И только одна из этих нимф, экзальтированная дама с подсиненными волосами, умудрилась, несмотря на укол, поднести слабеющую руку к груди и воскликнуть:
— Я должна доказать всем, что могу пройти через ЭТО! И я это сделаю!
— Тише, тише! Все будет хорошо! — успокаивала ее дежурная сестра.
Азарцев царил в операционной. Он лепил там лица и судьбы, как Пигмалион, и через некоторое сравнительно непродолжительное время та же кавалькада нимф, в том же порядке, но через другие двери, уже со следами йода, с марлевыми повязками, выезжала из операционной и развозилась сестрами по палатам. Пузыри со льдом, обезболивающие лекарства, теплый отвар шиповника и крепкий куриный бульон для тех, кто уже пришел в себя, — все было наготове. И никто из этих теперь уже прелестных Галатей не подозревал, как быстро истощается во время операций энергия Пигмалиона, насколько он теряет в весе после каждого операционного дня, как незаметно высыхает его собственное лицо, как появляются на нем все новые морщинки.
Юлия же носилась по клинике будто молния, следя за тем, чтобы все было в порядке.
— Медленно работаете! — шипела она на девочек-сестер, еле сдерживая себя, чтобы не завести маленький хлыстик и не подстегивать им «это быдло, этих мелких людишек, которые совершенно не понимают, какое счастье свалилось на них, когда их взяли сюда на работу!». Некоторые же сотрудники действительно были почти парализованы ее присутствием, яростным блеском ее глаз, и при грозном стуке ее высоких каблуков молоденькие медсестры действительно все роняли, тряслись и чуть не плакали. Когда же Юля отлучалась по каким-нибудь другим делам, работа тут же налаживалась и текла своим чередом, будто песня.
Владик Дорн в недоумении осматривал больную. Показатели крови, давления, другие параметры — все было по-прежнему. И вид больной был точно такой же, как раньше: худое лицо, огненные глаза, дурацкая чалма, намотанная на голову. На стуле около кровати по-прежнему лежали туго скрученные жгутом полотенца, которыми женщина в период припадка стягивала себе лоб. Разница была только в одном — теперь больная утверждала, что головной боли она вообще больше не чувствует. Также, по ее словам, бесследно исчезла сухость во рту и улучшилось настроение. Теперь больная требовала, чтобы ее завтра же выписали домой.
— Нам надо довести до конца курс лечения, назначенный профессором! — Дорн проникновенно смотрел ей в глаза. — Осталось потерпеть еще четыре дня — шестнадцать уколов. Мы же не можем отпустить вас с полдороги!
— Но у меня уже ничего не болит! — возражала больная.
— Но еще не факт, что не заболит снова, если прервать лечение, — мягко уговаривал Дорн. — Потом нам с вами еще надо доделать массаж!
— У меня дома будет свой массаж! Я приглашу массажистку, — стала терять терпение больная. — Если вы не выпишете меня, я скажу мужу, он приедет и все равно меня заберет!
— Я не буду удерживать вас насильно! — заверил упрямую пациентку Владик Дорн. — Но до обеда все-таки подумайте о моих словах, посоветуйтесь с мужем…
Пациентка с каменным видом молчала, не отвечая больше на его слова, и Владик, вздохнув, вышел из комнаты. Путь его следовал в кабинет Маши.
— Каково? — сказал он, плотно закрывая за собой дверь. — Пора менять точку приложения трудовых сил. — Владик иногда выражался вычурно. — Никакой отдачи, никакого удовольствия! То она билась башкой об стену, а сейчас требует, чтобы ее срочно выписали домой!
— Ты об этой? — Маша назвала фамилию Тининой соседки. Сама она стояла в напряженной позе у окна и зачем-то выглядывала наружу.
— О ком же еще? Так что мне делать с ней, выписывать? — Владик плюхнулся в кресло и задрал на перекладину под столом ноги. Положить ноги прямо на Мышкин стол он все-таки не решился.
— Хочет домой — выписывай, — ответила Маша.
— Больная уйдет — койко-дни потеряем. — Он взял со стола подаренный кем-то Маше сувенир — новую хорошенькую ручку с золотым пером — и, скептически осмотрев ее, небрежно швырнул на место. Маша не заметила этого, она стояла к нему спиной.
— Лучше пусть уйдет от нас якобы выздоровевшая, чем мы дождемся, пока ее боли вернутся и мы опять не будем знать, что с ней делать.
Владик внимательно посмотрел на Машу.
— Так ты считаешь, что это не наше лечение ей помогло?
— Если бы помогли те назначения, которые сделал наш консультант, она бы уже несколько дней назад почувствовала себя лучше. А у нее результатов не было никаких. И вдруг — как рукой сняло. Неправдоподобно. Барашков утверждает, что боль ей сняла его жена, врач-гомеопат.
