в доме собирается вся семья, заинтересованная рассказом офицера. Входит моряк. Отец Деларю встает, направляется навстречу гостю, но в тот миг, когда он собрался заключить его в объятья, радость убивает его: старец падает как пораженный молнией к ногам человека, только что сообщившего ему: «Я видел вашего сына!»
Что касается Тронсона дю Кудре, который жил на одно лишь жалованье, то он был лишен всего, когда его задержали, и уехал с двумя луидорами в кармане.
Может быть, я не прав, но мне кажется, что хорошо, когда романист следует по стопам революций и государственных переворотов и, в отличие от историков, учит грядущее поколение тому, что далеко не всегда люди, в чью честь воздвигают памятники, достойны его восхищения и уважения.
За охрану заключенных отвечал Ожеро, которому недавно было поручено их арестовать. Он приставил к ним в качестве ближайшего надзирателя человека, как утверждали, месяц назад вернувшегося с тулонской каторги, куда он попал по приговору военного суда за кражи, убийства и поджоги, совершенные в Вандее.
Узники оставались в Тампле с утра 18 фрюктидора до вечера 21 фрюктидора. Тюремный смотритель разбудил их в полночь, объявив, что, вероятно, они вскоре покинут тюрьму и на сборы им отводится четверть часа.
Пишегрю, сохранивший привычку спать одетым, был готов раньше всех и принялся расхаживать из камеры в камеру, поторапливая своих товарищей.
Первым спустившись вниз, он увидел у подножия башни члена Директории Батрелеми; рядом с ним стоял генерал Ожеро и министр полиции Сотен, доставивший осужденного в Тампль в своем личном экипаже.
Когда Бартелеми поблагодарил Сотена за то, что тот отнесся к нему с должным почтением, министр заметил:
– Мы знаем, что такое революция! Сегодня ваш черед, завтра, может быть, наш.
Когда Бартелеми, беспокоясь о стране больше, чем о себе, спросил Сотена, не приключилось ли какой-нибудь беды и не был ли нарушен общественный покой, министр ответил:
– Нет; народ проглотил пилюлю, и, поскольку доза была правильной, он хорошо ее усвоил.
Затем, видя, что все заключенные собрались у подножия башни, сказал:
– Господа, желаю вам счастливого пути. После этого он сел в карету и уехал.
Тогда Ожеро начал перекличку осужденных. По мере того как он их называл, охранники отводили их к экипажам вдоль шеренги солдат, оскорбляющих узников.
Какие-то ублюдки, выросшие в сточных канавах, всегда сотовые унизить того, кто падает, пытались сквозь солдатскую шеренгу дотянуться до осужденных, ударить их по лицу, сорвать с них одежду или вымазать их грязью.
– Почему их отпускают? – вопили они. – Нам обещали их расстрелять!
– Дорогой генерал, – сказал Пишегрю, проходя мимо Ожеро (при этом он выделил слово «генерал»), раз вы дали такое обещание этим храбрецам, нехорошо с вашей стороны не держать своего слова.
XXXIII. ПО ЭТАПУ
Четыре экипажа, вернее, четыре двухосных фургона, напоминавшие клетки, огороженные со всех сторон железными решетками, при малейшем толчке причинявшими узникам боль, открыли свои двери для шестнадцати ссыльных.
В повозки поместили по четыре человека; при этом не принималось во внимание ни слабость заключенных, ни тяжесть их ранений. Некоторые из них получили удары саблями; другие были избиты во время ареста либо солдатами, либо чернью, которая всегда будет считать, что побежденные испытывают недостаточно страданий.
К каждой повозке, к каждой группе из четырех человек был приставлен надзиратель, у которого хранился ключ от висячего замка на решетке, служившей дверью.
Сопровождал их конвой под командованием генерала Дютертра в составе четырехсот пехотинцев, двухсот кавалеристов и двух пушек.
Всякий раз, когда ссыльные садились в свои клетки или выходили из них, каждая из пушек держала под косым прицелом две повозки и канониры, стоя возле зажженных фитилей, были готовы стрелять как в тех, кто попытался бы убежать, так и в тех, кто не сделал бы такой попытки.
Двадцать второго фрюктидора (восьмого сентября), в час ночи, при отвратительной погоде, осужденные отправились по этапу.
Покинув Тампль, они должны были пересечь весь Париж, выехать из города через заставу Анфер и направиться дальше по орлеанской дороге.
Однако, вместо того чтобы следовать по улице Сен-Жак, конвой свернул за мостом направо и направил обоз к Люксембургскому дворцу.
Три члена Директории (точнее, Баррас, олицетворявший всех троих) давали бал.
