телом, пальцами, просто, не думая! Кто бы я там ни была. Хоть трижды ментовка-разментовка! Сейчас ведь я обыкновенная баба!
Витёк приближается к Галчуше и, пожалуй, обнял бы ее, когдаб не наручники; пристально вглядывается в глаза, из которых все текут медленные слезы. Вдруг резко, по-волчьи, оборачивается, застывает во внимательной, настороженной позе. Пауза.
Витёк. Видела? Видела?
Галчуша. Что я видела? Что я видела? Ничего я не видела!
Витёк (отодвигаясь от Галчуши, улыбаясь). Ви-идела! Я же сразу усек, сразу, что подсадка. Я ж носом чую.
Галчуша. Что случилось-то?
Витёк. А ты не знаешь что случилось. Ты, понял, не знаешь, что случилось. Вертухай в глазок посмотрел -- вот что случилось.
Галчуша. Что ты фигню-то несешь!
Витёк. Значит, не новость для него, что мы здесь вдвоем.
Галчуша. Третий глаз у тебя, что ли? Ты ж спиною стоял, не мог видеть. А я смотрела.
Витёк. Значит, не случайно.
Галчуша. И никто не заглядывал.
Витёк. Я, понял, Галчуша, третий год в тюряге досиживаю, это уже по второму кругу -- третий год, хоть, понял, и не знаю, что там менты насвоих папочках пишут, вечно или не вечно.
Галчуша. Следователь как-то сейф открыл, мне случайно наглазаи попалось.
Витёк. А мне вот, понял, ни разу не попалось. Зато я наметр под землю вижу. Нюх у меня, понял, Галчуша, нюх! Вы со своими ментами только ордер наменя выписывали, ая уже чувствовал. Пять, понял, недель по пригородам ошивался. А попал, потому что тайнамоя меня жгла. Тасамая, закоторую ты в этот бокс со мною запереться не побоялась. Вот меня к сеструхе и понесло. Ей одной мог бы доверить, никому более.
Галчуша. Что ж ты со мной разговариваешь, если заментовку держишь?
Витёк. Заткнись, сукадешевая! Пикни мне еще! Хочу и разговариваю. (Пауза.) Вышел я, понял, из метро, огляделся -- и дворами, напрямик. А кожею чувствую, вот как сейчас -- всем нутром чувствую: неладно дело. Даже, понял, остановился наполпути. Ну, постоял, покурил папиросочку, выматерил себя даи дальше пошел: трус, дескать, дурак, баба! -- откудазнать-то про это: возьмут -- не возьмут! Третий глаз у меня что ли! Себе, можно сказать, назло и пошел. А тут мне как раз ствол в спину упирается. (Пауза.) Вот и выходит, что нюх у меня, Галчуша, нюх. И до смерти я ему одному верить буду. А не разговорам твоим разговорчивым и не глазкам твоим лупающим. (Пауза.) Притихла? То-то! Только вот что, Галчуша, любопытно -- ты нанаручники не смотри, они свободные! -- я сейчас вот душить тебя стану: успеют твои менты меня оттащить или нет?
Витёк медленно протягивает к Галчуше скованные свои руки, Галчушанапрягается, однако, не шевелится. Витёк неторопливо, плавно, может быть, даже и нежно проводит пальцами по ее спине, потом еще раз, еще, еще. Витёк начинает ласкать Галчушу, пропускает между ладонями ее волосы, тыльной стороною ладоней гладит по щеке, шее...