— И ты этому веришь?
— Как не верить? Три дня назад больная билась головой об стенку, а сейчас сидит как огурчик!
— Маринованный огурчик, не первой свежести, — заметил Дорн. — Я вам все время говорил, что эта больная просто симулянтка и это все было заранее подстроено!
— Да ну, ерунда! — Мышка на минутку отвернулась от окна, а потом снова уставилась в пространство. — Есть же объективные признаки испытываемой боли. А то так любой придет и скажет: «Мне больно, давай мне больничный, освобождай от армии, плати пенсию!» Нет, она не врала!
— Нам в институте немножко читали гомеопатию, да я толком так и не понял, как действуют эти малые дозы! Меня это как-то не заинтересовало, — сказал, глядя в потолок, Владик Дорн.
— Зря, наверное, — отозвалась от окна Мышка.
— А ты что там высматриваешь? — Владик поднялся со своего места и встал рядом с ней. Ничего, кроме больничного забора и стоянки автомобилей, из окна не было видно.
— Смотрю, когда заведующий хирургией приедет, — ответила Мышка. — Что-то до сих пор его нет. Не хочу, чтобы Тина волновалась, сегодня ведь у нее операция. Барашков уже пришел. Места себе не находит.
— А тебе-то что? Хочешь быть добренькой, волнуешься? — Владик развернулся к Мышке и насмешливо посмотрел ей в глаза. Вопреки привычке, согласно которой она всегда первая, смущаясь, отводила глаза, сегодня Мышка спокойно выдержала его взгляд.
— Знаешь, Владик, — сказала она, — ты и красивый, и умный. Но все-таки Барашков прав — чего-то в тебе не хватает. Чего-то эмоционального, наверное. До такой степени не хватает, что хочется превратить тебя опять в маленького мальчика и воспитать по-другому. Чтобы ты вырос таким же красивым и умным, как сейчас, но чтобы еще был и добрым!
Ее эскапада была настолько неожиданна, что Владик не нашелся сразу, что ответить. Она помолчала немного и добавила:
— Ты даже не понимаешь, как важен для Тины сегодняшний день, как много зависит от него. Пусть ей плохо сейчас, пусть она не может сейчас жить вне больницы, без уколов, без капельниц, без нашего внутривенного катетера, но для нее это жизнь. Она живет, она вместе с нами. Так было, когда погиб Валерий Павлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Я должна доказать всем, что могу пройти через ЭТО! И я это сделаю!
— Тише, тише! Все будет хорошо! — успокаивала ее дежурная сестра.
Азарцев царил в операционной. Он лепил там лица и судьбы, как Пигмалион, и через некоторое сравнительно непродолжительное время та же кавалькада нимф, в том же порядке, но через другие двери, уже со следами йода, с марлевыми повязками, выезжала из операционной и развозилась сестрами по палатам. Пузыри со льдом, обезболивающие лекарства, теплый отвар шиповника и крепкий куриный бульон для тех, кто уже пришел в себя, — все было наготове. И никто из этих теперь уже прелестных Галатей не подозревал, как быстро истощается во время операций энергия Пигмалиона, насколько он теряет в весе после каждого операционного дня, как незаметно высыхает его собственное лицо, как появляются на нем все новые морщинки.
Юлия же носилась по клинике будто молния, следя за тем, чтобы все было в порядке.
— Медленно работаете! — шипела она на девочек-сестер, еле сдерживая себя, чтобы не завести маленький хлыстик и не подстегивать им «это быдло, этих мелких людишек, которые совершенно не понимают, какое счастье свалилось на них, когда их взяли сюда на работу!». Некоторые же сотрудники действительно были почти парализованы ее присутствием, яростным блеском ее глаз, и при грозном стуке ее высоких каблуков молоденькие медсестры действительно все роняли, тряслись и чуть не плакали. Когда же Юля отлучалась по каким-нибудь другим делам, работа тут же налаживалась и текла своим чередом, будто песня.
Владик Дорн в недоумении осматривал больную. Показатели крови, давления, другие параметры — все было по-прежнему. И вид больной был точно такой же, как раньше: худое лицо, огненные глаза, дурацкая чалма, намотанная на голову. На стуле около кровати по-прежнему лежали туго скрученные жгутом полотенца, которыми женщина в период припадка стягивала себе лоб. Разница была только в одном — теперь больная утверждала, что головной боли она вообще больше не чувствует. Также, по ее словам, бесследно исчезла сухость во рту и улучшилось настроение. Теперь больная требовала, чтобы ее завтра же выписали домой.
