Гереб медленно вошел и запер за собой калитку. Бока все не мог понять, чего он хочет. Во всяком случае, на этот раз Гереб казался далеко не таким веселым и спокойным, как всегда. Сумрачный, бледный, теребил он свой воротничок, и было видно, что ему нужно что-то сказать, но он не знает, как начать, Несколько мгновений оба, не говоря ни слова, в растерянности стояли друг против друга. Наконец Гереб нарушил молчание:
– Я пришел… поговорить с тобой.
Тогда и к Боке вернулся дар речи. Просто и серьезно он ответил:
– Нам не о чем с тобой говорить. Самое лучшее, если ты уйдешь, откуда пришел.
Но Гереб не внял этому совету.
– Слушай, Бока, – сказал он, – я ведь знаю, что ты обо всем догадался. И что все вы знаете о моем переходе к краснорубашечникам. Но теперь я пришел сюда не как шпион, а как друг.
– Ты не можешь сюда прийти как друг, – тихо возразил Бока.
Гереб опустил голову. Он приготовился, что его встретят грубо, станут прогонять; но тихая печаль, с какой говорил с ним Бока, была для него неожиданностью. Она больно задела его – больнее, чем если бы его ударили. И он вдруг сам заговорил тихо и печально:
– Я пришел исправить свою ошибку.
– Это невозможно, – ответил Бока.
– Но я раскаиваюсь… страшно раскаиваюсь… Я принес вам знамя, которое Фери Ач захватил, а Немечек хотел унести обратно… и которое Пасторы вырвали у него из рук…
С этими словами он вытащил из-под куртки маленькое ало-зеленое знамя. У Боки заблестели глаза. Знамя все измято, истерзано: видно, что за него боролись. Но это-то и было в нем самое прекрасное. Изорванное, оно выглядело, как настоящее знамя, пронесенное сквозь огонь сражений.
– Знамя, – возразил Бока, – мы отберем у краснорубашечников сами. А не сумеем отнять – один конец… Все равно мы тогда уйдем отсюда, разбредемся кто куда… не будем больше вместе… Но получить знамя из твоих рук – нет, этого нам не нужно. И сам ты не нужен.
Бока сделал движение, собираясь уйти и оставить Гереба одного. Но Гереб ухватил его за пиджак.
– Янош, – задыхаясь, промолвил он, – я понимаю, что очень виноват перед вами. Но я хочу искупить свою вину. Простите меня.
– Эх, – сказал Бока, – простить я давно простил.
– И вы меня примете обратно?
– Нет. Вот это уж нет.
– Ни за что не примете?
– Ни за что.
Гереб вынул носовой платок и поднес его к глазам.
– Не плачь, Гереб, – грустно сказал ему Бока, – не хочу я, чтобы ты здесь, передо мной, плакал. Ступай себе домой и оставь нас в покое. Ведь ты пришел сюда потому, что теперь и краснорубашечники больше тебе не верят.
Гереб спрятал платок в карман и попытался принять мужественный вид.
– Хорошо, – сказал он, – я ухожу. Больше вы меня не увидите. Но даю слово: я пришел не из-за того, что от меня отвернулись краснорубашечники. Тут другая причина.
– Какая же?
– Не скажу. Может быть, ты когда-нибудь узнаешь. Но горе мне, если узнаешь…
– Не понимаю, – сказал президент, глядя на него с удивлением.
– Сейчас не могу объяснить, – пробормотал Гереб и пошел к калитке. Там он еще раз обернулся и спросил: – Значит, не примете, нечего мне и просить?
– Не примем.
– Ну, тогда… я и не прошу.
И Гереб выбежал на улицу, хлопнув калиткой. Бока мгновение колебался. Первый раз в жизни поступил он с другим так безжалостно. И он хотел уже догнать Гереба и крикнуть ему: «Иди, но только больше так не делай!»– но вдруг вспомнил, как Гереб совсем недавно, насмехаясь, убегал от них по улице Пала, а они с Немечеком, повесив головы, печально стояли на краю тротуара, и в ушах у них раздавался его глумливый, злорадный хохот.
«Нет, не стану звать его назад, – подумал он. – Это скверный парень».
И решительно повернул к штабелям, но, пораженный неожиданным зрелищем, остановился. Мальчики стояли на штабелях, наблюдая за происходящим. Стояли даже те, кто не принадлежал к гарнизону фортов. Все маленькое войско в полном составе выстроилось там, наверху, на уложенных рядами поленьях, и безмолвно, затаив дыхание, ждало, чем кончится встреча Боки с Геребом. И когда Гереб ушел, а Бока направился к штабелям, общее возбуждение прорвалось наружу: все войско, как один человек, разразилось криками восторга.
– Ура! – зазвенели тонкие детские голоса, и фуражки полетели в воздух.
– Да здравствует президент!
