Как девочка из старинной сказки, вдруг проснувшаяся и увидевшая рядом с собой вместо матери чудище, пьющее масло из фонаря ариакэ , так и Минако полна была страха и удивления. В то же время самой ей не в чем было упрекнуть мачеху, и она могла испытывать только стыд и обиду.
Из сада девушка убежала, но где спрятаться здесь, в отеле? Ведь мачеха с юношей вот-вот придут. Больше всего Минако хотелось сейчас совсем убежать из отеля, укрыться где-нибудь и плакать всю ночь, хотя бы одну эту ночь. Она не в силах снова увидеть их вместе, смотреть на их лица. Зачем ей здесь быть, если юноше она не нужна! Но куда деваться от мачехи, единственной опоры Минако? Тут девушка вспомнила своих умерших родителей, и сердце ее переполнилось нежностью. Они одни могли бы утешить ее, облегчить ее горе. Ей вдруг почудилось, что отец протягивает ей свои сильные руки, манит к себе. В этих руках, быть может, жестких к другим, таилась безграничная любовь к дочери. Минако так хотелось упасть сейчас к нему в объятия. Так горько было чувствовать себя совсем одной на этом свете, сознавать, что рядом нет никого, кто мог бы разделить с ней ее горе. Но тяжелее всего для нее было остаться в этой комнате, снова встретиться с мачехой и юношей, видеть притворство на их лицах. Она убежала бы куда угодно – в горы или к морю, только чтобы их не видеть. Она подняла заплаканное лицо, ничего не замечая вокруг, встала с постели, надела шелковое кимоно, взяла сумочку. Она плохо соображала, рассудок словно помутился, нервы напряглись до предела.
К ее счастью, мачеха и юноша все не возвращались. Она уже совсем было собралась выйти, как вдруг вспомнила о своем брате, сидевшем под замком на даче в Хаяме. Для посторонних он был глуп и безобразен, но все же в нем еще оставалась любовь к близким. Минако не забыла, как радовался брат, когда она к нему приезжала. Конечно, он не сможет понять ее горя, но его простодушие, его привязанность к ней облегчили бы душу Минако.
«Когда бы я ни пришла к моему глупому, доброму брату, он неизменно выказывал мне свою нежность и любовь». Было поздно, но Минако показалось, что она еще поспеет на трамвай, идущий в Юмото.
«Если даже я опоздаю на поезд в Йокосуку, можно будет переночевать в Кобудзу или в Одаваре», – решила она. Минако тихонько выглянула в коридор. Там никого не было, лишь девочка и мальчик – европейцы – спешили к себе в номер. Минако побежала по коридору. Она знала, что если в конце его свернуть влево, то можно выйти прямо на площадь, минуя главный подъезд. Пробежав коридор, Минако вихрем спустилась по лестнице, толкнула дверь на улицу. Но в это же самое время кто-то открывал ее снаружи.
Раздался возглас удивления, и Минако столкнулась лицом к лицу с теми, от кого хотела убежать.
– Мина-сан?
Мачеха была сильно удивлена и даже слегка растерялась. У Минако кровь застыла в жилах. Вся съежившись, она неподвижно стояла на пороге.
– Куда вы так поздно?
Мачеха выглядела очень испуганной, что было так на нее непохоже. Минако молчала.
– Что с вами? – еще больше встревожилась госпожа Рурико.
Наконец Минако, с трудом шевеля губами, произнесла:
– Я хотела пойти на почту отправить письмо.
В первый раз в жизни она говорила неправду. Но сильно побледневшее и нервно подергивавшееся лицо выдавало ее с головой.
– На почту? – удивилась госпожа Рурико, слегка приподняв свои красивые брови. – В такой поздний час?
Эти слова, произнесенные тоном упрека, были обращены к самой себе, а никак не к Минако. Какое-то время обе молчали, да и что могла сказать Минако, которая чувствовала себя как овечка, ведомая на закланье.
– Если вам угодно, на почту могу сходить я, – сказал Аоки, чтобы нарушить это неловкое молчание.
Минако растерялась, поскольку у нее не было никакого письма, но тут же с необычной для нее решительностью сказала:
– Благодарю вас, не надо! – В голосе ее звучал укор юноше за попранную любовь.
Госпожа Рурико поняла, что Минако чем-то очень расстроена, и, нежно глядя на нее своими чуть влажными глазами, сказала:
– Послушайте, Мина-сан! Не ходите сегодня на почту, прошу вас. Ведь уже одиннадцатый час! Пойдете утром, пораньше. Хорошо, Мина-сан?
Эти слова госпожа Рурико произнесла, наклонившись к самому уху Минако, уговаривая ее, словно маленькую. Обычно Минако никогда не возражала мачехе, но сейчас упрямо молчала.
– Если вы хотите пойти непременно сегодня, я пойду с вами. Хорошо, Мина-сан? А вы, Аоки-сан, подождите нас, пожалуйста.