Извещенный заранее, Баррас поспешил на балкон вместе со своими гостями и указал им на Пишегрю, который всего лишь три дня назад был соперником Моро, Гоша и Бонапарта; своего коллегу Бартелеми, а также Вийо, Деларю, Рамеля и, наконец, всех тех, кого то ли превратность судьбы, то ли забывчивость Провидения отдавала в его руки. Узники услышали, как под взрывы смеха шумных весельчаков Баррас советовал ставленнику Ожеро Дютертру «хорошенько позаботиться об этих господах».
Дютертр отвечал на это:
– Будьте спокойны, генерал.
Вскоре мы увидим, что подразумевал Баррас под словами: «Хорошенько позаботьтесь об этих господах».
Между тем простолюдины, выходившие из клуба, который находился в подвале театра Одеон, окружили повозки; черни не позволили разорвать осужденных в клочья, чего она настойчиво добивалась, но в утешение ей заключенных осветили фонарями, дабы она могла наглядеться на них вдоволь.
Наконец под крики «Смерть им!» и яростные вопли толпы повозки проехали по улице Анфер и покинули Париж.
В два часа пополудни, проделав всего лишь восемь льё, они прибыли в Арпажон. Бартелеми и Барбе-Марбуа, наиболее слабые из ссыльных, лежали ничком и казались обессилевшими.
Когда заключенные узнали, что дневной этап окончен, у них появилась надежда, что их доставят в какую-нибудь сносную тюрьму, где они смогут немного отдохнуть. Но начальник конвоя отвез их в тюрьму для воров; он наблюдал за поведением каждого осужденного и радовался, видя, как они выражают свое отвращение к ней.
В первой из повозок находился Пишегрю, по лицу которого невозможно было узнать о его чувствах. Подойдя к входу, похожему на дыру, он лишь сказал:
– Если это лестница, посветите мне; если это колодец, предупредите меня заранее.
Такое хладнокровие вывело Дютертра из себя.
– Ах, негодяй! – воскликнул он. – Вы, кажется, надо мной смеетесь, но мы еще увидим, как рано или поздно я отучу вас зазнаваться!
Пишегрю спустился первым и сообщил своим спутникам, что тюремщики проявили чуткость, постелив для них солому, и поблагодарил Дютертра за эту заботу.
– Только, – прибавил он, – солома вымокла в воде и камера наполнилась смрадом.
Бартелеми спустился вторым; он оставался кротким и спокойным, но был изнурен и чувствовал, что ему не придется отдохнуть ни минуты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228
Что касается Тронсона дю Кудре, который жил на одно лишь жалованье, то он был лишен всего, когда его задержали, и уехал с двумя луидорами в кармане.
Может быть, я не прав, но мне кажется, что хорошо, когда романист следует по стопам революций и государственных переворотов и, в отличие от историков, учит грядущее поколение тому, что далеко не всегда люди, в чью честь воздвигают памятники, достойны его восхищения и уважения.
За охрану заключенных отвечал Ожеро, которому недавно было поручено их арестовать. Он приставил к ним в качестве ближайшего надзирателя человека, как утверждали, месяц назад вернувшегося с тулонской каторги, куда он попал по приговору военного суда за кражи, убийства и поджоги, совершенные в Вандее.
Узники оставались в Тампле с утра 18 фрюктидора до вечера 21 фрюктидора. Тюремный смотритель разбудил их в полночь, объявив, что, вероятно, они вскоре покинут тюрьму и на сборы им отводится четверть часа.
Пишегрю, сохранивший привычку спать одетым, был готов раньше всех и принялся расхаживать из камеры в камеру, поторапливая своих товарищей.
Первым спустившись вниз, он увидел у подножия башни члена Директории Батрелеми; рядом с ним стоял генерал Ожеро и министр полиции Сотен, доставивший осужденного в Тампль в своем личном экипаже.
Когда Бартелеми поблагодарил Сотена за то, что тот отнесся к нему с должным почтением, министр заметил:
– Мы знаем, что такое революция! Сегодня ваш черед, завтра, может быть, наш.
Когда Бартелеми, беспокоясь о стране больше, чем о себе, спросил Сотена, не приключилось ли какой-нибудь беды и не был ли нарушен общественный покой, министр ответил:
– Нет; народ проглотил пилюлю, и, поскольку доза была правильной, он хорошо ее усвоил.
Затем, видя, что все заключенные собрались у подножия башни, сказал:
– Господа, желаю вам счастливого пути. После этого он сел в карету и уехал.
Тогда Ожеро начал перекличку осужденных. По мере того как он их называл, охранники отводили их к экипажам вдоль шеренги солдат, оскорбляющих узников.
