Ссадины и кровоподтеки — следствие долгой верховой езды — тоже причиняли Габриэль нешуточные мучения, но с этим она худо-бедно справлялась. Отчуждение Дрю переносить было куда труднее.
Габриэль снова попыталась убедить себя, что всего-навсего играет роль, как ей часто приходилось делать на сцене… но каждый раз, как она встречала холодный взгляд золотистых глаз Камерона, его насмешливую ухмылку, сердце у нее сжималось. И больнее всего было вспоминать, сколько раз он называл ее лгуньей.
Ей до смерти хотелось выпалить все свои подозрения насчет Керби Кингсли, уверить Дрю, что солгала она из благих намерений, — но она не была уверена… Габриэль не знала, насколько шотландец близко сошелся с человеком, которого она подозревает в убийстве своего отца. И хотя она теперь точно знала, что Камерон не мог быть тем высоким убийцей, — вряд ли он ничего не знал о самом убийстве.
Но способен ли человек, который спас жизнь одному человеку, закрыть глаза на убийство другого?
Вряд ли. Габриэль ужасно не хотелось думать, что Камерон на это способен. Однако он тоже очень хорошо умеет притворяться. Разве это не говорит об умении кое-что скрывать?
А что можно сказать о Керби Кингсли? Габриэль совершенно точно знала, что у него есть что скрывать — и он скрывает это уже двадцать пять лет. Размышляя над причинами, которые побудили ее отправиться на перегон скота, девушка все время помнила последние слова умирающего отца, помнила о том, что он написал в письме.
Габриэль была тогда совершенно уверена, что это письмо и статья в газете прямо указывают на Кингсли как на виновника гибели отца. Она и сейчас в этом уверена… хотя и не так безоговорочно, как прежде.
Непостижимо, но за последние три дня у нее возникли слабые, но все же неотвязные сомнения. Может быть, из-за ночной бури или оттого, что она едва не утонула в ручье? В обоих случаях она испытала ужас при мысли о неминуемой смерти.
А скорее всего жаркая волна чувств, порожденная поцелуем Дрю Камерона, наконец пробудила ее от нелепой спячки, в которой она пребывала с тех пор, как погиб отец. Только теперь девушка поняла, как заледенела ее душа в тот самый миг, когда она увидела, что отец схватился за грудь и рухнул замертво. Она чувствовала тогда только горе, страх и ярость. С тех пор ею двигали и отчасти ослепляли только эти чувства. И больше Габриэль ничего не способна была ощутить.
Бурная страсть шотландца потрясла ее и снова вернула к жизни, к умению чувствовать. Да, горе, гнев, одиночество все еще были при ней, однако не они теперь правили ее существом.
И, обретя снова ясность сознания, Габриэль поняла, что не может вот так запросто подойти и пальнуть в Керби Кингсли. Она могла поступить так неделю назад — если бы представился удобный случай и если бы Кингсли в тот момент чем-то вызвал ее ярость и вынудил к действию. Теперь девушка возблагодарила господа за то, что такого случая не представилось, потому что она не принадлежала к людям, способным убить.
И все же если она не станет убивать Кингсли, то все равно обязана предать его справедливому суду. Неважно как, но она должна доказать, что это Кингсли велел убить ее отца. Любым образом доказать.
И Габриэль во время пути напряженно раздумывала над тем, как раздобыть веские улики против Кингсли. Дело почти невозможное, ведь вряд ли он во время перегона напишет письменное признание и вручит его ей собственноручно. Вместе с тем она осознавала, что, если все время думать о гибели отца и виновности Кингсли — можно и с ума сойти. Нет, надо думать о чем-то хорошем и приятном.
И Габриэль стала вспоминать прошлое, когда отец и мать были живы. Мама была такая красивая! Гораздо красивее, чем она, Габриэль. От отца девушка унаследовала большой рот и решительный подбородок, но мать научила ее, как показывать себя в наилучшем виде, подчеркивая привлекательные черты. Мэриэн Паркер в гробу перевернулась бы, если бы могла сейчас увидеть дочь в безобразной грязной одежде и с остриженными волосами.
Или же наоборот — весело подмигнула бы дочери.
И, наверное, посмеялась бы над ее неуклюжестью и промахами. Габриэль сама улыбнулась, вспомнив, какой доброй и веселой была ее мама.
Вспомнила она также об отношениях между родителями. И то, как отец всегда смотрел на мать, — словно, кроме нее, на свете не существовало других женщин. Когда два года назад мать умерла от воспаления легких, с ней будто умерла какая-то часть отца. Угас блеск в его глазах. Он больше никогда не смеялся.
И Габриэль всегда мечтала о такой любви, которую посчастливилось испытать ее родителям. Интересно, повезет ли ей заключить такой же счастливый супружеский союз? Но ведь тем более печально, когда этому счастью наступает конец, и еще неизвестно, стоят ли все его радости той невыносимой боли утраты, с которой приходится жить оставшемуся в живых супругу.
Однако спросить ей об этом уже некого.
Подступившие слезы затуманили глаза, в горле запершило. Девушка не отрывала взгляда от прямой спины Дрю, который ехал впереди. Неужели он выдаст ее Кингсли? Или сохранит ее тайну, как обещал? Этот вопрос неотвязно мучил ее весь долгий день. Судя по тому, что навоз на земле становился все свежее, стадо было уже недалеко. Наконец Габриэль увидела первых коров, и до нее донесся размеренный хруст травы. Она поехала вслед за шотландцем — осторожным шагом, чтобы не напугать скот. Они сразу направились к фургону и увидели, что Кингсли пьет кофе, а Джед помешивает бобы в горшке.
Мужчины разом оглянулись на них. Суровое выражение лица Кингсли нисколько не смягчилось при виде Дрю. Джед тоже был мрачен.
— А мы уж решили, что ты остался в городе, — буркнул он, косясь на Гэйба, явно разочарованный тем, что это не так.
— Ну, мы не хотели вас огорчать, — ответил шотландец, нарочито подчеркивая свой акцент.
Уголки рта Кингсли дрогнули, но взгляд по-прежнему оставался жестким, даже холодным.
— Долго же ты отсутствовал, — сказал он наконец, повернувшись к Дрю. — Ты же знаешь, что нам чертовски не хватает рабочих рук. Возьми свежую лошадь Ты сегодня в ночном объезде.
Дрю едва приметно усмехнулся.
— Есть, сэр, — промолвил он с притворной покорностью и, не сказав больше ни единого слова, направился к стойлам.
Гэйб ужасно разозлилась на такое обращение к Дрю. За всю длинную дорогу они только два раза поели всухомятку, даже не слезая с лошадей. И кофе не пили. Что касается Камерона, он провел в седле почти двенадцать часов.
То, что Кингсли ни единым словом не обмолвился о Тузе, еще сильнее рассердило ее и еще больше утвердило в мысли, что Кингсли способен убить другого человека без тени раскаяния, без малейших угрызений совести.
— Джед не прочь получить подмогу, — бросил он, мельком глянув на девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94