Даже известная пани Грабовская, многолетняя сожительница последнего польского короля Станислава-Августа, чьи дети от короля воспитывались в королевском дворце, хотя их происхождение всегда приписывали бедному генералу Грабовскому. Фавориток, не оберегаемых хотя бы видимостью легальности, повсюду считали обычными распутницами. Это была глубоко укоренившаяся традиция. Читатели моей книги «Племянник короля» помнят, как дерзко поступил со всемогущей мадам Дюбарри молодой князь Станислав Понятовский.
Поэтому мне кажется маловероятным, чтобы самые видные члены варшавского правительства и все правительство в целом могли официально заниматься наполеоновскими амурами. И вообще рассказ Валевской об этом непоследователен и кишит ошибками. Опирающийся на «Записки» прабабки, Орнано выставляет «сватами» Понятовского и Коллонтая, тогда как Массой, пользовавшийся «Воспоминаниями» Марии Валевской, поидает Юзефу Понятовскому в товарищи безыменного «пожилого, весьма почтенного и пользующегося большим авторитетом главу правительства», так что скорее уж Станислава Малаховского, чем Коллонтая. По-разному описывают Массой и Орнано ее разговор с членами правительства к вручение ей правительственного мемориала. Само содержание мемориала в обеих версиях идентично. Но и это не избавляет от сомнений. Потому что эта патетическая и вместе с тем беспомощная эпистола производит впечатление удивительно непольское. В авторстве ее скорее можно бы заподозрить экзальтированную и романтичную почитательницу французских философов мадам де Вобан, а не кого-то из варшавских министров. И еще одна трудно разрешимая загадка: Массон и Орнано согласно утверждают, что первое свидание с Наполеоном устроил князь Юзеф на специально ради этого устроенном балу, в своем дворце. Но печать и светская хроника того времени неопровержимо доказывают, что в январе 1807 года никакого бала у князя Юзефа не было. Так же выглядит дело со вручением первого письма. Из воспоминаний Констана и из содержания писем видно, что вручал их доверенный друг Наполеона, генерал Дюрок. Отношение императора к Понятовскому было тогда еще настолько холодным и официальным, что не могло быть и речи об использовании его для. такого рода поручений.
Еле продравшись сквозь эту гущу загадок и неточностей, теряешь последнее доверие к рассказу Валевской. В этой части своих «Воспоминаний» и «Записок» прекрасная камергерша немало насочиняла. Впечатляющая конструкция «народной драмы» рушится в прах. Исчезают Коллонтай, Понятовский, Малаховский и все правительства. На сцене остаются только две дамы – графиня де Вобан и пани Цихоцкая. Их участие в уговорах польской Данаи отдаться золотому дождю несомненно. Это подтверждают Массой и Орнано, польские и французские мемуаристы, подтверждает и Валевская, указывая в письме к матери на двух приятельниц как на главных виновниц своей капитуляции.
Кто был режиссером этих актрис первого плана, кто сверху управлял всей игрой, мы никогда не узнаем. Вероятнее всего не знала этого и сама Валевская. Но весьма возможно, что две дамы, близкие к Юзефу Понятовскому, взывая к чувству патриотизма упрямой подруги, внушали ей, что они действуют по поручению князя Юзефа и других высоких политических авторитетов. Возможно, что они выдумали для нее это заседание кабинета. Возможно даже, что подсунули ей анонимное, ad hoc сочиненное письмо, представив его как правительственный мемориал и устно назвав лиц, якобы подписавших его. Может быть, позднее, уже после своей «капитуляции», Валевская разглядела фальшивую игру своих приятельниц и именно тогда написала матери: «Я не хочу их больше знать… они предали меня».
А еще позднее, спустя годы, когда она села за воспоминания, которые должны были в глазах второго мужа и сыновей оправдать ее роман с императором, она могла счесть фальшивую игру за действительность. Могла с таким же самым беллетристическим талантом, который унаследовал ее правнук, преображать мечтания и домыслы в реальных людей и в реальные факты.
Трудно иметь к ней из-за этого особые претензии. Она уступила Наполеону из эмоциональных соображений, с глубоким убеждением, что приносит жертву на алтарь отечества. И могла желать, чтобы ее близкие воспринимали эту жертву в наиболее пристойном и выгодном свете. Бояться опровержений ей не приходилось. Когда она диктовала свои воспоминания, знаменитых поляков, которых она избрала основными действующими лицами своей драмы, уже не было в живых.