— Нам надо довести до конца курс лечения, назначенный профессором! — Дорн проникновенно смотрел ей в глаза. — Осталось потерпеть еще четыре дня — шестнадцать уколов. Мы же не можем отпустить вас с полдороги!
— Но у меня уже ничего не болит! — возражала больная.
— Но еще не факт, что не заболит снова, если прервать лечение, — мягко уговаривал Дорн. — Потом нам с вами еще надо доделать массаж!
— У меня дома будет свой массаж! Я приглашу массажистку, — стала терять терпение больная. — Если вы не выпишете меня, я скажу мужу, он приедет и все равно меня заберет!
— Я не буду удерживать вас насильно! — заверил упрямую пациентку Владик Дорн. — Но до обеда все-таки подумайте о моих словах, посоветуйтесь с мужем…
Пациентка с каменным видом молчала, не отвечая больше на его слова, и Владик, вздохнув, вышел из комнаты. Путь его следовал в кабинет Маши.
— Каково? — сказал он, плотно закрывая за собой дверь. — Пора менять точку приложения трудовых сил. — Владик иногда выражался вычурно. — Никакой отдачи, никакого удовольствия! То она билась башкой об стену, а сейчас требует, чтобы ее срочно выписали домой!
— Ты об этой? — Маша назвала фамилию Тининой соседки. Сама она стояла в напряженной позе у окна и зачем-то выглядывала наружу.
— О ком же еще? Так что мне делать с ней, выписывать? — Владик плюхнулся в кресло и задрал на перекладину под столом ноги. Положить ноги прямо на Мышкин стол он все-таки не решился.
— Хочет домой — выписывай, — ответила Маша.
— Больная уйдет — койко-дни потеряем. — Он взял со стола подаренный кем-то Маше сувенир — новую хорошенькую ручку с золотым пером — и, скептически осмотрев ее, небрежно швырнул на место. Маша не заметила этого, она стояла к нему спиной.
— Лучше пусть уйдет от нас якобы выздоровевшая, чем мы дождемся, пока ее боли вернутся и мы опять не будем знать, что с ней делать.
Владик внимательно посмотрел на Машу.
— Так ты считаешь, что это не наше лечение ей помогло?
— Если бы помогли те назначения, которые сделал наш консультант, она бы уже несколько дней назад почувствовала себя лучше. А у нее результатов не было никаких. И вдруг — как рукой сняло. Неправдоподобно. Барашков утверждает, что боль ей сняла его жена, врач-гомеопат.
— И ты этому веришь?
— Как не верить? Три дня назад больная билась головой об стенку, а сейчас сидит как огурчик!
— Маринованный огурчик, не первой свежести, — заметил Дорн. — Я вам все время говорил, что эта больная просто симулянтка и это все было заранее подстроено!
— Да ну, ерунда! — Мышка на минутку отвернулась от окна, а потом снова уставилась в пространство. — Есть же объективные признаки испытываемой боли. А то так любой придет и скажет: «Мне больно, давай мне больничный, освобождай от армии, плати пенсию!» Нет, она не врала!
— Нам в институте немножко читали гомеопатию, да я толком так и не понял, как действуют эти малые дозы! Меня это как-то не заинтересовало, — сказал, глядя в потолок, Владик Дорн.
— Зря, наверное, — отозвалась от окна Мышка.
— А ты что там высматриваешь? — Владик поднялся со своего места и встал рядом с ней. Ничего, кроме больничного забора и стоянки автомобилей, из окна не было видно.
— Смотрю, когда заведующий хирургией приедет, — ответила Мышка. — Что-то до сих пор его нет. Не хочу, чтобы Тина волновалась, сегодня ведь у нее операция. Барашков уже пришел. Места себе не находит.
— А тебе-то что? Хочешь быть добренькой, волнуешься? — Владик развернулся к Мышке и насмешливо посмотрел ей в глаза. Вопреки привычке, согласно которой она всегда первая, смущаясь, отводила глаза, сегодня Мышка спокойно выдержала его взгляд.
— Знаешь, Владик, — сказала она, — ты и красивый, и умный. Но все-таки Барашков прав — чего-то в тебе не хватает. Чего-то эмоционального, наверное. До такой степени не хватает, что хочется превратить тебя опять в маленького мальчика и воспитать по-другому. Чтобы ты вырос таким же красивым и умным, как сейчас, но чтобы еще был и добрым!
Ее эскапада была настолько неожиданна, что Владик не нашелся сразу, что ответить. Она помолчала немного и добавила:
— Ты даже не понимаешь, как важен для Тины сегодняшний день, как много зависит от него. Пусть ей плохо сейчас, пусть она не может сейчас жить вне больницы, без уколов, без капельниц, без нашего внутривенного катетера, но для нее это жизнь. Она живет, она вместе с нами. Так было, когда погиб Валерий Павлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149