Какие-то ублюдки, выросшие в сточных канавах, всегда сотовые унизить того, кто падает, пытались сквозь солдатскую шеренгу дотянуться до осужденных, ударить их по лицу, сорвать с них одежду или вымазать их грязью.
– Почему их отпускают? – вопили они. – Нам обещали их расстрелять!
– Дорогой генерал, – сказал Пишегрю, проходя мимо Ожеро (при этом он выделил слово «генерал»), раз вы дали такое обещание этим храбрецам, нехорошо с вашей стороны не держать своего слова.
XXXIII. ПО ЭТАПУ
Четыре экипажа, вернее, четыре двухосных фургона, напоминавшие клетки, огороженные со всех сторон железными решетками, при малейшем толчке причинявшими узникам боль, открыли свои двери для шестнадцати ссыльных.
В повозки поместили по четыре человека; при этом не принималось во внимание ни слабость заключенных, ни тяжесть их ранений. Некоторые из них получили удары саблями; другие были избиты во время ареста либо солдатами, либо чернью, которая всегда будет считать, что побежденные испытывают недостаточно страданий.
К каждой повозке, к каждой группе из четырех человек был приставлен надзиратель, у которого хранился ключ от висячего замка на решетке, служившей дверью.
Сопровождал их конвой под командованием генерала Дютертра в составе четырехсот пехотинцев, двухсот кавалеристов и двух пушек.
Всякий раз, когда ссыльные садились в свои клетки или выходили из них, каждая из пушек держала под косым прицелом две повозки и канониры, стоя возле зажженных фитилей, были готовы стрелять как в тех, кто попытался бы убежать, так и в тех, кто не сделал бы такой попытки.
Двадцать второго фрюктидора (восьмого сентября), в час ночи, при отвратительной погоде, осужденные отправились по этапу.
Покинув Тампль, они должны были пересечь весь Париж, выехать из города через заставу Анфер и направиться дальше по орлеанской дороге.
Однако, вместо того чтобы следовать по улице Сен-Жак, конвой свернул за мостом направо и направил обоз к Люксембургскому дворцу.
Три члена Директории (точнее, Баррас, олицетворявший всех троих) давали бал.
Извещенный заранее, Баррас поспешил на балкон вместе со своими гостями и указал им на Пишегрю, который всего лишь три дня назад был соперником Моро, Гоша и Бонапарта; своего коллегу Бартелеми, а также Вийо, Деларю, Рамеля и, наконец, всех тех, кого то ли превратность судьбы, то ли забывчивость Провидения отдавала в его руки. Узники услышали, как под взрывы смеха шумных весельчаков Баррас советовал ставленнику Ожеро Дютертру «хорошенько позаботиться об этих господах».
Дютертр отвечал на это:
– Будьте спокойны, генерал.
Вскоре мы увидим, что подразумевал Баррас под словами: «Хорошенько позаботьтесь об этих господах».
Между тем простолюдины, выходившие из клуба, который находился в подвале театра Одеон, окружили повозки; черни не позволили разорвать осужденных в клочья, чего она настойчиво добивалась, но в утешение ей заключенных осветили фонарями, дабы она могла наглядеться на них вдоволь.
Наконец под крики «Смерть им!» и яростные вопли толпы повозки проехали по улице Анфер и покинули Париж.
В два часа пополудни, проделав всего лишь восемь льё, они прибыли в Арпажон. Бартелеми и Барбе-Марбуа, наиболее слабые из ссыльных, лежали ничком и казались обессилевшими.
Когда заключенные узнали, что дневной этап окончен, у них появилась надежда, что их доставят в какую-нибудь сносную тюрьму, где они смогут немного отдохнуть. Но начальник конвоя отвез их в тюрьму для воров; он наблюдал за поведением каждого осужденного и радовался, видя, как они выражают свое отвращение к ней.
В первой из повозок находился Пишегрю, по лицу которого невозможно было узнать о его чувствах. Подойдя к входу, похожему на дыру, он лишь сказал:
– Если это лестница, посветите мне; если это колодец, предупредите меня заранее.
Такое хладнокровие вывело Дютертра из себя.
– Ах, негодяй! – воскликнул он. – Вы, кажется, надо мной смеетесь, но мы еще увидим, как рано или поздно я отучу вас зазнаваться!
Пишегрю спустился первым и сообщил своим спутникам, что тюремщики проявили чуткость, постелив для них солому, и поблагодарил Дютертра за эту заботу.
– Только, – прибавил он, – солома вымокла в воде и камера наполнилась смрадом.
Бартелеми спустился вторым; он оставался кротким и спокойным, но был изнурен и чувствовал, что ему не придется отдохнуть ни минуты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228