Тут воздух прорезал оглушительный свист: громче, наверно, и паровоз не свистнул бы – даже поднатужившись. Это был свист победный, заливистый, и, конечно, испустил его Чонакош. Блаженно осклабясь, посмотрел он вокруг и сказал:
– В жизни с таким смаком не свистал!
Бока, остановившись посреди пустыря, растроганный и счастливый, поднес руку к козырьку, отдавая честь своему войску. Снова вспомнил он о Наполеоне. Вот так же и его, наверно, любила старая гвардия…
Все видели, что произошло у калитки, и каждому стала ясной роль Гереба. Мальчики, правда, не могли расслышать, о чем говорили Бока с Геребом, но по их движениям поняли все. Они заметили, как Бока сделал отстраняющий жест, не подав Геребу руки. Видели, как Гереб заплакал и ушел. А когда он, замешкавшись у выхода, обернулся и что-то сказал Боке, все даже немножко испугались.
– Ой… сейчас простит! – прошептал Лесик.
Но когда Гереб наконец ушел и все увидели, что Бока отрицательно качает головой, воодушевление прорвалось наружу, и навстречу обернувшемуся к ним президенту грянуло «ура». Как же было не радоваться, что президент у них не ребенок, а серьезный, взрослый мужчина? Все готовы были обнимать и целовать Боку. Но время было военное, и не оставалось ничего другого, как только выразить свои чувства криком. Зато уж и кричали – во все горло, чуть не до хрипоты.
– Однако ты парень что надо, мамочка! – с гордостью сказал Чонакош, но тут же испуганно поправился:– Виноват… я хотел сказать: господин президент.
Наконец началось ученье. Раздавалась громкая команда; отряды бегом носились между штабелями и кидались в атаку на форты, откуда во все стороны летели песочные бомбы. Все шло как по маслу. Каждый прекрасно знал свою роль. И воодушевление росло.
– Мы победим! – слышалось отовсюду.
– Выбьем их с пустыря!
– А пленных свяжем.
– Самого Фери Ача схватим! Один Бока оставался серьезным.
– Смотрите, как бы головы не закружились, – предостерегал он. – Радоваться будем после. А сейчас, кто хочет, может идти домой. Предупреждаю еще раз: кто завтра не придет вовремя, тот клятвопреступник!
Маневры кончились. Но уходить никому не хотелось. Все, разбившись на группы, принялись обсуждать историю с Геребом.
– «Общество замазки»! «Общество замазки»! – пронзительным голосом вопил Барабаш.
– Чего ты? – послышались вопросы.
– На собрание!
Тут Колнаи вспомнил, что обещал созвать общее собрание, перед которым должен снять с себя обвинение в том, будто общественная замазка засохла из-за его нерадивости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Я пришел… поговорить с тобой.
Тогда и к Боке вернулся дар речи. Просто и серьезно он ответил:
– Нам не о чем с тобой говорить. Самое лучшее, если ты уйдешь, откуда пришел.
Но Гереб не внял этому совету.
– Слушай, Бока, – сказал он, – я ведь знаю, что ты обо всем догадался. И что все вы знаете о моем переходе к краснорубашечникам. Но теперь я пришел сюда не как шпион, а как друг.
– Ты не можешь сюда прийти как друг, – тихо возразил Бока.
Гереб опустил голову. Он приготовился, что его встретят грубо, станут прогонять; но тихая печаль, с какой говорил с ним Бока, была для него неожиданностью. Она больно задела его – больнее, чем если бы его ударили. И он вдруг сам заговорил тихо и печально:
– Я пришел исправить свою ошибку.
– Это невозможно, – ответил Бока.
– Но я раскаиваюсь… страшно раскаиваюсь… Я принес вам знамя, которое Фери Ач захватил, а Немечек хотел унести обратно… и которое Пасторы вырвали у него из рук…
С этими словами он вытащил из-под куртки маленькое ало-зеленое знамя. У Боки заблестели глаза. Знамя все измято, истерзано: видно, что за него боролись. Но это-то и было в нем самое прекрасное. Изорванное, оно выглядело, как настоящее знамя, пронесенное сквозь огонь сражений.
– Знамя, – возразил Бока, – мы отберем у краснорубашечников сами. А не сумеем отнять – один конец… Все равно мы тогда уйдем отсюда, разбредемся кто куда… не будем больше вместе… Но получить знамя из твоих рук – нет, этого нам не нужно. И сам ты не нужен.
Бока сделал движение, собираясь уйти и оставить Гереба одного. Но Гереб ухватил его за пиджак.
– Янош, – задыхаясь, промолвил он, – я понимаю, что очень виноват перед вами. Но я хочу искупить свою вину. Простите меня.
– Эх, – сказал Бока, – простить я давно простил.
– И вы меня примете обратно?
– Нет. Вот это уж нет.
– Ни за что не примете?
– Ни за что.
Гереб вынул носовой платок и поднес его к глазам.
