На нем были легкие серые брюки, белая рубашка-поло и синий блейзер. Услыхав ее шаги, он поднял голову и улыбнулся ей.
– Господи, какой ты бледный, – прошептала она, пока Мортимер обнимал ее.
Их последняя встреча произошла два года назад. Они увиделись на премьере музыкальной комедии в «Новом театре». Имя Пенелопы стояло на афише: она была автором текстов песен. В тот вечер она пришла насладиться заслуженной славой. С ней были Андреа и Лючия.
В первом антракте, когда вся публика высыпала в фойе, Андреа предпочел остаться в партере и поболтать с коллегами, музыкальными критиками, а Пенелопа с дочерью стали пробиваться в буфет. Им хотелось послушать первые отзывы зрителей.
Она сразу узнала Мортимера, хотя он стоял к ней спиной. Невозможно было не узнать эту гордую осанку, царственную посадку головы, густые темные волосы, вьющиеся колечками на затылке.
– Иди купи, что хочешь, и захвати нам всем карамелек, – торопливо проговорила Пенелопа, сунув дочери денег. – Встретимся в зале.
Он стоял, засунув руки в карманы, и разглядывал одну из многочисленных афиш, которыми были увешаны стены фойе.
– Мне известно, что это не твой любимый жанр, – сказала Пенелопа, коснувшись его плеча, – поэтому я тебе вдвойне благодарна.
– Я очень горжусь тобой, – ответил он, поворачиваясь к ней.
Она протянула ему руку, и он крепко ее пожал. Они долго смотрели в глаза друг другу, и их взгляды были красноречивее всяких слов. Они по-прежнему любили друг друга. Пенелопа высвободила руку, которую продолжал удерживать Мортимер, попятилась на шаг и с горьким сожалением прошептала:
– Я позвоню тебе на днях.
И вот теперь, пока они стояли, крепко прижимаясь друг к другу во дворе палаццо, Пенелопа внезапно ощутила, что обнимает пустоту. Куда подевалось сильное, хорошо сложенное, пульсирующее жизнью мужское тело, которое она так любила? Но она уловила знакомый аромат его туалетной воды.
– Что с тобой случилось? – в тревоге спросила Пенелопа, пряча лицо у него на плече.
– Люди меняются, – ответил Мортимер и осторожно высвободился из ее рук. – Зато ты, к счастью, прекрасна, как всегда, – добавил он, и его губы тронула хорошо знакомая ей улыбка. – Но мне ты больше нравишься вот такой, – и он растрепал ей волосы.
– Ну вот! А я-то старалась, причесывалась, наводила красоту, – с притворным разочарованием протянула Пенелопа. – Ты же знаешь, мы, женщины, всегда стараемся предстать перед мужчиной в лучшем виде, – пошутила она. – Почему ты не хочешь мне сказать, что с тобой случилось?
Казалось, Мортимер действительно не хочет отвечать. Он взял ее под руку и повел внутрь. Они поднялись по лестнице в бельэтаж. Пенелопа рассеянно оглядывала портреты предков Теодоли. Все их истории она уже знала наизусть.
– Рассказывай сначала ты. Это ведь ты позвонила и сказала, что хочешь меня видеть, – напомнил Мортимер.
Но Пенелопа не находила слов. Она приехала сюда с твердым намерением порвать с ним окончательно, а теперь ощущала смятение, мешавшее ей открыть рот.
Навстречу им вышла синьора Теодоли, держа за руку прелестного мальчика с большими смеющимися карими глазами.
– Привет, Пепе, – сказала она, обнимая Пенелопу. – Жаль, что ты приехала только сейчас. К нам на обед приезжали коллеги Мортимера и его брат Риккардо с семьей. А теперь и я уезжаю. И увожу с собой Мануэля. Ты ведь помнишь Мануэля?
Она говорила так, словно они расстались вчера, а не семь лет назад. В ее голосе звучало прежнее оживление, но она заметно постарела, и в ее глазах затаилась печаль.
– Конечно, я его помню. Он был совсем маленький, вот такой, – сказала Пенелопа. Мануэль был сыном испанских слуг Мортимера, живших в его миланской квартире. – Привет, Мануэль, – улыбнулась она, потом повернулась к матери Мортимера: – Кажется, я приехала не вовремя.
– Вот уж нет! Я велела Чезире заварить чаю.
Она ушла, ведя за собой мальчика, а Пенелопа и Мортимер прошли в гостиную. Стеклянная дверь на лоджию была распахнута. Чезира расставляла на столике на стальных ножках чашки, приборы, вазы со сладостями. Она радостно поздоровалась с Пенелопой, а потом ушла, оставив их одних. Они сели рядом на садовом диванчике с подушками в холщовых чехлах. Мортимер разлил чай по чашкам.
– Меренги? – спросил он.
– Ты еще не забыл, что они мне нравятся?
– Совсем свежие. Чезира приготовила их специально для тебя.