Госпожа Рурико уже хотела идти, но Минако продолжала стоять в нерешительности. Ведь у нее не было никакого письма. Отказаться идти вместе с мачехой она тоже не могла. Между тем юноша счел за лучшее оставить их наедине и, даже не попрощавшись, быстро взбежал вверх по лестнице.
Как только Минако осталась вдвоем с мачехой, напряжение ее сразу ослабло, на глаза навернулись слезы, потекли по щекам. Не в силах сдержаться, она стала всхлипывать. Глубоко пораженная госпожа Рурико нежно обняла девушку.
– Что с вами, Мина-сан? Что здесь произошло без меня? Отчего вы плачете? Как я корю себя, что оставила вас сегодня одну! Но вы прощаете меня? – Госпожа Рурико преобразилась. Холодная и равнодушная, она была сейчас растерянна, как девочка. – Не надо плакать, Мина-сан. В первый раз я вижу ваши слезы. Они мне причиняют боль. Скажите, что случилось с вами? Если я вас нечаянно обидела, примите мои извинения, только скажите, умоляю вас, в чем дело? – В голосе ее звучали неподдельные любовь и нежность к Минако.
Минако не могла больше противиться мачехе и, едва переступая тяжелыми, словно налитыми свинцом, ногами, вернулась вместе с нею в комнату. Но на другой день, едва дождавшись рассвета, обратилась к госпоже Рурико с просьбой:
– Мама! Я хотела бы съездить в Хаяму, к брату. Мы давно с ним не виделись!
Однако мачеха не отпустила Минако: ее очень беспокоил вид падчерицы.
– Пожалуйста, повремените дня два-три. Тогда, быть может, я поеду вместе с вами. Мне что-то надоело в Хаконэ.
Весь день обычно веселая госпожа Рурико грустила и не обмолвилась пи единым словом с Локи. Даже с Минако она говорила лишь о самом необходимом. Она ушла на веранду и долго сидела там в кресле.
Аоки она не замечала, и он, словно побитая собака, ходил взад-вперед по комнате, то и дело устремляя на госпожу Рурико робкий и в то же время полный пламенной страсти взгляд. Глядя на юношу, Минако терзалась муками ревности, но не могла не испытывать к нему жалости. Мачеха сводила его с ума каждым словом своим, каждым жестом, то вызывая в нем неизбывную радость, то повергая его в безграничную скорбь.
В этот день не произошло никаких особых событий. На вечернюю прогулку они не ходили. Вернувшись из столовой, с полчаса посидели в номере, испытывая чувство неловкости, и, когда еще не было девяти, разошлись по своим комнатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Из сада девушка убежала, но где спрятаться здесь, в отеле? Ведь мачеха с юношей вот-вот придут. Больше всего Минако хотелось сейчас совсем убежать из отеля, укрыться где-нибудь и плакать всю ночь, хотя бы одну эту ночь. Она не в силах снова увидеть их вместе, смотреть на их лица. Зачем ей здесь быть, если юноше она не нужна! Но куда деваться от мачехи, единственной опоры Минако? Тут девушка вспомнила своих умерших родителей, и сердце ее переполнилось нежностью. Они одни могли бы утешить ее, облегчить ее горе. Ей вдруг почудилось, что отец протягивает ей свои сильные руки, манит к себе. В этих руках, быть может, жестких к другим, таилась безграничная любовь к дочери. Минако так хотелось упасть сейчас к нему в объятия. Так горько было чувствовать себя совсем одной на этом свете, сознавать, что рядом нет никого, кто мог бы разделить с ней ее горе. Но тяжелее всего для нее было остаться в этой комнате, снова встретиться с мачехой и юношей, видеть притворство на их лицах. Она убежала бы куда угодно – в горы или к морю, только чтобы их не видеть. Она подняла заплаканное лицо, ничего не замечая вокруг, встала с постели, надела шелковое кимоно, взяла сумочку. Она плохо соображала, рассудок словно помутился, нервы напряглись до предела.
К ее счастью, мачеха и юноша все не возвращались. Она уже совсем было собралась выйти, как вдруг вспомнила о своем брате, сидевшем под замком на даче в Хаяме. Для посторонних он был глуп и безобразен, но все же в нем еще оставалась любовь к близким. Минако не забыла, как радовался брат, когда она к нему приезжала. Конечно, он не сможет понять ее горя, но его простодушие, его привязанность к ней облегчили бы душу Минако.
«Когда бы я ни пришла к моему глупому, доброму брату, он неизменно выказывал мне свою нежность и любовь». Было поздно, но Минако показалось, что она еще поспеет на трамвай, идущий в Юмото.
«Если даже я опоздаю на поезд в Йокосуку, можно будет переночевать в Кобудзу или в Одаваре», – решила она. Минако тихонько выглянула в коридор. Там никого не было, лишь девочка и мальчик – европейцы – спешили к себе в номер. Минако побежала по коридору. Она знала, что если в конце его свернуть влево, то можно выйти прямо на площадь, минуя главный подъезд. Пробежав коридор, Минако вихрем спустилась по лестнице, толкнула дверь на улицу. Но в это же самое время кто-то открывал ее снаружи.