– Не плачь, Гереб, – грустно сказал ему Бока, – не хочу я, чтобы ты здесь, передо мной, плакал. Ступай себе домой и оставь нас в покое. Ведь ты пришел сюда потому, что теперь и краснорубашечники больше тебе не верят.
Гереб спрятал платок в карман и попытался принять мужественный вид.
– Хорошо, – сказал он, – я ухожу. Больше вы меня не увидите. Но даю слово: я пришел не из-за того, что от меня отвернулись краснорубашечники. Тут другая причина.
– Какая же?
– Не скажу. Может быть, ты когда-нибудь узнаешь. Но горе мне, если узнаешь…
– Не понимаю, – сказал президент, глядя на него с удивлением.
– Сейчас не могу объяснить, – пробормотал Гереб и пошел к калитке. Там он еще раз обернулся и спросил: – Значит, не примете, нечего мне и просить?
– Не примем.
– Ну, тогда… я и не прошу.
И Гереб выбежал на улицу, хлопнув калиткой. Бока мгновение колебался. Первый раз в жизни поступил он с другим так безжалостно. И он хотел уже догнать Гереба и крикнуть ему: «Иди, но только больше так не делай!»– но вдруг вспомнил, как Гереб совсем недавно, насмехаясь, убегал от них по улице Пала, а они с Немечеком, повесив головы, печально стояли на краю тротуара, и в ушах у них раздавался его глумливый, злорадный хохот.
«Нет, не стану звать его назад, – подумал он. – Это скверный парень».
И решительно повернул к штабелям, но, пораженный неожиданным зрелищем, остановился. Мальчики стояли на штабелях, наблюдая за происходящим. Стояли даже те, кто не принадлежал к гарнизону фортов. Все маленькое войско в полном составе выстроилось там, наверху, на уложенных рядами поленьях, и безмолвно, затаив дыхание, ждало, чем кончится встреча Боки с Геребом. И когда Гереб ушел, а Бока направился к штабелям, общее возбуждение прорвалось наружу: все войско, как один человек, разразилось криками восторга.
– Ура! – зазвенели тонкие детские голоса, и фуражки полетели в воздух.
– Да здравствует президент!
Тут воздух прорезал оглушительный свист: громче, наверно, и паровоз не свистнул бы – даже поднатужившись. Это был свист победный, заливистый, и, конечно, испустил его Чонакош. Блаженно осклабясь, посмотрел он вокруг и сказал:
– В жизни с таким смаком не свистал!
Бока, остановившись посреди пустыря, растроганный и счастливый, поднес руку к козырьку, отдавая честь своему войску. Снова вспомнил он о Наполеоне. Вот так же и его, наверно, любила старая гвардия…
Все видели, что произошло у калитки, и каждому стала ясной роль Гереба. Мальчики, правда, не могли расслышать, о чем говорили Бока с Геребом, но по их движениям поняли все. Они заметили, как Бока сделал отстраняющий жест, не подав Геребу руки. Видели, как Гереб заплакал и ушел. А когда он, замешкавшись у выхода, обернулся и что-то сказал Боке, все даже немножко испугались.
– Ой… сейчас простит! – прошептал Лесик.
Но когда Гереб наконец ушел и все увидели, что Бока отрицательно качает головой, воодушевление прорвалось наружу, и навстречу обернувшемуся к ним президенту грянуло «ура». Как же было не радоваться, что президент у них не ребенок, а серьезный, взрослый мужчина? Все готовы были обнимать и целовать Боку. Но время было военное, и не оставалось ничего другого, как только выразить свои чувства криком. Зато уж и кричали – во все горло, чуть не до хрипоты.
– Однако ты парень что надо, мамочка! – с гордостью сказал Чонакош, но тут же испуганно поправился:– Виноват… я хотел сказать: господин президент.
Наконец началось ученье. Раздавалась громкая команда; отряды бегом носились между штабелями и кидались в атаку на форты, откуда во все стороны летели песочные бомбы. Все шло как по маслу. Каждый прекрасно знал свою роль. И воодушевление росло.
– Мы победим! – слышалось отовсюду.
– Выбьем их с пустыря!
– А пленных свяжем.
– Самого Фери Ача схватим! Один Бока оставался серьезным.
– Смотрите, как бы головы не закружились, – предостерегал он. – Радоваться будем после. А сейчас, кто хочет, может идти домой. Предупреждаю еще раз: кто завтра не придет вовремя, тот клятвопреступник!
Маневры кончились. Но уходить никому не хотелось. Все, разбившись на группы, принялись обсуждать историю с Геребом.
– «Общество замазки»! «Общество замазки»! – пронзительным голосом вопил Барабаш.
– Чего ты? – послышались вопросы.
– На собрание!
Тут Колнаи вспомнил, что обещал созвать общее собрание, перед которым должен снять с себя обвинение в том, будто общественная замазка засохла из-за его нерадивости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42