Преисподняя тогда — подлинный образец услад, до отказа заполненный нашими лучшими подданными.
— Можно ли усомниться, ответьте мне, — продолжал мистер Беркли, — в том, что пышные наряды, а маскарадные личины в особенности, подстрекают женщин к непристойному и развратному поведению, и затем их легко уловляют в сети распутства модные франты, также разодетые в пух и прах? Женщина, которая одевается как проститутка или одалиска, очень скоро начнет и вести себя соответственно, ручаюсь вам.
— Безупречность репутации и поведение дамы отнюдь не всегда определяются покроем ее платья, — возразил граф. Его схожее с горгульей лицо нахмурилось, однако голос все еще приятно басил. — Шлюх под сводчатыми галереями в Ковент-Гардене подтолкнул к торговле телом вовсе не фасон их одежды. Вы, доктор, рассуждаете так, словно миром правит простая видимость.
— Совершенно верно, сэр; надеюсь, что так; ибо не существует мира, отдельного от видимостей, и не руководствуемся ли мы, скажите, этими видимостями, теми зрелищами, какие каждодневно встречает наш взгляд? Не являются ли зримые объекты — как, думается мне, я продемонстрировал — универсальным языком, управляющим нашими нравственными поступками, добрыми и злыми? Мы знаем только то, что доступно нашему наблюдению, и только оно определяет наши действия; если же мы наблюдаем вокруг себя только продажность, порочность и глупость, то и поступать будем соответственно. — Философ сделал паузу, одарив графа мягкой, но торжествующей улыбкой. — Не представляется ли, следовательно, в высшей степени целесообразным уделять большое внимание всему внешнему — будь то одежда, театральная сцена или городская улица?
Граф Хайдеггер энергично потер нос, напоминавший луковицу гиацинта, при каковом упражнении тот оказался необычайно податливым, словно его можно было расплющить или даже отделить.
— Вам известно, что я скромный человек, доктор, воспитывался по-солдатски в гвардии, занимался делами и в вашей философии не очень-то разбираюсь. Но вами сказанное мне понятно. Что же повредит бессмертной душе дамы, если перед званым вечером она пышно взобьет волосы, наденет турнюр или украсит себя драгоценностями, сидя в ложе оперного театра? Вне сомнения, Всевышнему достанет проницательности, чтобы заглянуть в душу, а не судить по тому, как выглядят тело, маски и облачения.
— Всевышнему, разумеется, проницательности Достанет, а вот нам, смертным, нет. — Мистер Беркли, покачав головой, оглядел графа с нескрываемым разочарованием.
— Как заметил один из древних, — вставил мистер Поуп, — вернейший способ погубить человека — это нарядить его в лучшую одежду.
— Хвала Господу, — промычал лорд У***, — что по сравнению с древними мы ушли далеко вперед!
— Вы наверняка со мной согласитесь, — обратился мистер Беркли к графу Хайдеггеру, — что добродетель и благонравие совершенствуются или приходят в упадок в прямой связи с характером сборищ, которые мы поощряем. Маскарады, недавно вошедшие в моду в Лондоне и устраиваемые в вашем театре на Хеймаркет, не просто пагубны сами по себе, поскольку поощряют греховные страсти — к азартным играм, щегольству, любовным интригам и роскошным пиршествам; нет, они еще являются и обобщенным образом — символом всех разновидностей безрассудной суеты, какие только существовали под солнцем.
— Наряжаться — грех? — запротестовал граф Хайдеггер, качая головой. — Вкусно поесть — тоже грех?
— Вы утверждаете, что не разбираетесь в философии. Но, возможно, поймете следующее описание. — Мистер Беркли повернулся к мистеру Бриттону, который с беспокойством следил за этой перепалкой. — Прошу вас, милейший сэр, скажите мне, пожалуйста, найдется ли у вас в доме Библия?
Мистер Бриттон растерянно заморгал, словно ему предъявили обвинение.
— Конечно, сэр.
Он просеменил за дверь и тотчас вернулся с книгой в руках — к его чести, изрядно потрепанной. Ирландец полистал страницы с загнутыми уголками и почти сразу же нашел нужные строки, постучав по ним наманикюренным указательным пальцем.
— Нужно ли мне напоминать вам о том, — обратился он с вопросом ко всем собравшимся, — какими словами пророк Исайя, по поручению самого Господа, осудил роскошные одеяния женщин того времени?
