Все они хотят быть тонкими, как тростинки.
– Наша дочь учится в колледже; Господь, благослови ее. Только одно беспокоит меня. Ты порвала с Питером, не так ли? Ты нашла кого-нибудь еще?
– Да по первому вопросу, и нет по второму. У меня еще много времени впереди, мама. Не надо торопить меня. – Дженни улыбнулась им. Эта улыбка должна была говорить: посмотрите, как я молода и беспечна!
– Кто тебя торопит? Мне просто интересно.
– Ну, а я просто не люблю его больше. Если он даже позвонит, скажи ему, что меня нет. Скажи ему, что я уехала в Мексику или Афганистан.
Питер не звонил, но он снова написал, спрашивая, почему она не ответила на последнее его письмо. Она еще раз перечитала это письмо. В чем дело, – спрашивал он. Неужели она отвергает его? Он интересовался ее здоровьем. Он любил ее. И очень сожалел, что не вернется больше в колледж Пенсильвании, хотя надеялся приехать на север во время рождественской недели. Но он ничего не говорил о будущем.
Достаточно потрачено дорогого времени и выслушано дорогих обещаний! Все было слишком по-детски беспомощным, если так закончилось. А в кровати она утыкалась головой в тугой матрац, пытаясь удержаться от слез; она не хотела, чтобы утром ее видели с заплаканными глазами.
Постепенно ее отчаяние стало ослабевать, и она почувствовала, как ею овладевает тупая злость. Он никогда даже не спросил о ребенке, только о ее здоровье, словно она просто болела или перенесла хирургическую операцию. Нет, Мендесы не хотели слышать о ребенке, это было ясно. И они прочистили мозги своему сыну, заставили его подчиниться. Бедный, слабый Питер. И бедный ребенок…
Но ребенок не был бедным, напомнила она себе. О нем заботились, его любили, его нянчили где-то на неизвестном Западе. Дженни взглянула на глобус, который стоял на столе в ее комнате еще со школьных времен. Запад был обширным. В Сан-Диего росли пальмы и шумел океан. Горы и снега окружали Солт-Лейк-Сити. А Портленд? Они называли его Городом Роз. Как чудесно было думать, что ребенок растет в местечке с таким красивым названием.
Однажды, листок за листком, она разорвала на клочки все письма Питера, убрала подальше все, что он когда-то дарил ей, и села за стол. Написав ему прощальное письмо, она сама была удивлена, что даже ни в чем не упрекнула его. Она ничего не сказала о ребенке: раз он так явно боялся спрашивать, он и не заслуживал, чтобы что-то знать.
Запечатав письмо и отослав, она почувствовала себя гордой, решительной и взрослой. Прошлое осталось в прошлом. Теперь перед ней лежало будущее. Там не было Питера и не было ребенка. Всего этого никогда и не было.
* * *
Это случилось.
Что мне делать? Я собираюсь выйти замуж, и моя жизнь устроена. Почему это должно было случиться именно теперь. Почему это вообще должно было случиться? Пожалуйста, Господи, не позволяй случиться этому…
Она закрыла лицо руками и громко застонала.
Через некоторое время она встала, надела жакет и брюки и вышла на улицу. Ветер нес ледяной холод с Ист-Ривер, а, может быть, с Гудзона. Она плотнее закуталась в жакет и пошла быстрее, потом побежала. Она совершенно не замечала, куда шла, но она должна была куда-то идти. Когда ты изнуришь себя, Дженни, ты сможешь вернуться домой.
Улицы были пустынны. Один случайный автомобиль проехал мимо, сначала были видны его яркие фары, а потом в темноте светились два красных огонька, когда он проехал дальше. Несколько освещенных окон виднелось в жилых домах, напоминавших темные крепости в тридцать этажей высотой. Было уже далеко за полночь.
Только огромный госпиталь, словно темная громадина под движущимся облачным небом, не спал. Вид освещенных окон, разбросанных по всей высоте и длине здания, рассеивал ее страх, когда она бежала по улице. Часто, возвращаясь вечером домой и проходя здесь, она чувствовала острый интерес к тому, что могло происходить за одним из этих окон.
Сейчас, приближаясь к входу в приемный покой, она остановилась на бегу. Полицейские автомобили, машины «скорой помощи» и толпа зевак – откуда они взялись в этот час? – перегородили улицу. В нескольких метрах от того места, где она остановилась, стояли носилки; там была небольшая группа людей в белых халатах; потом еще одна машина «скорой помощи»; а затем другие носилки, и она увидела мельком длинные черные волосы и ужасающую кровавую маску там, где должно было быть лицо.
Дженни бросило в жар, и, отвернувшись, она почувствовала соленый привкус крови во рту, а затем, помимо своей воли, снова посмотрела туда.