Раздался возглас удивления, и Минако столкнулась лицом к лицу с теми, от кого хотела убежать.
– Мина-сан?
Мачеха была сильно удивлена и даже слегка растерялась. У Минако кровь застыла в жилах. Вся съежившись, она неподвижно стояла на пороге.
– Куда вы так поздно?
Мачеха выглядела очень испуганной, что было так на нее непохоже. Минако молчала.
– Что с вами? – еще больше встревожилась госпожа Рурико.
Наконец Минако, с трудом шевеля губами, произнесла:
– Я хотела пойти на почту отправить письмо.
В первый раз в жизни она говорила неправду. Но сильно побледневшее и нервно подергивавшееся лицо выдавало ее с головой.
– На почту? – удивилась госпожа Рурико, слегка приподняв свои красивые брови. – В такой поздний час?
Эти слова, произнесенные тоном упрека, были обращены к самой себе, а никак не к Минако. Какое-то время обе молчали, да и что могла сказать Минако, которая чувствовала себя как овечка, ведомая на закланье.
– Если вам угодно, на почту могу сходить я, – сказал Аоки, чтобы нарушить это неловкое молчание.
Минако растерялась, поскольку у нее не было никакого письма, но тут же с необычной для нее решительностью сказала:
– Благодарю вас, не надо! – В голосе ее звучал укор юноше за попранную любовь.
Госпожа Рурико поняла, что Минако чем-то очень расстроена, и, нежно глядя на нее своими чуть влажными глазами, сказала:
– Послушайте, Мина-сан! Не ходите сегодня на почту, прошу вас. Ведь уже одиннадцатый час! Пойдете утром, пораньше. Хорошо, Мина-сан?
Эти слова госпожа Рурико произнесла, наклонившись к самому уху Минако, уговаривая ее, словно маленькую. Обычно Минако никогда не возражала мачехе, но сейчас упрямо молчала.
– Если вы хотите пойти непременно сегодня, я пойду с вами. Хорошо, Мина-сан? А вы, Аоки-сан, подождите нас, пожалуйста.
Госпожа Рурико уже хотела идти, но Минако продолжала стоять в нерешительности. Ведь у нее не было никакого письма. Отказаться идти вместе с мачехой она тоже не могла. Между тем юноша счел за лучшее оставить их наедине и, даже не попрощавшись, быстро взбежал вверх по лестнице.
Как только Минако осталась вдвоем с мачехой, напряжение ее сразу ослабло, на глаза навернулись слезы, потекли по щекам. Не в силах сдержаться, она стала всхлипывать. Глубоко пораженная госпожа Рурико нежно обняла девушку.
– Что с вами, Мина-сан? Что здесь произошло без меня? Отчего вы плачете? Как я корю себя, что оставила вас сегодня одну! Но вы прощаете меня? – Госпожа Рурико преобразилась. Холодная и равнодушная, она была сейчас растерянна, как девочка. – Не надо плакать, Мина-сан. В первый раз я вижу ваши слезы. Они мне причиняют боль. Скажите, что случилось с вами? Если я вас нечаянно обидела, примите мои извинения, только скажите, умоляю вас, в чем дело? – В голосе ее звучали неподдельные любовь и нежность к Минако.
Минако не могла больше противиться мачехе и, едва переступая тяжелыми, словно налитыми свинцом, ногами, вернулась вместе с нею в комнату. Но на другой день, едва дождавшись рассвета, обратилась к госпоже Рурико с просьбой:
– Мама! Я хотела бы съездить в Хаяму, к брату. Мы давно с ним не виделись!
Однако мачеха не отпустила Минако: ее очень беспокоил вид падчерицы.
– Пожалуйста, повремените дня два-три. Тогда, быть может, я поеду вместе с вами. Мне что-то надоело в Хаконэ.
Весь день обычно веселая госпожа Рурико грустила и не обмолвилась пи единым словом с Локи. Даже с Минако она говорила лишь о самом необходимом. Она ушла на веранду и долго сидела там в кресле.
Аоки она не замечала, и он, словно побитая собака, ходил взад-вперед по комнате, то и дело устремляя на госпожу Рурико робкий и в то же время полный пламенной страсти взгляд. Глядя на юношу, Минако терзалась муками ревности, но не могла не испытывать к нему жалости. Мачеха сводила его с ума каждым словом своим, каждым жестом, то вызывая в нем неизбывную радость, то повергая его в безграничную скорбь.
В этот день не произошло никаких особых событий. На вечернюю прогулку они не ходили. Вернувшись из столовой, с полчаса посидели в номере, испытывая чувство неловкости, и, когда еще не было девяти, разошлись по своим комнатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75