности, когда он из-за меня чуть не сломал себе шею, он вроде бы нисколько не сердился.
Миссис Ротлэнд уехала к себе в среду. Я каждый день навещала Марка. Врачи сказали, что он сможет вернуться домой в следующий понедельник.
Вечером в среду, когда я уже собиралась ложиться спать, позвонил Терри. Он принес свои соболезнования, выразил надежду, что Марк скоро поправится, и спросил, правда, что дела были так плохи?
Я подтвердила. Он говорил ещё минуты две, потом спросил:
– Тебе известно, что продажа фирмы Ротлэндов решена?
– Мне некогда было об этой думать.
– Ну разумеется, ни об этом, ни обо мне.
– И о тебе тоже. Прости.
– Да ладно, заиграно. Живи, как живется. Когда Марка выписывают?
– В понедельник.
– Пойдем куда-нибудь в пятницу?
– Нет, Терри, не могу.
– Плохо себя чувствуешь?
– Просто несчастной.
– Тем более нужно развлечься.
– Спасибо, не могу. – Я думала, что в пятницу меня уже здесь не будет.
– Давай договоримся так: я позвоню ещё раз завтра, когда приду с работы, может быть, ты передумаешь.
– Хорошо. – При этом я думала: завтра вечером меня здесь тоже не будет.
– Значит, я рассчитываю на тебя в пятницу вечером, дорогая. Видит Бог, после таких неприятностей нужно встряхнуться. Может, сразу договоримся?
– Позвони завтра вечером, – сказала я. – Тогда скажу точно.
В четверг утром я вновь навестила Марка. Он уже сидел в кресле, хотя выглядел все ещё плохо. Встреча была саман обычной, и мне даже не верилось, что она последняя.
Марк сказал:
– У меня предчувствие, будто для нас с тобой все начинается заново.
– У тебя все ещё есть желание попробовать?
– Да, если оно есть у тебя.
Таким он мне нравился больше. Или дело в старой человеческой привычке выше ценить то, что навсегда оставляешь? Во всяком случае, на долю секунды во мне вдруг вспыхнула жуткая тоска о той жизни, которая могла у нас быть. Я словно вдруг увидела её вдали. Но это был лишь сентиментальный порыв, потому что я никогда не смогла бы жить такой жизнью.
Вернувшись домой, я попыталась написать Марку хоть несколько строчек на прощание. Шесть раз я начинала, но ничего путного не вышло, и я сожгла записку. Молчание может быть лучшим прощанием.
Я сказала миссис Ленард, что останусь у друзей, которые живут рядом с больницей, и вернусь вместе с Марком в понедельник. Так легче было отнести вещи в машину без лишних расспросов и подозрений.
Отсюда до Барнета час езды, ещё полчаса, чтобы зайти в типографию и открыть сейф, потом четыре-пять часов, чтобы добраться до Торки. Значит, я буду у мамы примерно около полуночи. Они всегда поздно ложатся и поздно встают, поэтому, если повезет, я успею прежде, чем запрут дверь на ночь. Там я переночую, а утром все расскажу маме. Господи, помоги! К обеду или даже раньше я уеду. Попытаюсь вылететь из аэропорта в Эксетере.
Я поехала в Барнет.
По дороге мной все больше овладевало какое-то странное чувство. Вдруг я по-настоящему почувствовала, что Фьюри больше нет, что он погиб такой ужасной смертью и фактически по моей вине. Раза два или три мне пришлось смахивать слезы перчаткой, и я чуть не сбила велосипедиста.
Машину я поставила в переулке за магазином. Самым трудным было проникнуть в типографию так, чтобы никто не видел, а я не знала точно, который из трех ключей открывает входную дверь. Если долго копаться, можно привлечь внимание полицейского; но оставалось только рискнуть.
Я прошла прямиком к двери и, не глядя по сторонам, поднялась на две ступеньки. В конце концов, я жена директора. Первый ключ вошел в замочную скважину, но не поворачивался, а потом застрял и никак не вытаскивался. Пока я билась, проехали две машины. Наконец я вырвала этот ключ и сунула следующий. Он подошел, и я нырнула внутрь.
Там было темно, свет проникал только из окошка над дверью. Следующую дверь я не стала плотно прикрывать, чтобы хоть какой-то свет падал внутрь. В коридоре тоже было темно, но я знала в нем каждый дюйм. Надо пройти вглубь, повернуть направо, и там подняться по лестнице.
Дверь внизу у лестницы вела в печатный цех. Обычно её закрывали на ночь, но сегодня она осталась открытой. Я остановилась в дверном проеме и осторожно заглянула внутрь.
Через окна свет с улицы падал на машины и кипы бумаги; но больше всего меня поразила тишина. Мне не приходилось бывать в пустых цехах, и безмолвие казалось глубже оттого, что я помнила стоящий здесь все время шум.
И тут в абсолютной тишине раздался шелест. Я окаменела, прислушиваясь. Это из-за сквозняка шуршала бумага. Вздохнув, я зашагала по лестнице.
Я добралась до комнаты, в которой стояла копировальная техника, и вытянув вперед руки, миновала её.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68