– Проходите, – приказал полицейский, обращаясь к столпившимся людям.
Одна из стоявших в толпе женщин закрыла рукой глаза. Мужчина пошел прочь, проклиная законодательную систему.
– Он был освобожден под честное слово. Десять дней назад ворвался в дом и перерезал им горло. Изнасиловал ее вначале. Муж мертв, они сказали…
Не желая больше ничего слышать, Дженни повернулась и побежала. Окровавленное лицо… Она выскочила на середину улицы, подальше от переулков и аллей, и побежала так, словно за ней гнались.
Когда она вбежала по лестнице и открыла свою дверь, она была совершенно без сил. Но ужас, который она испытала от увиденного около госпиталя, все поставил на свои места. Жуткая ночная сцена, крики, окровавленное лицо… Ее волнения, этот телефонный звонок нельзя даже сравнивать с тем, другим.
Благоразумие вновь взяло верх. Виктория Джилл Миллер жила девятнадцать лет без нее и определенно может продолжать жить дальше без нее. Ей будет лучше, если она не будет знать Дженни. Она могла думать, что хотела бы видеть свою настоящую мать, но это только вызовет стресс, и ничего больше. Эти комитеты по розыску родителей вмешиваются в чужие дела. Что может знать этот комитет о ее отчаянии и безысходной тоске? В любом случае, это не их дело. Какое право они имеют вторгаться в чужую жизнь?
«Мне столько всего предстоит сделать, – подумала Дженни, нельзя терять ни минуты. Это дело представляется чрезвычайно важным. И Джей чувствует ответственность за меня, ведь он сказал им всем, что я опытный специалист, и теперь я должна доказать это. Это будет нелегко. У строителей мощная поддержка, как говорит Джей. Они будут драться до конца. Я должна подготовиться очень тщательно. Мне нужно приступить к работе завтра же утром. Пригласить экспертов, инженеров, мелиораторов, провести транспортные и дорожные исследования, все доступы и подходы разведать, ознакомиться с оценками специалистов. Нужно действовать. Ничто не должно отвлекать меня. Не должно».
Но все же продолжала колебаться: «Теперь, когда я отказалась увидеться с девочкой, пусть она лучше подумает обо всем и оставит наконец эту затею. Они, наверное, больше не позвонят. А если и позвонят, то я буду строго придерживаться своей позиции, и они оставят меня в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Наша дочь учится в колледже; Господь, благослови ее. Только одно беспокоит меня. Ты порвала с Питером, не так ли? Ты нашла кого-нибудь еще?
– Да по первому вопросу, и нет по второму. У меня еще много времени впереди, мама. Не надо торопить меня. – Дженни улыбнулась им. Эта улыбка должна была говорить: посмотрите, как я молода и беспечна!
– Кто тебя торопит? Мне просто интересно.
– Ну, а я просто не люблю его больше. Если он даже позвонит, скажи ему, что меня нет. Скажи ему, что я уехала в Мексику или Афганистан.
Питер не звонил, но он снова написал, спрашивая, почему она не ответила на последнее его письмо. Она еще раз перечитала это письмо. В чем дело, – спрашивал он. Неужели она отвергает его? Он интересовался ее здоровьем. Он любил ее. И очень сожалел, что не вернется больше в колледж Пенсильвании, хотя надеялся приехать на север во время рождественской недели. Но он ничего не говорил о будущем.
Достаточно потрачено дорогого времени и выслушано дорогих обещаний! Все было слишком по-детски беспомощным, если так закончилось. А в кровати она утыкалась головой в тугой матрац, пытаясь удержаться от слез; она не хотела, чтобы утром ее видели с заплаканными глазами.
Постепенно ее отчаяние стало ослабевать, и она почувствовала, как ею овладевает тупая злость. Он никогда даже не спросил о ребенке, только о ее здоровье, словно она просто болела или перенесла хирургическую операцию. Нет, Мендесы не хотели слышать о ребенке, это было ясно. И они прочистили мозги своему сыну, заставили его подчиниться. Бедный, слабый Питер. И бедный ребенок…
Но ребенок не был бедным, напомнила она себе. О нем заботились, его любили, его нянчили где-то на неизвестном Западе. Дженни взглянула на глобус, который стоял на столе в ее комнате еще со школьных времен. Запад был обширным. В Сан-Диего росли пальмы и шумел океан. Горы и снега окружали Солт-Лейк-Сити. А Портленд? Они называли его Городом Роз. Как чудесно было думать, что ребенок растет в местечке с таким красивым названием.
