Если в прежние времена венецианцы славились как искусные мореходы, купцы и исследователи дальних стран или как поэты и музыканты, то теперь они слыли картежниками, сводниками и интриганами, а их бордели были известны всей Европе. Упадок, подумал Тристано, ни на ком не отразившийся так очевидно и плачевно, как на этом пришельце, графе Провенцале.
— Когда ты откажешься от его покровительства?
Маддалена зашевелилась под стеганым одеялом. Она не спускала с плеч покрова исключительно из скромности: шел уже июль, летняя villeggiatura . Венеция, душная и опустевшая, находилась отсюда в двенадцати лигах; ее властители рассеялись по окрестностям, вроде того места, где обретались Маддалена с Тристано. Здесь продолжался карнавал. Вчера в бальном зале у графа состоялся музыкальный вечер, сегодня утром — угощение на открытом воздухе, на прохладной поляне в лиге от виллы. Граф, думала она, наблюдал за ними на обратном пути, когда их коляска петляла меж тополями, вязами и деревцами падуба. Сам граф, вместе с Пьоццино (Шипио присутствовал здесь также: он был в большом фаворе у графа), следовал за ними в другой коляске. Да, когда граф, покидая коляску, ступил на скамеечку для ног, взгляд его был очень внимательным, оценивающим. Какие подозрения таились за этой улыбкой? И еще в тот вечер им было очень трудно ускользнуть. Только неразбериха, царившая на festa, позволила им прокрасться — никем не замеченными? — через сад, где полукругом росли олеандры и акант. Мимо мраморных статуй — вепрей, грифонов, купидонов на дельфинах, — отливавших в сумерках мягкой белизной. Через подковообразный сводчатый проход и вдоль низкой бутовой стенки. И наконец, в одну из крохотных беленых хижин за голубятней и полукруглой задней стеной храма Добродетелей.
— Он этого ни за что не позволит.
— Тогда шантажист — он, а не я.
Однако, как ему было хорошо известно, дело не сводилось к такому простому решению. Маддалена уже объясняла это полдюжины раз. Маскарад должен был продолжаться, потому что она, в конце концов, была женщиной. В Папской области, где она начинала петь в опере, женское пение рассматривалось как кощунство, причем не только в церкви, но и на театральных подмостках. В других местах отношение было не многим лучше. Идея выдать Маддалену за Прицциелло принадлежала графу. Он видел ее на одном из публичных исполнений «Пьета». Вернее, он ее слышал, так как зрителям не было дано возможности хорошо разглядеть девушек — только бросить взгляд на эти удивительные создания через железную решетку. Сонм ангелов, недоступных взору. На следующий день он явился как посетитель, но беседа состоялась также через решетку — уже другую. Он видел золотой крестик и плиссированный лиф из голубого муарового шелка, но не лицо «Маддалены» — сестры его искусно занавесили. Двумя днями позднее, сделав скромный взнос в пользу Pia Congregatione , граф был допущен одной из этих благочестивых дам прямо к постели девушки.
— По его распоряжению нас обоих убьют, — произнесла Маддалена бесстрастным голосом. — Помнишь бедного малыша Кальве? Он тоже клялся в любви.
Годом ранее этот маленький француз, художник-пейзажист, строил ей куры, не сомневаясь, впрочем, что Прицциелло — мужчина. Продолжая свои ухаживания со все возрастающим пылом, которого не остудили ее холодные отказы, Кальве сделался опасен. Прошлым августом его тело попало в сети двух рыбаков, промышлявших в лагуне кефаль на своем bragozzo .
— Сегодня, госпожа, нам предстоят куда более важные дела. — Тристано вернулся в постель и поцеловал Маддалену в лоб. — Идем, фейерверк вот-вот кончится. Нам нельзя опаздывать на маскарад. Где, скажи, твой костюм? Не предстоит ли мне сегодня узнать твое истинное лицо, мой прекрасный юноша?
Белая рука Маддалены высунулась из-под одеяла и сбросила крышку кремовой картонной коробки. Внутри было сложено восточное платье из ультрамаринового дамаста и украшенный драгоценностями пояс от турецкого костюма, который она позавчера приобрела за 200 флоринов в лавке синьора Беллони на мосту Риальто.
— Спасибо, signore, — сказал маленький костюмер с любезным поклоном и широкой улыбкой. — Спасибо. Это честь для меня, синьор Прицциелло. Истинная честь!
Глава 22
— Но как же синьор Беллони узнал его… или, скорее, ее… То есть, — продолжил я, — как Беллони узнал, что его клиент — Прицциелло?
