Я чувствовала, что ветер Орегона прибавил мне сил, несмотря на все сложности с матерью. Я исполнилась решимости на следующий день положить конец этому делу с Ником.
41
Мое хрупкое душевное спокойствие было разрушено за считанные секунды в понедельник вечером одним телефонным звонком. В половине двенадцатого я устроилась поудобнее в постели, чтобы посмотреть по телевизору новости. Я уже предупредила о приезде Вэл и Умберто и позвонила родителям с сообщением о моем благополучном возвращении.
Это мог звонить кто угодно из моих пациентов, но я знала точно, что это Ник, и мне было противно снимать трубку.
На третьем звонке я не выдержала и подошла к телефону. Незнакомый мужской голос произнес:
– Это управление полиции Лос-Анджелеса, говорит сержант Дарвиль. Вы доктор Сара Ринсли?
– Да.
– Вы врач больного по имени Николас Арнхольт-младший?
Я вся напряглась и ответила, что я та, кто ему нужен, и что Ник действительно мой пациент.
– Доктор, сегодня вечером ваш пациент совершил попытку самоубийства.
Комната поплыла у меня перед глазами. Я была как в тумане, пока полицейский рассказывал мне, что Ник принял снотворное вместе с алкоголем и теперь пребывал в коме в госпитале Дэниэла Фримана. Затем он попросил разрешения приехать ко мне домой и провести допрос.
Я согласилась. Тут же повесив трубку, я встала и бросилась к шкафу за одеждой. Черными брюками и черным свитером. Черными брюками, черным свитером и черными туфлями. Черные брюки, черный свитер, черные туфли, расчесать волосы, включить свет на крыльце, запереть Франка, накрасить губы, надеть еще один свитер и перестать дрожать и – о нет, о нет, о нет, о нет.
«Теперь возьми себя в руки. Может быть, с ним все будет в порядке. Это не твоя вина. Может быть, ему уже лучше. Позвони в больницу».
Дежурная сестра сказала мне, что им сейчас занимаются. Они мне позвонят.
У меня засосало под ложечкой. Я была слишком потрясена, чтобы плакать. Я ходила по дому из угла в угол в ожидании полиции. Этот дикий случай наполнял меня могильным холодом.
Как могла я не учесть?! Это была Пасха – годовщина самоубийства его матери! Он потерял Мегги, проиграл процесс и остался без работы! Он сказал, что больше никогда не попросит меня ни о чем. А я отвергла его. И он сказал: все кончено.
Я ходила взад-вперед и молила. «Не умирай, не умирай». Когда приехали два полицейских, я усадила их за стол и постаралась выглядеть спокойной.
Они вели себя достаточно официально и почтительно.
– Как долго, вы занимались его лечением? Совершал ли он ранее попытки самоубийства? Есть ли у вас основания полагать, что это не попытка самоубийства?
Я старалась отвечать так быстро и откровенно, как только могла. Я сказала им, что сообщаю им информацию о Нике с учетом того, что он выживет. Не могли бы они рассказать мне, что произошло?
Они сказали, что прежде чем впасть в кому, Ник позвонил по 911. Когда они прибыли к нему, он лежал на кровати обнаженный. Одеяла и простыни валялись на полу. Спальня была в полном беспорядке, повсюду были разбросаны какие-то бумаги. Высокое зеркало было разбито брошенным в него портфелем. На прикроватном столике стояла полупустая бутылка джина, а рядом с ней упаковка из-под таблеток. Его собака носилась по квартире и выла. Один из полицейских достал из пакета две фотографии и дал их мне. На одной из них была Мегги с братьями верхом на лошади. На другой был мой дом. Я дала им объяснения по обоим снимкам и вернула карточки.
Тогда он дал мне стопку моих визитных карточек.
– Да, – ответила я. – Это из моего кабинета.
И наконец полицейский сунул мне в руку еще что-то и спросил:
– А что это такое, вы знаете? Он сжимал это в руке, когда мы его нашли.
Я уставилась на предмет, лежащий у меня на ладони. Он был примерно в три дюйма длиной, серый, ворсистый, за исключением тех мест, где из-под обгоревшей ткани проступала подкладка. Это были остатки кроличьей лапки – единственная уцелевшая часть игрушки, которую он мальчишкой, в отчаянии, пытался спасти из огня.
Не умирай. Я всю ночь ходила из комнаты в комнату и повторяла эти слова, как молитву. Я плакала. Я надела на себя два свитера, потому что было холодно.
В семь утра дежурный психиатр Абнер Ван Хендл позвонил мне и сообщил, что Ник выкарабкался. Я знала Абнера – он славился своей резкостью. Он сказал, что, к счастью, им удалось очистить желудок Ника в течение трех часов после принятия таблеток, и вероятность поражения мозга была незначительной. Ник все еще спал.
– Представляю, как ты себя чувствуешь, – заметил Абнер. – У меня был только один случай самоубийства среди пациентов, но и этого хватило. Я позвоню Тебе во второй половине дня и расскажу, как идут дела.
Я была благодарна ему за хорошие новости. Перезвонив во второй половине дня, он был краток.
– Все жизненные функции в порядке. Мистеру Арнхольту, похоже, повезло.
Я почувствовала, что у меня гора свалилась с плеч и спросила, когда я смогу его увидеть. Мое стремление сбежать от Ника прошло. Я просто была рада, что он остался жив.
Абнер сделал паузу, а затем сказал:
– Мистер Арнхольт не хочет тебя видеть.
– Но в процессе лечения мы с ним затронули некоторые очень трудные моменты. Ему необходимо со мной встретиться.
– Я думаю, что твой визит не в его интересах и только побеспокоит его. – Теперь тон Абнера изменился. Он говорил сухо и отстраненно.
– В чем дело? Он сказал почему?
Наступила пауза, и я услышала, как он глубоко вздохнул.
– Думаю, что я не нарушу конфиденциальность. Ты была его лечащим врачом. Он сказал, что совершил попытку самоубийства, так как ты вступила с ним в половую связь, а затем попыталась передать его другому врачу.
Я была потрясена.
– Абнер, я никогда не вступала в половую связь ни с одним пациентом!
– У него не отмечено признаков психоза. Все тесты ровные. Даже если он бредит, я обязан уважать его пожелания. Я записал соответствующие указания в его карте.
– Он или лжет, или бредит.
– Мой вам совет, доктор Ринсли, найдите себе адвоката. Было бы бессмысленно продолжать это обсуждение со мной.
Я повесила трубку и впала в панику. Я знала, что Ник не бредит. Просто он злился. Но это, конечно же, было шуткой. Ник никогда не поступил бы так со мной! Неужели он решил отыграться на мне за все свои беды? Заставить меня заплатить за других, за тех, кто довел его до такого состояния?
Меня захватила волна ненависти. Это одержимое чудовище. Он хочет разрушить мою жизнь. Обвинение в сексуальном контакте с пациентом грозило мне немедленным лишением лицензии психотерапевта. Да и само обвинение было не менее тяжелым, чем обвинение в инцесте.
Я отменила все, что запланировала на этот день и позвонила Умберто.
– У меня большие неприятности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96