IX
Массой и Орнано довольно подробно описывают два первых визита Валевской к Наполеону. У польского биографа мало возможности что-либо добавить или затеять полемику. Ему приходится полностью полагаться на пересказанный рассказ героини романа. Да и как же иначе! Только Валевская могла знать, что было тогда у нее с Наполеоном в императорских покоях, оберегаемых надежным Констаном.
Собственно рассказу предпосылается пролог. Массон изображает драматическое утро в варшавской квартире Валевских. Бедная Даная, смертельно утомленная длительными настояниями и уговорами, объявляет наконец о капитуляции: «Делайте со мной, что хотите». Дело улажено, добившиеся своего бегут к шефам за дальнейшими инструкциями. Мадам де Вобан для пущей верности запирает «малютку с» грустными глазами» на замок, чтобы та не передумала и не убежала.
До самого вечера Мария находится под замком. «Медленно текут часы, – растроганно пишет сентиментальный Массон, – а бедная женщина в муках ожидания смотрит то на стрелку часов, то на запертую и молчаливую дверь, через которую должен поступить приказ о ее казни…»
Дальнейшие события происходят, как в американском «костюмном» фильме: «В половине десятого кто-то стучит в дверь. На нее быстро надевают шляпу с длинной вуалью, набрасывают плащ и полуобморочную ведут на угол улицы, где ждет карета. Ее вталкивают туда. Человек в круглой шляпе и длинной накидке, придерживавший дверцу, поднимает подножку и садится рядом с нею. Они не произносят ни слова. Едут, останавливаются у потаенного входа в Замок, ее высаживают, ведут, поддерживая, к двери, которую кто-то уже нетерпеливо распахивает. И вот она наедине с Наполеоном. Она не видит его, плачет. Он у ее ног, старается разговаривать мягко, но в какой-то момент у него вырываются слова: „ваш старый муж“. Она вскрикивает, вскакивает, хочет бежать, ее душат рыдания. Эти слова являют ей вдруг весь ужас, всю заурядность, всю позорность поступка, который она должна совершить. Он стоит удивленный. Впервые встречается он с такой реакцией…»
Он очень добропорядочный человек, этот Фредерик Массой, и, вероятно, точно воспроизводит мелодраматический тон воспоминаний Валевской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Поэтому мне кажется маловероятным, чтобы самые видные члены варшавского правительства и все правительство в целом могли официально заниматься наполеоновскими амурами. И вообще рассказ Валевской об этом непоследователен и кишит ошибками. Опирающийся на «Записки» прабабки, Орнано выставляет «сватами» Понятовского и Коллонтая, тогда как Массой, пользовавшийся «Воспоминаниями» Марии Валевской, поидает Юзефу Понятовскому в товарищи безыменного «пожилого, весьма почтенного и пользующегося большим авторитетом главу правительства», так что скорее уж Станислава Малаховского, чем Коллонтая. По-разному описывают Массой и Орнано ее разговор с членами правительства к вручение ей правительственного мемориала. Само содержание мемориала в обеих версиях идентично. Но и это не избавляет от сомнений. Потому что эта патетическая и вместе с тем беспомощная эпистола производит впечатление удивительно непольское. В авторстве ее скорее можно бы заподозрить экзальтированную и романтичную почитательницу французских философов мадам де Вобан, а не кого-то из варшавских министров. И еще одна трудно разрешимая загадка: Массон и Орнано согласно утверждают, что первое свидание с Наполеоном устроил князь Юзеф на специально ради этого устроенном балу, в своем дворце. Но печать и светская хроника того времени неопровержимо доказывают, что в январе 1807 года никакого бала у князя Юзефа не было. Так же выглядит дело со вручением первого письма. Из воспоминаний Констана и из содержания писем видно, что вручал их доверенный друг Наполеона, генерал Дюрок. Отношение императора к Понятовскому было тогда еще настолько холодным и официальным, что не могло быть и речи об использовании его для. такого рода поручений.
