Мать и сын стояли на крыльце в классической композиции семьи, провожающей на фронт отца. Алла выпрямилась и была неподвижна, полуголый Петька махал рукой. Гриша махнул в ответ, залез в кузов и машина тронулась.
Ждали здесь Гришиного возвращения или нет, суть вопроса не заставляла его сомневаться - его здесь ждали, поскольку более он нигде не был нужен. Бордельная деятельность и жизнь Мишки Фридмана была Гриши как то не очень по душе.
На преодоление трехсот верст до Ярославля ушел почти весь день! И дело не в том, что весь кузов "Бычка" полностью занимали какие-то ящики и коробки, которые каждые тридцать-сорок километров то выгружали, то загружали новые. Процесс движения замедлялся тем, что возле энергичного водителя машины, в кабине, сидела не менее напористая и игривая девушка лет двадцати пяти. Судя по всему, их романтические отношения начались только утром, (девушку, как и Гришу, прихватили попутчицей) но развивались стремительно и целенаправленно. А потому на Гришу эта с утра влюбленая пара не обращали никакого внимания настолько, что вовсе о нем забыли.
Погрузка и выгрузка коробок и ящиков мало того что проходила в повышенном темпе, но было категорически непонятно, что и кому развозил, что получал взамен лихой водила. В Мытищах они остановились во дворе какого-то склада, а минуя Загорск получили дополнительный груз на подворье небольшой, недавно отремонтированной церквушки. Где-то за полдень, не доезжая до Ростова, водитель обьявил, что машина его "ищет дорогу", а потому надо проверить рулевое управление. Остановились в ближайшей по дороге авторемонтной мастерской.
Механики возились с рулевыми тягами часа три, в течение которых ни водила, ни его спутница не появлялись. А когда пришли, то выглядели столь ублаготворенными, словно отстояли молебен в Храме. Или - отлежали.
Поехали дальше и в Семибратово соскочили с трассы, провели погрузку-выгрузку во дворе школы. Во время очередной остановки подруга шофера исчезла и он радостно сообщил Грише.
- Ну, баба с возу кобыле легче! Летим без остановок!
Так или иначе, а к Ярославлю они подкатились уже вечером. В свете засветившехся фонарей водила остановил машину на площади и сообщил радостно.
- Прибыли! Памятник Афанасию Никитину! Вылезай!
Гриша выбрался из кузова и через секунду остался один - на той же площади, где торчал по выходу из "психушки" неделю назад. Было прохладно и Гриша пожалел, что вместе с сумкой оставил впопыхах в Степановске, у Аллы, и свою шляпу.
Отправляясь в дорогу утром, он полагал, что доберется до своей больницы и там узнает - работает ли сегодня Кислов. А если он не несет вахты, то можно будет узнать его точный адрес. Теперь, поскольку пошел уже десятый час вечера, идти в больницу было неудобно, а как найти Кислова Гриша знал весьма приблизително. Помнил лишь, что дом его располагался где-то на окраине, в районе Детской железной дороги.
Он приметил автобусную остановку, на которой топталось несколько человек и на этом этапе ему повезло. Первый же автобус докатил его через Волгу до нужной остановки. А когда Гриша вышел из машины, то зрительная память сработала четко - он узнал местность, вспомнил как почти год назад Кислов приводил его к себе в гости.
Минут через пять он не столько узнал дом Кислова, сколько его собаку. Рыжий пес с пушистым хвостом бегал по натянутому троссу вдоль фасада одноэтажной избы с мезонином, угловое окно светилось. Гриша вспомнил, что этого лающего сторожа можно было обойти, если прижиматься вдоль стены сарая - собака не доставала клыками до ног злоумышленика нескольких сантиметров.
Как раз когда Гииша протиснулся мимо рыжего сторожа, двери дома открылись и Кислов, шатаясь, хрипло выкрикнул в темноту.
- Кто там еще?!
Голос у него был надсадным и почти неузнаваемым.
- Это я, Николай! Я - Нестеров!
- О черт... Гришка? Гришка!? Откуда?
Гриша поднялся на крыльцо и поначалу ему показалось, что это вовсе и не Кислов, но подумал, что обознался в темноте.
- Здраствуй, Николай... У меня тут проблема одна...
- Пришел, да? Пришел? Ну, да... Тогда заходи, что на пороге бормотать.
Кислов развернулся, плечом ударился о косяк, потом загремел ведрами в темных сенях и ввалился в сумрак комнаты.
Гриша прошел следом и переступил через порог как раз в тот момент, когда Кимслов упал на диван.