– Расскажи мне о себе, – сказала Пенелопа, поднося чашку к губам.
– Все началось с родинки на ноге, – тихо заговорил Мортимер, глядя на небо над садом. – Еще час назад шел дождь, – вдруг добавил он ни с того ни с сего. – А теперь снова вышло солнце, чтобы встретить тебя.
– Продолжай, – нетерпеливо потребовала Пенелопа.
– Твой костюм переносит меня назад в прошлое. Мне вспоминается прелестная девчонка, которую я хотел отвести на реку, – пошутил он, явно избегая разговора о себе.
– Ну давай, Мортимер, расскажи мне, что случилось. Рано или поздно я все равно все узнаю. Что такого страшного было в этой родинке?
– Полгода назад она взорвалась и стала рассылать аномальные клетки по всему телу. Результат ты видишь, – признался он наконец.
Пенелопа едва не лишилась чувств. Сильного, живого, неотразимо обаятельного мужчины, которого она знала, больше не было. Увидев, как она побледнела, Мортимер, смотревший на нее с грустью, заставил себя улыбнуться. Взяв с блюда меренгу, он начал кормить ее с рук.
– Правда, вкусно? Скажи, что тебе нравится. Пенелопа схватила его руку и крепко сжала, растерянно глядя на Мортимера.
– Почему я об этом ничего не знала? – спросила она. Последнее письмо от Мортимера она получила три месяца назад. Он рассказывал о поездке в Париж к матери и отчиму, об ужине у «Прокопа», где он повстречался с коллегами, бывшими товарищами по университету. Письмо было написано шутливым, беспечным тоном, не содержавшим ни намека на переживаемую Мортимером драму. Только теперь Пенелопа поняла, что он ездил во Францию проконсультироваться с каким-то специалистом: вдруг тот подарит ему надежду?
– Почему я об этом ничего не знала? – безжизненным голосом повторила она вопрос.
Мортимер нетерпеливо пожал плечами.
– Что, по-твоему, я должен был сделать? Позвонить тебе или написать, что я болен? И что бы ты сделала? Слезы мне не нужны. Жалость меня раздражает. Правда отнимает последние силы. Ты же знаешь, как я люблю жизнь, моя дорогая Пепе.
Пенелопа закрыла лицо руками, словно заслоняясь от страшной правды.
– У меня были трудные дни, – продолжал Мортимер. – Я довел себя до того, что сумел возненавидеть самых дорогих мне людей: мать, брата, племянников, коллег. Все они считали своим долгом меня утешать. Некоторые даже сегодня пытаются меня убедить, что ничего страшного не происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Господи, какой ты бледный, – прошептала она, пока Мортимер обнимал ее.
Их последняя встреча произошла два года назад. Они увиделись на премьере музыкальной комедии в «Новом театре». Имя Пенелопы стояло на афише: она была автором текстов песен. В тот вечер она пришла насладиться заслуженной славой. С ней были Андреа и Лючия.
В первом антракте, когда вся публика высыпала в фойе, Андреа предпочел остаться в партере и поболтать с коллегами, музыкальными критиками, а Пенелопа с дочерью стали пробиваться в буфет. Им хотелось послушать первые отзывы зрителей.
Она сразу узнала Мортимера, хотя он стоял к ней спиной. Невозможно было не узнать эту гордую осанку, царственную посадку головы, густые темные волосы, вьющиеся колечками на затылке.
– Иди купи, что хочешь, и захвати нам всем карамелек, – торопливо проговорила Пенелопа, сунув дочери денег. – Встретимся в зале.
Он стоял, засунув руки в карманы, и разглядывал одну из многочисленных афиш, которыми были увешаны стены фойе.
– Мне известно, что это не твой любимый жанр, – сказала Пенелопа, коснувшись его плеча, – поэтому я тебе вдвойне благодарна.
– Я очень горжусь тобой, – ответил он, поворачиваясь к ней.
Она протянула ему руку, и он крепко ее пожал. Они долго смотрели в глаза друг другу, и их взгляды были красноречивее всяких слов. Они по-прежнему любили друг друга. Пенелопа высвободила руку, которую продолжал удерживать Мортимер, попятилась на шаг и с горьким сожалением прошептала:
– Я позвоню тебе на днях.
И вот теперь, пока они стояли, крепко прижимаясь друг к другу во дворе палаццо, Пенелопа внезапно ощутила, что обнимает пустоту. Куда подевалось сильное, хорошо сложенное, пульсирующее жизнью мужское тело, которое она так любила? Но она уловила знакомый аромат его туалетной воды.
– Что с тобой случилось? – в тревоге спросила Пенелопа, пряча лицо у него на плече.
– Люди меняются, – ответил Мортимер и осторожно высвободился из ее рук. – Зато ты, к счастью, прекрасна, как всегда, – добавил он, и его губы тронула хорошо знакомая ей улыбка. – Но мне ты больше нравишься вот такой, – и он растрепал ей волосы.