Интересно: отменили у нас или нет этот дурацкий обычай? Я в кино видел и так, рассказывали. Ну, последнее желание приговоренного. Дурацкий, потому что какое ж у приговоренного может быть желание? Первое и последнее: жить! А этого-то как раз и не положено. Не положено жить! Так, фигня всякая: кофе, сигаретка, бутерброд, понял, с икрой. И вот все же: вот, допустим, если б я бабу вдруг пожелал? Ну, у кого женаесть, марухатам, -- это понятно. А вот если как я -- никого насвете, кроме сеструхи и мамки? Выполнили б желание или нет? И кого б, интересно, послали? Это ведь хоть последнюю-распоследнюю шалашовку вызови даприкажи... или попроси там... Дескать, такое и такое дело. Заплатим, дескать. Срок, дескать, скостим. Онаведь откажется. Или страшно ей станет, или противно. А и чего тут приятного? Оно, конечно, и такие есть, которым этого только и подавай, которые кайф особый словят, если прямо наней, в самый момент, мужикаи шлепнут, -- но поди такую разыщи! Даонаеще и не признается. Или они у вас тоже наспецучете? И потом -- как это все... устроить-то? Наедине ведь оставить побоятся. Значит, в присутствии? А ну как в присутствии у меня не получится? Это ж не икру жрать! Хоть я уж ко всему, кажется, привычный, третий год под бабьим присмотром напараше сижу, ану не получится? Тут ведь надо учитывать, что жить -- минуты осталось...
Галчушаподалась к Витьку, отвечает наласки, самаробко ласкает.
Слушай! А вот ты бы... Ты бы пошлако мне перед смертью? Последнюю мою волю выполнять? Пошлабы? Если б я попросил?
Галчуша. Дурачок. Данеужто не видишь? К тебе каждая бы пошла. Ты сам не знаешь, какой ты красивый.
Витёк. Ну да. Это ты так говоришь. Восемь месяцев без мужика -- вот и говоришь. А наволе ты наменя, может, и не взглянулаб.
Галчуша. Взглянулаб... Я б натебя всегдавзглянулаб.
Пауза. Взаимные ласки разгораются.
Витёк. Дачего ж это, чего ж это я с собой делаю? Я ж не верю тебе! Я же верить тебе не могу! Не должен! Праване имею! Ну зачем, зачем ты это?!
Галчуша. Подожди. Помолчи. Помолчи немного. Иногданадо уметь помолчать. Слушай. Слушай меня внимательно. Хороший мой. Желанный. Единственный. Какой ты горячий! Какой ты сильный! Мне никогданикого больше не надо будет.
Витёк (пытаясь отстраниться от Галчуши). Постой. Постой. Теперь ты подожди немного. Я не могу. Я не могу... при свете.
Галчуша. Почему, дурачок, почему? Любовь должнабыть при свете. Любовь только и может быть при свете. Любовь прекрасна! Любви не нужно от себя прятаться!
Витёк. А я тебя, может, видеть не могу! Я твое лицо, может, вижу и боюсь тебя! Понимаешь? Боюсь! Страшно! Ну подожди, подожди минутку! Подожди!
Витёк укладывается надиванчик и, прицелясь, сильным движением ноги посылает башмак, потом другой в потолок: пытается разбить лампочку; та, защищенная толстым плафоном, естественно, не поддается. Башмаки с грохотом падают напол. Галчушаприсаживается, обнимает, целует Витькадолгим, подробным, внимательным поцелуем. Поначалу притихший, Витёк вырывается.
(Негромко, быстро, захлебываясь.) Постой, постой. Я не могу. Я с умасейчас сойду. Я не хочу умирать. После этого всего я умирать не хочу. Постой, постой, не перебивай, послушай. Расколола! Раскололаты меня! Я тебе сдам. Я тебе все бабки сдам, до копеечки. Там миллионаначетыре будет. Только чтобы не расстреляли, ладно? Я еще не готов к расстрелу. Думал -- готов, анаделе нет еще. Следователь мой, падла... он намекал мне... несколько раз намекал... Сдай, говорит, заначку -- не будет тебе высшей меры. И срок скостят -- меньше меньшего. Значит, можно так, можно! Я тогдаупирался, думал выкручусь. Потом уж сам намекать пробовал -- аон как оглох. Как спецом слушать не хочет. Прынцыпиальный вроде! Но я и тогданичего. Даже сейчас вот, когдав помиловке отказали. А ты поцеловаламеня... колдунья! ведьма! сукаментовскя! Откудаты целоваться так выучилась?
Галчуша. От любви, дурачок, от любви!