Гриша понял, что перед ним, на обшарпанном диване, полулежит практически неузнаваемый, чужой человек. Из Кислова будто выпустили всю кровь, а тело дрябло надули воздухом. Весь он казался распухшим и оплывшим, воспаленные глаза едва светились за набрякшими веками, недельная щетина покрывала лицо местами, кустиками. То что Кислов пьян и пьян тяжело, беспробудно и беспросветно, можно было опеределить если и не оглядываться в комнате. А если все же оглядываться, то опять же нетрудно было заключить, что здесь пили несколько дней, пили мерно и настойчиво, в одиночку.
- Приехал, значит. - прозвучал с дивана голос Кислова. - Я тебя ждал... Ждал, Гришка, как наказание... Карать меня будешь? Карать?!
- Зачем? - спросил Гриша, выискивая в комнате место почище, чтоб присесть хотя бы.
- Затем... Затем, чтоб ты меня сам, своей рукой покарал.
- Что? - не понял Гриша.
Кислов выкрикнул плаксиво.
- Чтоб ты меня покарал! Смертию!
С неожиданным проворством он поднялся с дивана, дернулся к столу, где рухнул на стул и дрожащей рукой попытался уцепиться за бутылку, но промахнулся и произнес хрипло.
- Садись и наливай!... Хорошо, что пришел, а то бы я сам себя наказал, своей рукой... Кончилась моя жизнь, Гриша... Как заслужил, так и кончилась.
Гриша присел у стола и, понимая, что при таком состоянии Кислова никакой разумной беседы не получится, спросил, подхватывая тему.
- Зачем тебе себя наказывать?
- Затем... Потому... Потому, что меня Бог покарал... Самою жестокой карой... Мой Олежка... Утонул... Вместе с бабкой...
Слова прозвучали столь оглушающе, что в них просто не могло быть реального, подлинного смысла. Этого Олежку и бабку Гриша никогда не видел, но почти всегда, любая беседа Кислова сводилась к рассказам о проделках его Олежки.
- Утонул? - безпомощно спросил Гриша.
- Утонул... На пруду... Под лед ушел... И бабка следом.
Он схватился за бутылку с квасом и жадно принялся глотать прямо из горлышка, потом понял, что напиток - не тот, не под руку, швырнул квас на пол и приказал.
- Наливай водяры, Гришка! Помянем душу безвинно погибшего младенца!
Он то ли сдавленно завыл, то ли зарычал, пока Гииша торопливо наполнил стаканы, сказал потеряно.
- Хорошо... Помянем.
Кислов выпрямился на стуле и поднял глаза в потолок. гололс его зазвучал неожиданно чисто, с легкой дрожью.
- Принял на себя мой Олежек наказание за отца-негодяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Ждали здесь Гришиного возвращения или нет, суть вопроса не заставляла его сомневаться - его здесь ждали, поскольку более он нигде не был нужен. Бордельная деятельность и жизнь Мишки Фридмана была Гриши как то не очень по душе.
На преодоление трехсот верст до Ярославля ушел почти весь день! И дело не в том, что весь кузов "Бычка" полностью занимали какие-то ящики и коробки, которые каждые тридцать-сорок километров то выгружали, то загружали новые. Процесс движения замедлялся тем, что возле энергичного водителя машины, в кабине, сидела не менее напористая и игривая девушка лет двадцати пяти. Судя по всему, их романтические отношения начались только утром, (девушку, как и Гришу, прихватили попутчицей) но развивались стремительно и целенаправленно. А потому на Гришу эта с утра влюбленая пара не обращали никакого внимания настолько, что вовсе о нем забыли.
Погрузка и выгрузка коробок и ящиков мало того что проходила в повышенном темпе, но было категорически непонятно, что и кому развозил, что получал взамен лихой водила. В Мытищах они остановились во дворе какого-то склада, а минуя Загорск получили дополнительный груз на подворье небольшой, недавно отремонтированной церквушки. Где-то за полдень, не доезжая до Ростова, водитель обьявил, что машина его "ищет дорогу", а потому надо проверить рулевое управление. Остановились в ближайшей по дороге авторемонтной мастерской.
Механики возились с рулевыми тягами часа три, в течение которых ни водила, ни его спутница не появлялись. А когда пришли, то выглядели столь ублаготворенными, словно отстояли молебен в Храме. Или - отлежали.
Поехали дальше и в Семибратово соскочили с трассы, провели погрузку-выгрузку во дворе школы. Во время очередной остановки подруга шофера исчезла и он радостно сообщил Грише.
- Ну, баба с возу кобыле легче! Летим без остановок!
Так или иначе, а к Ярославлю они подкатились уже вечером. В свете засветившехся фонарей водила остановил машину на площади и сообщил радостно.
- Прибыли! Памятник Афанасию Никитину! Вылезай!
Гриша выбрался из кузова и через секунду остался один - на той же площади, где торчал по выходу из "психушки" неделю назад. Было прохладно и Гриша пожалел, что вместе с сумкой оставил впопыхах в Степановске, у Аллы, и свою шляпу.