– Ну вот! А я-то старалась, причесывалась, наводила красоту, – с притворным разочарованием протянула Пенелопа. – Ты же знаешь, мы, женщины, всегда стараемся предстать перед мужчиной в лучшем виде, – пошутила она. – Почему ты не хочешь мне сказать, что с тобой случилось?
Казалось, Мортимер действительно не хочет отвечать. Он взял ее под руку и повел внутрь. Они поднялись по лестнице в бельэтаж. Пенелопа рассеянно оглядывала портреты предков Теодоли. Все их истории она уже знала наизусть.
– Рассказывай сначала ты. Это ведь ты позвонила и сказала, что хочешь меня видеть, – напомнил Мортимер.
Но Пенелопа не находила слов. Она приехала сюда с твердым намерением порвать с ним окончательно, а теперь ощущала смятение, мешавшее ей открыть рот.
Навстречу им вышла синьора Теодоли, держа за руку прелестного мальчика с большими смеющимися карими глазами.
– Привет, Пепе, – сказала она, обнимая Пенелопу. – Жаль, что ты приехала только сейчас. К нам на обед приезжали коллеги Мортимера и его брат Риккардо с семьей. А теперь и я уезжаю. И увожу с собой Мануэля. Ты ведь помнишь Мануэля?
Она говорила так, словно они расстались вчера, а не семь лет назад. В ее голосе звучало прежнее оживление, но она заметно постарела, и в ее глазах затаилась печаль.
– Конечно, я его помню. Он был совсем маленький, вот такой, – сказала Пенелопа. Мануэль был сыном испанских слуг Мортимера, живших в его миланской квартире. – Привет, Мануэль, – улыбнулась она, потом повернулась к матери Мортимера: – Кажется, я приехала не вовремя.
– Вот уж нет! Я велела Чезире заварить чаю.
Она ушла, ведя за собой мальчика, а Пенелопа и Мортимер прошли в гостиную. Стеклянная дверь на лоджию была распахнута. Чезира расставляла на столике на стальных ножках чашки, приборы, вазы со сладостями. Она радостно поздоровалась с Пенелопой, а потом ушла, оставив их одних. Они сели рядом на садовом диванчике с подушками в холщовых чехлах. Мортимер разлил чай по чашкам.
– Меренги? – спросил он.
– Ты еще не забыл, что они мне нравятся?
– Совсем свежие. Чезира приготовила их специально для тебя.
– Расскажи мне о себе, – сказала Пенелопа, поднося чашку к губам.
– Все началось с родинки на ноге, – тихо заговорил Мортимер, глядя на небо над садом. – Еще час назад шел дождь, – вдруг добавил он ни с того ни с сего. – А теперь снова вышло солнце, чтобы встретить тебя.
– Продолжай, – нетерпеливо потребовала Пенелопа.
– Твой костюм переносит меня назад в прошлое. Мне вспоминается прелестная девчонка, которую я хотел отвести на реку, – пошутил он, явно избегая разговора о себе.
– Ну давай, Мортимер, расскажи мне, что случилось. Рано или поздно я все равно все узнаю. Что такого страшного было в этой родинке?
– Полгода назад она взорвалась и стала рассылать аномальные клетки по всему телу. Результат ты видишь, – признался он наконец.
Пенелопа едва не лишилась чувств. Сильного, живого, неотразимо обаятельного мужчины, которого она знала, больше не было. Увидев, как она побледнела, Мортимер, смотревший на нее с грустью, заставил себя улыбнуться. Взяв с блюда меренгу, он начал кормить ее с рук.
– Правда, вкусно? Скажи, что тебе нравится. Пенелопа схватила его руку и крепко сжала, растерянно глядя на Мортимера.
– Почему я об этом ничего не знала? – спросила она. Последнее письмо от Мортимера она получила три месяца назад. Он рассказывал о поездке в Париж к матери и отчиму, об ужине у «Прокопа», где он повстречался с коллегами, бывшими товарищами по университету. Письмо было написано шутливым, беспечным тоном, не содержавшим ни намека на переживаемую Мортимером драму. Только теперь Пенелопа поняла, что он ездил во Францию проконсультироваться с каким-то специалистом: вдруг тот подарит ему надежду?
– Почему я об этом ничего не знала? – безжизненным голосом повторила она вопрос.
Мортимер нетерпеливо пожал плечами.
– Что, по-твоему, я должен был сделать? Позвонить тебе или написать, что я болен? И что бы ты сделала? Слезы мне не нужны. Жалость меня раздражает. Правда отнимает последние силы. Ты же знаешь, как я люблю жизнь, моя дорогая Пепе.
Пенелопа закрыла лицо руками, словно заслоняясь от страшной правды.
– У меня были трудные дни, – продолжал Мортимер. – Я довел себя до того, что сумел возненавидеть самых дорогих мне людей: мать, брата, племянников, коллег. Все они считали своим долгом меня утешать. Некоторые даже сегодня пытаются меня убедить, что ничего страшного не происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96