– Зайдем в избу, жарко… А ты сиди, голубок. – Старуха погрозила Жорке пальцем. – Солнце-то какое сегодня!
Он хотел что-то возразить, но… закрыл глаза и устало опустил голову на столешницу.
Я выскочил из-за стола. И вовремя. Чуть не упала старуха. Успел подхватить.
– Больше века на свете живу, – проворчала она, выпрямляясь. – Как звать-то тебя?.. А меня шарлатанкой обзывают… Да…
– Растерялся маленько, – сказал я, выдержав пытливый взгляд ворожеи. – Страхов про вас наслушался. Выдумывают, наверное.
– Страхов?.. Ладно, что люди боятся, но ведь и я боюсь… Крепкие руки у тебя, сынок. От природы иль железо тягаешь?
– От деда. Кузнецом он был.
Мы медленно двигались к покосившемуся крыльцу и разговаривали о редких в нынешнее время профессиях. Но я автоматически анализировал каждое сказанное старухой слово. Чего ей-то бояться? По-моему, в ее возрасте исчезают эмоции, по крайней мере все должно притупиться и быть близким к нулю.
В избе прохладно. Пахло коровьим навозом и парным молоком. Усадив старуху за стол, сел на топчан и мельком оглядел комнату.
– Газеток не привезли? – спросила хозяйка дома. «Кабы знать, что тебе газеты потребуются».
– В какое время живем? – Она блеснула глазами и колупнула пальцем пятно парафина на поверхности стола. – Мне обычно привозят газетки… Правда, ты впервой ко мне… И не думала, что доживу до такого времени. – Скрипнув стулом, она повернулась к Милке, устроившейся у печи на низенькой скамеечке.
– А чего хорошего? – с вызовом спросила девушка, вытянув ноги и сложив руки на груди. – Перепуталось все. Раньше хоть не знали ничего, а теперь – Сталина хают, Брежнева… Вспомнить некого. А рабочий как тянул на хребте государство, так и сейчас. О деревенских мужиках не говорю.
Старуха бросала на меня внимательные взгляды. Казалось, регистрирует каждый мой вздох.
– Верить, сударушка, надо в доброту. В каждом человеке она есть. В каждом.
– Абстракция, – сказал я, решив вступить в разговор, – Доброта – дефицит, как и черная икра.
– Я вспомнила учительницу, – улыбнулась Милка. – Она так и не вышла замуж из-за доброты. «Ах, Пушкин! Ах, Камоэнс! Какая вера в разум!» – ладони к груди, глаза закроет. В сорок с лишним лет еще девочка! Треть получки ежемесячно в какие-то фонды посылала. А сама в заштопанных чулках ходила.
А мне нравились рассуждения хозяйки лесного домика. Но раз так, пусть поделится секретами знахарского искусства. Вот и проверим прямо сейчас, чего стоят ее слова о вере в доброту.
– Вы таите от людей свои знания. Зачем? – Я смотрел в ее глаза не мигая. – Легко говорить о торжестве добра.
– Кто тебе сказал, что я что-то прячу? – В ее глазах мелькнул блик любопытства. – Ты знаешь, сколько я писем посылала?.. А Жорка, которого врачи лечить отказались?.. Меня, сударь, очень известный в науке человек дурой обозвал. Хочешь, покажу письмо?
– Я знаю другое письмо, в котором вы отказались сотрудничать с «Посохом». – Поймал себя на том, что говорю с ней дурным тоном. Поспокойнее надо, культурнее.
– Сударь, я не писала писем «Посоху». «Вероятно, она будет отрицать и случай с Дятлом», – подумал я, решив пока не упоминать имени искалеченного старателя.
– Мне запретил писать «Посоху» ваш приятель, коллега.
– Дятел?! – невольно воскликнул я, забыв, что письмо было получено еще до приезда Дятла.