Витёк. Поцеловала -- и я понял вдруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Витёк приближается к Галчуше и, пожалуй, обнял бы ее, когдаб не наручники; пристально вглядывается в глаза, из которых все текут медленные слезы. Вдруг резко, по-волчьи, оборачивается, застывает во внимательной, настороженной позе. Пауза.
Витёк. Видела? Видела?
Галчуша. Что я видела? Что я видела? Ничего я не видела!
Витёк (отодвигаясь от Галчуши, улыбаясь). Ви-идела! Я же сразу усек, сразу, что подсадка. Я ж носом чую.
Галчуша. Что случилось-то?
Витёк. А ты не знаешь что случилось. Ты, понял, не знаешь, что случилось. Вертухай в глазок посмотрел -- вот что случилось.
Галчуша. Что ты фигню-то несешь!
Витёк. Значит, не новость для него, что мы здесь вдвоем.
Галчуша. Третий глаз у тебя, что ли? Ты ж спиною стоял, не мог видеть. А я смотрела.
Витёк. Значит, не случайно.
Галчуша. И никто не заглядывал.
Витёк. Я, понял, Галчуша, третий год в тюряге досиживаю, это уже по второму кругу -- третий год, хоть, понял, и не знаю, что там менты насвоих папочках пишут, вечно или не вечно.
Галчуша. Следователь как-то сейф открыл, мне случайно наглазаи попалось.
Витёк. А мне вот, понял, ни разу не попалось. Зато я наметр под землю вижу. Нюх у меня, понял, Галчуша, нюх! Вы со своими ментами только ордер наменя выписывали, ая уже чувствовал. Пять, понял, недель по пригородам ошивался. А попал, потому что тайнамоя меня жгла. Тасамая, закоторую ты в этот бокс со мною запереться не побоялась. Вот меня к сеструхе и понесло. Ей одной мог бы доверить, никому более.
Галчуша. Что ж ты со мной разговариваешь, если заментовку держишь?
Витёк. Заткнись, сукадешевая! Пикни мне еще! Хочу и разговариваю. (Пауза.) Вышел я, понял, из метро, огляделся -- и дворами, напрямик. А кожею чувствую, вот как сейчас -- всем нутром чувствую: неладно дело. Даже, понял, остановился наполпути. Ну, постоял, покурил папиросочку, выматерил себя даи дальше пошел: трус, дескать, дурак, баба! -- откудазнать-то про это: возьмут -- не возьмут! Третий глаз у меня что ли! Себе, можно сказать, назло и пошел. А тут мне как раз ствол в спину упирается. (Пауза.) Вот и выходит, что нюх у меня, Галчуша, нюх. И до смерти я ему одному верить буду. А не разговорам твоим разговорчивым и не глазкам твоим лупающим. (Пауза.) Притихла? То-то! Только вот что, Галчуша, любопытно -- ты нанаручники не смотри, они свободные! -- я сейчас вот душить тебя стану: успеют твои менты меня оттащить или нет?
Витёк медленно протягивает к Галчуше скованные свои руки, Галчушанапрягается, однако, не шевелится. Витёк неторопливо, плавно, может быть, даже и нежно проводит пальцами по ее спине, потом еще раз, еще, еще. Витёк начинает ласкать Галчушу, пропускает между ладонями ее волосы, тыльной стороною ладоней гладит по щеке, шее...
