Именно эти слова Нику и добили. Чтобы её сопоставляли с какой-то уродкой, дебилкой, шлюхой! Да ещё на самом плебейском уровне! Она выскочила из прихожей и, не дожидаясь лифта, помчалась по лестнице. Ника плохо представляла, куда идёт и зачем. Очнулась она вблизи дома, где была около часа назад, где с ней так красиво, умно и весело разговаривали.
Только тут она увидела себя со стороны. Давно промокшая насквозь одежда девочки-отличницы облипала тело, но что ещё хуже — она тряслась от жуткого озноба. Ледяной ветер, который взялся неизвестно откуда, казалось, продувал насквозь.
Пока она поднималась в лифте, вокруг ног с одежды натекла лужа. Ника и в прошлый раз едва-едва дотянулась до звонка, а теперь ей пришлось подпрыгивать, чтобы нажать на кнопку. «Скажу, что потеряла ключ, промокла, дома никого нет, — думала она, — друзья Антона наверняка ещё здесь. А я попрошусь в ванную.
Главное, закрыться и отогреться. И чтобы ко мне никто не лез»;
— Сейчас-сейчас, — услышала она голос Шолохова и уже по его интонации поняла, что он в квартире один.
— Что с вами, девочка моя! — сказал он.
Она хотела что-то ответить, но вместо этого губы её повело на сторону, и она громко всхлипнула.
Вид у неё был настолько жалкий, что Антон, видно, сообразил все сам, а что не сообразил, то вообразил. Он схватил её за плечи и почти силой впихнул в ванную.
— Быстро запускай горячую воду, все снимай и сиди. Где-то у меня с собой аспирин.
Она сидела по горло в горячей воде, но её продолжала колотить дрожь.
Никакой задвижки в двери ванной не было. Антон постучал в дверь.
— Ой, не надо! — вскрикнула она, но он уже заглянул в щёлку.
— Я тебе сделал шипучий аспирин, наш, французский. Его надо выпить в горячем виде. Держи. — И он протянул фарфоровую кружку. — Осторожно, горячий.
Да не прячься ты! — сказал он, садясь на край ванны и видя её судорожные попытки прикрыть одной рукой то, что было над водой. — Я, знаешь, сколько этих ню нарисовал… Можешь считать меня медсестрой, хотя нет, медбратом.
— Спасибо, — ответила она так тихо, что сама еле расслышала свой голос из-за шума воды.
— Я что хочу сказать. — Антон продолжал сидеть на краешке ванны, и голос его звучал смущённо. — Ты же тут век сидеть не будешь, а дамскую одежду я с собой не вожу, сама понимаешь… Ага, уже улыбаешься! — заметил он обрадованно.
— Но у хозяина квартиры, это мой друг, есть дочка. Сейчас-то она взрослая. Я тут порылся в шкафу, кое-что нашёл — старое, но чистое… — Она представила себя в застиранном детском фланелевом платьице и решила пока не отвечать. — Ещё есть мой халат, махровый. Он совсем новый. Правда, тебе будет длинноват, красавица…Так что лучше?
— Твой халат, конечно, лучше, — выговорила она.
— Я тоже так думаю, — согласился Антон и пошёл за халатом.
Семья, которая уступила Антону квартиру, была наверняка очень домашней. У ванны лежал удобный красивый коврик, на стене, рядом с её мокрой одеждой — большая мягкая махровая простыня. Над раковиной — зеркало, в красивой раме.
Она стояла, закутавшись в простыню перед зеркалом, когда Антон вошёл снова.
— Принёс халат, красавица!
Она позволила ему снять простыню, чтобы накинуть халат. И когда он развернул Нику лицом к себе и стал, едва касаясь губами, целовать её слегка влажные плечи, сама потянулась к нему и обняла за шею. Он стоял перед ней, нагнувшись, в джинсах и футболке, и она шепнула ему прямо в ухо:
— Что это на тебе такое надето, давай, снимай.
И тогда он, завернув её в халат, понёс в комнату.
За окнами снова грохотал гром, видимо, нагрянула новая гроза, в комнате был полумрак, его время от времени изгоняли молнии. А ей было так хорошо с Антоном, как никогда и ни с кем в жизни. Правда, у неё и был прежде только Аркадий.
— Знаешь, я ведь сначала думала просто ему отомстить, — прошептала Ника, когда они совсем обессиленные легли рядом, и она положила голову ему на грудь.
— А теперь? — спросил он.
— А теперь я ничего не знаю. И не хочу знать. А хочу я, чтобы мы были вместе. Всегда.
* * *
— Ты, это самое, вообще-то прости меня. Ну дурак был, поддался этой сучке.
Я ж её сразу погнал.
Аркадий стоял около Ники, и вид его был виноватый. Клавка, та вовсе пряталась по другую сторону зала.
— Ты только не уходи, слышь! Не уходи из номера!
Ника глядела на него с жалостью: муженёк её явно поглупел, причём за один лишь день. Или всегда был такой, да она не замечала?
— Я думала, ты про нашу семью. А ты — про номер!
— Да ладно, чего там! Ну один раз привёл бабу! С кем не бывает, слышь! Ну не буду я больше! Ты только не ломай номер, нас же в Париж не возьмут!
— Слушай, отстань, а! — сказала она с раздражением. — Не уйду я из твоего номера. Только не прикасайся ко мне. — И она брезгливо отдёрнула руку, за которую он было взялся.
Так они и работали — в тот день и в следующие. Аркадий Летал под куполом от перекладины к перекладине, успевая сделать несколько сальто, она исполняла на скрипочке свои мелодии, а потом расстреливала шары, забрасывая зрителей искрящимися снежинками конфетти и букетиками искусственных цветов.
Отработав номер, она мчалась к Антону. В городе снова установилась душная, липкая жара, и, войдя в квартиру, Ника первым делом залезала под душ.
Антон, поджидая её, пил зелёный чай и пытался выкарабкаться из кризиса идей.
— Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю, тут же сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал по сто раз! Я же в основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего не придумывается!
И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу поняла, зачем ему это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло могло преображаться и в шезлонг, и в кровать.
— Не для тебя, моя радость, не пугайся! — сказал он весело. — Теперь самое главное — подобрать материал. Нужно двенадцать живых молодых мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.
— Прости за чёрный юмор, не на шашлык?
— Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему.
Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет гениальный перформанс!
Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже тому, что он обсуждает с ней свои планы.
Первый парень нашёлся быстро. И привёл второго. Теперь по дороге из цирка Ника покупала «Владимирский хлеб» в упаковке, заранее разрезанный на ломтики, к нему сыр, ветчину и, пока плескалась под душем, Антон делал бутерброды для себя и для очередной модели. Иногда работа затягивалась, и Ника с любовью смотрела, как серьёзно, рассчитывая каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.
Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у кого на свете.
Разве только Андрей Рублёв с каким-нибудь Феофаном Греком, да Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена живой иконостас, который создавал на её глазах Антон Шолохов, мог присниться только в дурном сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105