Судя по невнятному — и слегка смущенному — общему ропоту, можно было заключить, что все согласны с подобной необходимостью.
— Очень хорошо, тогда слушайте. — Он прочистил горло, облизнул губы и начал читать звучным голосом:
«И сказал Господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью и гремят цепочками на ногах, — оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их; в тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах, и звездочки, и луночки, серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, и платки, и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки, и покрывала. И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос — плешь, и вместо широкой епанчи — узкое вретище, вместо красоты — клеймо».
Прервав чтение, мистер Беркли торжествующе захлопнул книгу. В комнате ненадолго воцарилась тишина, которую нарушил мистер Поуп:
— Плешь, зловоние, клеймо — под этим, несомненно, следует понимать симптомы чумы, которая прокатывается по Франции наподобие мстительной армии. Можем ли мы утверждать, что наше пустомыслие и наша развращенность слишком отличаются от описанных пророком?
— Есть все основания опасаться того, — мрачно скрепил философ, — что если мы не исправимся, то конец нашего государства близок.
Лорд У*** сердито уставился на философа и, шагнув вперед, выпустил изо рта густое облако дыма прямо в лицо крошке-поэту; тот сначала закашлялся, а потом попытался сравнять счет и залпом осушить бокал с пуншем, какой его светлость, даже не поморщившись, только что опрокинул себе в глотку Лорд У*** изготовился парировать соответственно, но мистер Беркли, мистер Бриттон, граф Хайдеггер, лорд Берлингтон, виола-да-гамбист, органист и второразрядный поэт — все вдруг сгрудились в кучу, желая не то вмешаться в чересчур далеко зашедшую распрю, не то подстегнуть дальнейшую полемику (в такой тесноте и при тусклом освещении разгадать истинные намерения собравшихся было непросто); но тут в общей суматохе обе опустевшие бутылки покатились со стола; сальная свеча тоже опрокинулась, пятно жира на полу растеклось и вспыхнуло. Происшествие это, к несчастью, только подогрело страсти и привело к еще большему смятению, — и кто знает, какие военные действия развернулись бы на чердаке, если бы в этот момент мистер Гендель не заиграл на клавесине мистера Бриттона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Можно ли усомниться, ответьте мне, — продолжал мистер Беркли, — в том, что пышные наряды, а маскарадные личины в особенности, подстрекают женщин к непристойному и развратному поведению, и затем их легко уловляют в сети распутства модные франты, также разодетые в пух и прах? Женщина, которая одевается как проститутка или одалиска, очень скоро начнет и вести себя соответственно, ручаюсь вам.
— Безупречность репутации и поведение дамы отнюдь не всегда определяются покроем ее платья, — возразил граф. Его схожее с горгульей лицо нахмурилось, однако голос все еще приятно басил. — Шлюх под сводчатыми галереями в Ковент-Гардене подтолкнул к торговле телом вовсе не фасон их одежды. Вы, доктор, рассуждаете так, словно миром правит простая видимость.
— Совершенно верно, сэр; надеюсь, что так; ибо не существует мира, отдельного от видимостей, и не руководствуемся ли мы, скажите, этими видимостями, теми зрелищами, какие каждодневно встречает наш взгляд? Не являются ли зримые объекты — как, думается мне, я продемонстрировал — универсальным языком, управляющим нашими нравственными поступками, добрыми и злыми? Мы знаем только то, что доступно нашему наблюдению, и только оно определяет наши действия; если же мы наблюдаем вокруг себя только продажность, порочность и глупость, то и поступать будем соответственно. — Философ сделал паузу, одарив графа мягкой, но торжествующей улыбкой. — Не представляется ли, следовательно, в высшей степени целесообразным уделять большое внимание всему внешнему — будь то одежда, театральная сцена или городская улица?
Граф Хайдеггер энергично потер нос, напоминавший луковицу гиацинта, при каковом упражнении тот оказался необычайно податливым, словно его можно было расплющить или даже отделить.
— Вам известно, что я скромный человек, доктор, воспитывался по-солдатски в гвардии, занимался делами и в вашей философии не очень-то разбираюсь. Но вами сказанное мне понятно. Что же повредит бессмертной душе дамы, если перед званым вечером она пышно взобьет волосы, наденет турнюр или украсит себя драгоценностями, сидя в ложе оперного театра? Вне сомнения, Всевышнему достанет проницательности, чтобы заглянуть в душу, а не судить по тому, как выглядят тело, маски и облачения.