Однажды, листок за листком, она разорвала на клочки все письма Питера, убрала подальше все, что он когда-то дарил ей, и села за стол. Написав ему прощальное письмо, она сама была удивлена, что даже ни в чем не упрекнула его. Она ничего не сказала о ребенке: раз он так явно боялся спрашивать, он и не заслуживал, чтобы что-то знать.
Запечатав письмо и отослав, она почувствовала себя гордой, решительной и взрослой. Прошлое осталось в прошлом. Теперь перед ней лежало будущее. Там не было Питера и не было ребенка. Всего этого никогда и не было.
* * *
Это случилось.
Что мне делать? Я собираюсь выйти замуж, и моя жизнь устроена. Почему это должно было случиться именно теперь. Почему это вообще должно было случиться? Пожалуйста, Господи, не позволяй случиться этому…
Она закрыла лицо руками и громко застонала.
Через некоторое время она встала, надела жакет и брюки и вышла на улицу. Ветер нес ледяной холод с Ист-Ривер, а, может быть, с Гудзона. Она плотнее закуталась в жакет и пошла быстрее, потом побежала. Она совершенно не замечала, куда шла, но она должна была куда-то идти. Когда ты изнуришь себя, Дженни, ты сможешь вернуться домой.
Улицы были пустынны. Один случайный автомобиль проехал мимо, сначала были видны его яркие фары, а потом в темноте светились два красных огонька, когда он проехал дальше. Несколько освещенных окон виднелось в жилых домах, напоминавших темные крепости в тридцать этажей высотой. Было уже далеко за полночь.
Только огромный госпиталь, словно темная громадина под движущимся облачным небом, не спал. Вид освещенных окон, разбросанных по всей высоте и длине здания, рассеивал ее страх, когда она бежала по улице. Часто, возвращаясь вечером домой и проходя здесь, она чувствовала острый интерес к тому, что могло происходить за одним из этих окон.
Сейчас, приближаясь к входу в приемный покой, она остановилась на бегу. Полицейские автомобили, машины «скорой помощи» и толпа зевак – откуда они взялись в этот час? – перегородили улицу. В нескольких метрах от того места, где она остановилась, стояли носилки; там была небольшая группа людей в белых халатах; потом еще одна машина «скорой помощи»; а затем другие носилки, и она увидела мельком длинные черные волосы и ужасающую кровавую маску там, где должно было быть лицо.
Дженни бросило в жар, и, отвернувшись, она почувствовала соленый привкус крови во рту, а затем, помимо своей воли, снова посмотрела туда.
– Проходите, – приказал полицейский, обращаясь к столпившимся людям.
Одна из стоявших в толпе женщин закрыла рукой глаза. Мужчина пошел прочь, проклиная законодательную систему.
– Он был освобожден под честное слово. Десять дней назад ворвался в дом и перерезал им горло. Изнасиловал ее вначале. Муж мертв, они сказали…
Не желая больше ничего слышать, Дженни повернулась и побежала. Окровавленное лицо… Она выскочила на середину улицы, подальше от переулков и аллей, и побежала так, словно за ней гнались.
Когда она вбежала по лестнице и открыла свою дверь, она была совершенно без сил. Но ужас, который она испытала от увиденного около госпиталя, все поставил на свои места. Жуткая ночная сцена, крики, окровавленное лицо… Ее волнения, этот телефонный звонок нельзя даже сравнивать с тем, другим.
Благоразумие вновь взяло верх. Виктория Джилл Миллер жила девятнадцать лет без нее и определенно может продолжать жить дальше без нее. Ей будет лучше, если она не будет знать Дженни. Она могла думать, что хотела бы видеть свою настоящую мать, но это только вызовет стресс, и ничего больше. Эти комитеты по розыску родителей вмешиваются в чужие дела. Что может знать этот комитет о ее отчаянии и безысходной тоске? В любом случае, это не их дело. Какое право они имеют вторгаться в чужую жизнь?
«Мне столько всего предстоит сделать, – подумала Дженни, нельзя терять ни минуты. Это дело представляется чрезвычайно важным. И Джей чувствует ответственность за меня, ведь он сказал им всем, что я опытный специалист, и теперь я должна доказать это. Это будет нелегко. У строителей мощная поддержка, как говорит Джей. Они будут драться до конца. Я должна подготовиться очень тщательно. Мне нужно приступить к работе завтра же утром. Пригласить экспертов, инженеров, мелиораторов, провести транспортные и дорожные исследования, все доступы и подходы разведать, ознакомиться с оценками специалистов. Нужно действовать. Ничто не должно отвлекать меня. Не должно».
Но все же продолжала колебаться: «Теперь, когда я отказалась увидеться с девочкой, пусть она лучше подумает обо всем и оставит наконец эту затею. Они, наверное, больше не позвонят. А если и позвонят, то я буду строго придерживаться своей позиции, и они оставят меня в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83