– Вы имеете в виду того, кто сбежал?.. Слабый человек. И очень впечатлительный. Жаль его… А запретил писать тот, кто первым посетил меня.
Мне почудилось злорадство в ее голосе.
– Значит, Стоценко, – выдохнул я.
Она пожала плечами и перевела разговор в другое русло:
– Пожить бы немного, чтоб Жорку на ноги поставить… Да и помощник нужен. Силы-то кончаются. Пятьдесят с лишним лет с лучиной… Легко ль не сбиться?.. Молодые мозги требуются, чтоб разобраться… Убогую родителям вернула – теперь в уме и в здравии – радость. Бери лучину-то… Возьмешь?
– Чего бы не взять?
– И бери… Устала я. Да и вы… Спать в сенях устраивайтесь. Там тюфяк есть, одеяло. Осмотритесь сегодня, а утром, Бог даст, поговорим. – Она оперлась о столешницу, пытаясь встать.
Милка подскочила к ней, помогла дойти до кровати, уложила.
В сенях мы отыскали тюфяк и одеяло. Переглянувшись, вытащили их во двор и дружно начали выбивать пыль подвернувшимися под руки поленьями.
Жорка сидел на завалинке и сосредоточенно перебирал траву, поглядывая в нашу сторону.
Закончив обработку постели, я попросил Милку помочь Жорке с травой, а сам написал Ваське записку относительно постельного белья, газет и кое-чего для девушки и отправился к тайнику у кладбищенской ограды.
Вернувшись, застал Милку сортирующей траву. Жорка дремал за столом, положив голову на вытянутые перед собой руки. Солнце клонилось к закату.
– Нам лучше устроиться в сарае, – шепнула мне Милка. – Обалденный запах! Да я и не хочу с ними в одном доме.
Я не задумываясь перетащил тюфяк в сарай, устроив ложе на куче травы, отбракованной Жоркой.
– Сейчас вам простыни принесу, – сказал очухавшийся от сна йог. – Правда, старенькие… А мне озеро приснилось – купаюсь. Говорят, где-то рядом есть озеро.
– Можем отнести на руках, – предложил я, надеясь, что откажется. Но ошибся.
– Я легкий, – обрадовался Жорка. – Суй под мышку и вперед!
Ну что ж… Йог хорошо держал равновесие, и тащить его на спине было легко. Милка ныряла за земляникой и хохотала, когда и я пытался сорвать ягодку, приседая, а Жорка в этот момент хватал меня за волосы, чтоб удержаться на плечах.
Вначале мы накупали хворого. Положили его на траву вверх животом, и он моментально уснул.
Нам так и не удалось его разбудить. Пришлось тащить спящего. Несколько раз останавливались, чтоб передохнуть.
Я в очередной раз присел под деревом. Милка устроилась рядом, сыпанула мне в ладонь горсть земляники.
– Вкуснятина, – сказала она, когда я сунул ягоды в рот. – Верно?.. Просьба у меня к тебе: давай не будем играть в любовь до приезда в Ленинград… Не думай, что я против этого. Нет. Мне необходим… как бы тебе… Чтоб ванна, белоснежная постель… Иначе возненавижу тебя и себя. Глупо, наверно, но я так устроена.
– Соплюха ты, – прошептал я, прожевывая землянику. – Такими делами распоряжается только Бог. Это проститутки могут играть в любовь по графику. Успокойся и поцелуй меня.
Она прижалась к моей щеке губами, куснула, потерлась носом, как кошка, положила руку на мою голову и всхлипнула.
Я блаженно расслабился, опустив Жорку на топчан. Хоть и бараний вес – три пуда весил йог, не больше, а устал я переть его на хребте. Старуха посапывала на своей кровати.
– Фу-у-у, – выдохнула Милка, повалившись на тюфяк.
Я сложил одеяло и кинул его в изголовье. Прилег рядом.
Милка вдруг резко села. Насторожилась, глядя в залитый лунным светом угол сарая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60