— Всевышнему, разумеется, проницательности Достанет, а вот нам, смертным, нет. — Мистер Беркли, покачав головой, оглядел графа с нескрываемым разочарованием.
— Как заметил один из древних, — вставил мистер Поуп, — вернейший способ погубить человека — это нарядить его в лучшую одежду.
— Хвала Господу, — промычал лорд У***, — что по сравнению с древними мы ушли далеко вперед!
— Вы наверняка со мной согласитесь, — обратился мистер Беркли к графу Хайдеггеру, — что добродетель и благонравие совершенствуются или приходят в упадок в прямой связи с характером сборищ, которые мы поощряем. Маскарады, недавно вошедшие в моду в Лондоне и устраиваемые в вашем театре на Хеймаркет, не просто пагубны сами по себе, поскольку поощряют греховные страсти — к азартным играм, щегольству, любовным интригам и роскошным пиршествам; нет, они еще являются и обобщенным образом — символом всех разновидностей безрассудной суеты, какие только существовали под солнцем.
— Наряжаться — грех? — запротестовал граф Хайдеггер, качая головой. — Вкусно поесть — тоже грех?
— Вы утверждаете, что не разбираетесь в философии. Но, возможно, поймете следующее описание. — Мистер Беркли повернулся к мистеру Бриттону, который с беспокойством следил за этой перепалкой. — Прошу вас, милейший сэр, скажите мне, пожалуйста, найдется ли у вас в доме Библия?
Мистер Бриттон растерянно заморгал, словно ему предъявили обвинение.
— Конечно, сэр.
Он просеменил за дверь и тотчас вернулся с книгой в руках — к его чести, изрядно потрепанной. Ирландец полистал страницы с загнутыми уголками и почти сразу же нашел нужные строки, постучав по ним наманикюренным указательным пальцем.
— Нужно ли мне напоминать вам о том, — обратился он с вопросом ко всем собравшимся, — какими словами пророк Исайя, по поручению самого Господа, осудил роскошные одеяния женщин того времени?
Судя по невнятному — и слегка смущенному — общему ропоту, можно было заключить, что все согласны с подобной необходимостью.
— Очень хорошо, тогда слушайте. — Он прочистил горло, облизнул губы и начал читать звучным голосом:
«И сказал Господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью и гремят цепочками на ногах, — оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их; в тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах, и звездочки, и луночки, серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, и платки, и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки, и покрывала. И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос — плешь, и вместо широкой епанчи — узкое вретище, вместо красоты — клеймо».
Прервав чтение, мистер Беркли торжествующе захлопнул книгу. В комнате ненадолго воцарилась тишина, которую нарушил мистер Поуп:
— Плешь, зловоние, клеймо — под этим, несомненно, следует понимать симптомы чумы, которая прокатывается по Франции наподобие мстительной армии. Можем ли мы утверждать, что наше пустомыслие и наша развращенность слишком отличаются от описанных пророком?
— Есть все основания опасаться того, — мрачно скрепил философ, — что если мы не исправимся, то конец нашего государства близок.
Лорд У*** сердито уставился на философа и, шагнув вперед, выпустил изо рта густое облако дыма прямо в лицо крошке-поэту; тот сначала закашлялся, а потом попытался сравнять счет и залпом осушить бокал с пуншем, какой его светлость, даже не поморщившись, только что опрокинул себе в глотку Лорд У*** изготовился парировать соответственно, но мистер Беркли, мистер Бриттон, граф Хайдеггер, лорд Берлингтон, виола-да-гамбист, органист и второразрядный поэт — все вдруг сгрудились в кучу, желая не то вмешаться в чересчур далеко зашедшую распрю, не то подстегнуть дальнейшую полемику (в такой тесноте и при тусклом освещении разгадать истинные намерения собравшихся было непросто); но тут в общей суматохе обе опустевшие бутылки покатились со стола; сальная свеча тоже опрокинулась, пятно жира на полу растеклось и вспыхнуло. Происшествие это, к несчастью, только подогрело страсти и привело к еще большему смятению, — и кто знает, какие военные действия развернулись бы на чердаке, если бы в этот момент мистер Гендель не заиграл на клавесине мистера Бриттона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142