Еле продравшись сквозь эту гущу загадок и неточностей, теряешь последнее доверие к рассказу Валевской. В этой части своих «Воспоминаний» и «Записок» прекрасная камергерша немало насочиняла. Впечатляющая конструкция «народной драмы» рушится в прах. Исчезают Коллонтай, Понятовский, Малаховский и все правительства. На сцене остаются только две дамы – графиня де Вобан и пани Цихоцкая. Их участие в уговорах польской Данаи отдаться золотому дождю несомненно. Это подтверждают Массой и Орнано, польские и французские мемуаристы, подтверждает и Валевская, указывая в письме к матери на двух приятельниц как на главных виновниц своей капитуляции.
Кто был режиссером этих актрис первого плана, кто сверху управлял всей игрой, мы никогда не узнаем. Вероятнее всего не знала этого и сама Валевская. Но весьма возможно, что две дамы, близкие к Юзефу Понятовскому, взывая к чувству патриотизма упрямой подруги, внушали ей, что они действуют по поручению князя Юзефа и других высоких политических авторитетов. Возможно, что они выдумали для нее это заседание кабинета. Возможно даже, что подсунули ей анонимное, ad hoc сочиненное письмо, представив его как правительственный мемориал и устно назвав лиц, якобы подписавших его. Может быть, позднее, уже после своей «капитуляции», Валевская разглядела фальшивую игру своих приятельниц и именно тогда написала матери: «Я не хочу их больше знать… они предали меня».
А еще позднее, спустя годы, когда она села за воспоминания, которые должны были в глазах второго мужа и сыновей оправдать ее роман с императором, она могла счесть фальшивую игру за действительность. Могла с таким же самым беллетристическим талантом, который унаследовал ее правнук, преображать мечтания и домыслы в реальных людей и в реальные факты.
Трудно иметь к ней из-за этого особые претензии. Она уступила Наполеону из эмоциональных соображений, с глубоким убеждением, что приносит жертву на алтарь отечества. И могла желать, чтобы ее близкие воспринимали эту жертву в наиболее пристойном и выгодном свете. Бояться опровержений ей не приходилось. Когда она диктовала свои воспоминания, знаменитых поляков, которых она избрала основными действующими лицами своей драмы, уже не было в живых.
IX
Массой и Орнано довольно подробно описывают два первых визита Валевской к Наполеону. У польского биографа мало возможности что-либо добавить или затеять полемику. Ему приходится полностью полагаться на пересказанный рассказ героини романа. Да и как же иначе! Только Валевская могла знать, что было тогда у нее с Наполеоном в императорских покоях, оберегаемых надежным Констаном.
Собственно рассказу предпосылается пролог. Массон изображает драматическое утро в варшавской квартире Валевских. Бедная Даная, смертельно утомленная длительными настояниями и уговорами, объявляет наконец о капитуляции: «Делайте со мной, что хотите». Дело улажено, добившиеся своего бегут к шефам за дальнейшими инструкциями. Мадам де Вобан для пущей верности запирает «малютку с» грустными глазами» на замок, чтобы та не передумала и не убежала.
До самого вечера Мария находится под замком. «Медленно текут часы, – растроганно пишет сентиментальный Массон, – а бедная женщина в муках ожидания смотрит то на стрелку часов, то на запертую и молчаливую дверь, через которую должен поступить приказ о ее казни…»
Дальнейшие события происходят, как в американском «костюмном» фильме: «В половине десятого кто-то стучит в дверь. На нее быстро надевают шляпу с длинной вуалью, набрасывают плащ и полуобморочную ведут на угол улицы, где ждет карета. Ее вталкивают туда. Человек в круглой шляпе и длинной накидке, придерживавший дверцу, поднимает подножку и садится рядом с нею. Они не произносят ни слова. Едут, останавливаются у потаенного входа в Замок, ее высаживают, ведут, поддерживая, к двери, которую кто-то уже нетерпеливо распахивает. И вот она наедине с Наполеоном. Она не видит его, плачет. Он у ее ног, старается разговаривать мягко, но в какой-то момент у него вырываются слова: „ваш старый муж“. Она вскрикивает, вскакивает, хочет бежать, ее душат рыдания. Эти слова являют ей вдруг весь ужас, всю заурядность, всю позорность поступка, который она должна совершить. Он стоит удивленный. Впервые встречается он с такой реакцией…»
Он очень добропорядочный человек, этот Фредерик Массой, и, вероятно, точно воспроизводит мелодраматический тон воспоминаний Валевской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61