Интересно: отменили у нас или нет этот дурацкий обычай? Я в кино видел и так, рассказывали. Ну, последнее желание приговоренного. Дурацкий, потому что какое ж у приговоренного может быть желание? Первое и последнее: жить! А этого-то как раз и не положено. Не положено жить! Так, фигня всякая: кофе, сигаретка, бутерброд, понял, с икрой. И вот все же: вот, допустим, если б я бабу вдруг пожелал? Ну, у кого женаесть, марухатам, -- это понятно. А вот если как я -- никого насвете, кроме сеструхи и мамки? Выполнили б желание или нет? И кого б, интересно, послали? Это ведь хоть последнюю-распоследнюю шалашовку вызови даприкажи... или попроси там... Дескать, такое и такое дело. Заплатим, дескать. Срок, дескать, скостим. Онаведь откажется. Или страшно ей станет, или противно. А и чего тут приятного? Оно, конечно, и такие есть, которым этого только и подавай, которые кайф особый словят, если прямо наней, в самый момент, мужикаи шлепнут, -- но поди такую разыщи! Даонаеще и не признается. Или они у вас тоже наспецучете? И потом -- как это все... устроить-то? Наедине ведь оставить побоятся. Значит, в присутствии? А ну как в присутствии у меня не получится? Это ж не икру жрать! Хоть я уж ко всему, кажется, привычный, третий год под бабьим присмотром напараше сижу, ану не получится? Тут ведь надо учитывать, что жить -- минуты осталось...
Галчушаподалась к Витьку, отвечает наласки, самаробко ласкает.
Слушай! А вот ты бы... Ты бы пошлако мне перед смертью? Последнюю мою волю выполнять? Пошлабы? Если б я попросил?
Галчуша. Дурачок. Данеужто не видишь? К тебе каждая бы пошла. Ты сам не знаешь, какой ты красивый.
Витёк. Ну да. Это ты так говоришь. Восемь месяцев без мужика -- вот и говоришь. А наволе ты наменя, может, и не взглянулаб.
Галчуша. Взглянулаб... Я б натебя всегдавзглянулаб.
Пауза. Взаимные ласки разгораются.
Витёк. Дачего ж это, чего ж это я с собой делаю? Я ж не верю тебе! Я же верить тебе не могу! Не должен! Праване имею! Ну зачем, зачем ты это?!
Галчуша. Подожди. Помолчи. Помолчи немного. Иногданадо уметь помолчать. Слушай. Слушай меня внимательно. Хороший мой. Желанный. Единственный. Какой ты горячий! Какой ты сильный! Мне никогданикого больше не надо будет.
Витёк (пытаясь отстраниться от Галчуши). Постой. Постой. Теперь ты подожди немного. Я не могу. Я не могу... при свете.
Галчуша. Почему, дурачок, почему? Любовь должнабыть при свете. Любовь только и может быть при свете. Любовь прекрасна! Любви не нужно от себя прятаться!
Витёк. А я тебя, может, видеть не могу! Я твое лицо, может, вижу и боюсь тебя! Понимаешь? Боюсь! Страшно! Ну подожди, подожди минутку! Подожди!
Витёк укладывается надиванчик и, прицелясь, сильным движением ноги посылает башмак, потом другой в потолок: пытается разбить лампочку; та, защищенная толстым плафоном, естественно, не поддается. Башмаки с грохотом падают напол. Галчушаприсаживается, обнимает, целует Витькадолгим, подробным, внимательным поцелуем. Поначалу притихший, Витёк вырывается.
(Негромко, быстро, захлебываясь.) Постой, постой. Я не могу. Я с умасейчас сойду. Я не хочу умирать. После этого всего я умирать не хочу. Постой, постой, не перебивай, послушай. Расколола! Раскололаты меня! Я тебе сдам. Я тебе все бабки сдам, до копеечки. Там миллионаначетыре будет. Только чтобы не расстреляли, ладно? Я еще не готов к расстрелу. Думал -- готов, анаделе нет еще. Следователь мой, падла... он намекал мне... несколько раз намекал... Сдай, говорит, заначку -- не будет тебе высшей меры. И срок скостят -- меньше меньшего. Значит, можно так, можно! Я тогдаупирался, думал выкручусь. Потом уж сам намекать пробовал -- аон как оглох. Как спецом слушать не хочет. Прынцыпиальный вроде! Но я и тогданичего. Даже сейчас вот, когдав помиловке отказали. А ты поцеловаламеня... колдунья! ведьма! сукаментовскя! Откудаты целоваться так выучилась?
Галчуша. От любви, дурачок, от любви!
Витёк. Поцеловала -- и я понял вдруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63