Леди Боклер ненадолго прервала рассказ, чтобы налить нам по стакану рейнского вина и взять у мадам Шапюи две тарелочки с клубникой. Четыре стакана вина уже успокоили меня; каждый глоток, казалось, гладил изнутри грудь, лениво прокатываясь по пищеводу. С разрешения миледи я поджег от пламени свечи трубку и теперь пускал в потолок клубы вонючего дыма, отчего казалось, будто в комнате тлеет небольшой пожар.
— Ему рассказал синьор Каметти, — отвечала миледи, изящно кашлянув в ладонь (виной тому был чад от жертвенного огня), — поскольку он, как я уже сказала, был неизменным посетителем опер и маскарадов. Той ночью он присутствовал в палаццо Провенцале.
— А я счел его скромным ремесленником. — Я выдохнул в и без того задымленный воздух еще два-три облачка. — Ему, наверное, такое общество было не по чину?
Леди Боклер встретила это замечание легкой улыбкой.
— Вам не случалось бывать в Венеции во время карнавала, мистер Котли?
Я согласился, что не имел такого удовольствия, чувствуя, как это вынужденное признание выдает во мне человека не вполне светского. В то же время мне немного польстило, что она начала объяснения с этого вопроса, тем самым предполагая во мне светскую опытность, которой я не имел.
— Во время карнавала — нет, — добавил я поспешно, прикинулся, будто кашляю, довольно неловко закусил трубку зубами и принялся яростно ее грызть.
— Пока длится венецианский карнавал, — объяснила миледи, пока в мой стакан тонкой красной струей лилось вино, — на чины, как вы говорите, и звания никто не оглядывается. Все, от дожа и до самой последней судомойки, носят маску. За все время, пока длится карнавал, — то есть с октября до Рождества, а затем с кануна Крещения до Великого поста, плюс еще две недели после Вознесения — на улицах редко встретишь открытое лицо или обычную, не карнавальную одежду. Эти бессчетные маски и обманчивые личины, наделенные свойством блюсти тайну и сохранять инкогнито, равно вовлекают каждого гражданина республики, иногда и против воли, в стихию забав. Поймите же, мистер Котли, в эту пору любым возможностям просто несть числа!
Это описание, разумеется, заставило меня вспомнить пеструю толпу у Панкрасского источника, а также мою собственную маску и костюм, выбранные в магазине мистера Джонсона на Тависток-стрит.
Что за «любые возможности», думал я, ожидают меня в Воксхолл-Гарденз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Когда ты откажешься от его покровительства?
Маддалена зашевелилась под стеганым одеялом. Она не спускала с плеч покрова исключительно из скромности: шел уже июль, летняя villeggiatura . Венеция, душная и опустевшая, находилась отсюда в двенадцати лигах; ее властители рассеялись по окрестностям, вроде того места, где обретались Маддалена с Тристано. Здесь продолжался карнавал. Вчера в бальном зале у графа состоялся музыкальный вечер, сегодня утром — угощение на открытом воздухе, на прохладной поляне в лиге от виллы. Граф, думала она, наблюдал за ними на обратном пути, когда их коляска петляла меж тополями, вязами и деревцами падуба. Сам граф, вместе с Пьоццино (Шипио присутствовал здесь также: он был в большом фаворе у графа), следовал за ними в другой коляске. Да, когда граф, покидая коляску, ступил на скамеечку для ног, взгляд его был очень внимательным, оценивающим. Какие подозрения таились за этой улыбкой? И еще в тот вечер им было очень трудно ускользнуть. Только неразбериха, царившая на festa, позволила им прокрасться — никем не замеченными? — через сад, где полукругом росли олеандры и акант. Мимо мраморных статуй — вепрей, грифонов, купидонов на дельфинах, — отливавших в сумерках мягкой белизной. Через подковообразный сводчатый проход и вдоль низкой бутовой стенки. И наконец, в одну из крохотных беленых хижин за голубятней и полукруглой задней стеной храма Добродетелей.
— Он этого ни за что не позволит.
— Тогда шантажист — он, а не я.
Однако, как ему было хорошо известно, дело не сводилось к такому простому решению. Маддалена уже объясняла это полдюжины раз. Маскарад должен был продолжаться, потому что она, в конце концов, была женщиной. В Папской области, где она начинала петь в опере, женское пение рассматривалось как кощунство, причем не только в церкви, но и на театральных подмостках. В других местах отношение было не многим лучше. Идея выдать Маддалену за Прицциелло принадлежала графу. Он видел ее на одном из публичных исполнений «Пьета». Вернее, он ее слышал, так как зрителям не было дано возможности хорошо разглядеть девушек — только бросить взгляд на эти удивительные создания через железную решетку. Сонм ангелов, недоступных взору. На следующий день он явился как посетитель, но беседа состоялась также через решетку — уже другую. Он видел золотой крестик и плиссированный лиф из голубого муарового шелка, но не лицо «Маддалены» — сестры его искусно занавесили. Двумя днями позднее, сделав скромный взнос в пользу Pia Congregatione , граф был допущен одной из этих благочестивых дам прямо к постели девушки.