Отправляясь в дорогу утром, он полагал, что доберется до своей больницы и там узнает - работает ли сегодня Кислов. А если он не несет вахты, то можно будет узнать его точный адрес. Теперь, поскольку пошел уже десятый час вечера, идти в больницу было неудобно, а как найти Кислова Гриша знал весьма приблизително. Помнил лишь, что дом его располагался где-то на окраине, в районе Детской железной дороги.
Он приметил автобусную остановку, на которой топталось несколько человек и на этом этапе ему повезло. Первый же автобус докатил его через Волгу до нужной остановки. А когда Гриша вышел из машины, то зрительная память сработала четко - он узнал местность, вспомнил как почти год назад Кислов приводил его к себе в гости.
Минут через пять он не столько узнал дом Кислова, сколько его собаку. Рыжий пес с пушистым хвостом бегал по натянутому троссу вдоль фасада одноэтажной избы с мезонином, угловое окно светилось. Гриша вспомнил, что этого лающего сторожа можно было обойти, если прижиматься вдоль стены сарая - собака не доставала клыками до ног злоумышленика нескольких сантиметров.
Как раз когда Гииша протиснулся мимо рыжего сторожа, двери дома открылись и Кислов, шатаясь, хрипло выкрикнул в темноту.
- Кто там еще?!
Голос у него был надсадным и почти неузнаваемым.
- Это я, Николай! Я - Нестеров!
- О черт... Гришка? Гришка!? Откуда?
Гриша поднялся на крыльцо и поначалу ему показалось, что это вовсе и не Кислов, но подумал, что обознался в темноте.
- Здраствуй, Николай... У меня тут проблема одна...
- Пришел, да? Пришел? Ну, да... Тогда заходи, что на пороге бормотать.
Кислов развернулся, плечом ударился о косяк, потом загремел ведрами в темных сенях и ввалился в сумрак комнаты.
Гриша прошел следом и переступил через порог как раз в тот момент, когда Кимслов упал на диван.
Гриша понял, что перед ним, на обшарпанном диване, полулежит практически неузнаваемый, чужой человек. Из Кислова будто выпустили всю кровь, а тело дрябло надули воздухом. Весь он казался распухшим и оплывшим, воспаленные глаза едва светились за набрякшими веками, недельная щетина покрывала лицо местами, кустиками. То что Кислов пьян и пьян тяжело, беспробудно и беспросветно, можно было опеределить если и не оглядываться в комнате. А если все же оглядываться, то опять же нетрудно было заключить, что здесь пили несколько дней, пили мерно и настойчиво, в одиночку.
- Приехал, значит. - прозвучал с дивана голос Кислова. - Я тебя ждал... Ждал, Гришка, как наказание... Карать меня будешь? Карать?!
- Зачем? - спросил Гриша, выискивая в комнате место почище, чтоб присесть хотя бы.
- Затем... Затем, чтоб ты меня сам, своей рукой покарал.
- Что? - не понял Гриша.
Кислов выкрикнул плаксиво.
- Чтоб ты меня покарал! Смертию!
С неожиданным проворством он поднялся с дивана, дернулся к столу, где рухнул на стул и дрожащей рукой попытался уцепиться за бутылку, но промахнулся и произнес хрипло.
- Садись и наливай!... Хорошо, что пришел, а то бы я сам себя наказал, своей рукой... Кончилась моя жизнь, Гриша... Как заслужил, так и кончилась.
Гриша присел у стола и, понимая, что при таком состоянии Кислова никакой разумной беседы не получится, спросил, подхватывая тему.
- Зачем тебе себя наказывать?
- Затем... Потому... Потому, что меня Бог покарал... Самою жестокой карой... Мой Олежка... Утонул... Вместе с бабкой...
Слова прозвучали столь оглушающе, что в них просто не могло быть реального, подлинного смысла. Этого Олежку и бабку Гриша никогда не видел, но почти всегда, любая беседа Кислова сводилась к рассказам о проделках его Олежки.
- Утонул? - безпомощно спросил Гриша.
- Утонул... На пруду... Под лед ушел... И бабка следом.
Он схватился за бутылку с квасом и жадно принялся глотать прямо из горлышка, потом понял, что напиток - не тот, не под руку, швырнул квас на пол и приказал.
- Наливай водяры, Гришка! Помянем душу безвинно погибшего младенца!
Он то ли сдавленно завыл, то ли зарычал, пока Гииша торопливо наполнил стаканы, сказал потеряно.
- Хорошо... Помянем.
Кислов выпрямился на стуле и поднял глаза в потолок. гололс его зазвучал неожиданно чисто, с легкой дрожью.
- Принял на себя мой Олежек наказание за отца-негодяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122