— По его распоряжению нас обоих убьют, — произнесла Маддалена бесстрастным голосом. — Помнишь бедного малыша Кальве? Он тоже клялся в любви.
Годом ранее этот маленький француз, художник-пейзажист, строил ей куры, не сомневаясь, впрочем, что Прицциелло — мужчина. Продолжая свои ухаживания со все возрастающим пылом, которого не остудили ее холодные отказы, Кальве сделался опасен. Прошлым августом его тело попало в сети двух рыбаков, промышлявших в лагуне кефаль на своем bragozzo .
— Сегодня, госпожа, нам предстоят куда более важные дела. — Тристано вернулся в постель и поцеловал Маддалену в лоб. — Идем, фейерверк вот-вот кончится. Нам нельзя опаздывать на маскарад. Где, скажи, твой костюм? Не предстоит ли мне сегодня узнать твое истинное лицо, мой прекрасный юноша?
Белая рука Маддалены высунулась из-под одеяла и сбросила крышку кремовой картонной коробки. Внутри было сложено восточное платье из ультрамаринового дамаста и украшенный драгоценностями пояс от турецкого костюма, который она позавчера приобрела за 200 флоринов в лавке синьора Беллони на мосту Риальто.
— Спасибо, signore, — сказал маленький костюмер с любезным поклоном и широкой улыбкой. — Спасибо. Это честь для меня, синьор Прицциелло. Истинная честь!
Глава 22
— Но как же синьор Беллони узнал его… или, скорее, ее… То есть, — продолжил я, — как Беллони узнал, что его клиент — Прицциелло?
Леди Боклер ненадолго прервала рассказ, чтобы налить нам по стакану рейнского вина и взять у мадам Шапюи две тарелочки с клубникой. Четыре стакана вина уже успокоили меня; каждый глоток, казалось, гладил изнутри грудь, лениво прокатываясь по пищеводу. С разрешения миледи я поджег от пламени свечи трубку и теперь пускал в потолок клубы вонючего дыма, отчего казалось, будто в комнате тлеет небольшой пожар.
— Ему рассказал синьор Каметти, — отвечала миледи, изящно кашлянув в ладонь (виной тому был чад от жертвенного огня), — поскольку он, как я уже сказала, был неизменным посетителем опер и маскарадов. Той ночью он присутствовал в палаццо Провенцале.
— А я счел его скромным ремесленником. — Я выдохнул в и без того задымленный воздух еще два-три облачка. — Ему, наверное, такое общество было не по чину?
Леди Боклер встретила это замечание легкой улыбкой.
— Вам не случалось бывать в Венеции во время карнавала, мистер Котли?
Я согласился, что не имел такого удовольствия, чувствуя, как это вынужденное признание выдает во мне человека не вполне светского. В то же время мне немного польстило, что она начала объяснения с этого вопроса, тем самым предполагая во мне светскую опытность, которой я не имел.
— Во время карнавала — нет, — добавил я поспешно, прикинулся, будто кашляю, довольно неловко закусил трубку зубами и принялся яростно ее грызть.
— Пока длится венецианский карнавал, — объяснила миледи, пока в мой стакан тонкой красной струей лилось вино, — на чины, как вы говорите, и звания никто не оглядывается. Все, от дожа и до самой последней судомойки, носят маску. За все время, пока длится карнавал, — то есть с октября до Рождества, а затем с кануна Крещения до Великого поста, плюс еще две недели после Вознесения — на улицах редко встретишь открытое лицо или обычную, не карнавальную одежду. Эти бессчетные маски и обманчивые личины, наделенные свойством блюсти тайну и сохранять инкогнито, равно вовлекают каждого гражданина республики, иногда и против воли, в стихию забав. Поймите же, мистер Котли, в эту пору любым возможностям просто несть числа!
Это описание, разумеется, заставило меня вспомнить пеструю толпу у Панкрасского источника, а также мою собственную маску и костюм, выбранные в магазине мистера Джонсона на Тависток-стрит.
Что за «любые возможности», думал я, ожидают меня в Воксхолл-Гарденз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142