Ах, уж эта Катиш! Да, она может по праву похвалиться, что дорого обошлась хозяевам. Ее отправили обратно чуть ли не силком, словно вынужденную отречься от престола королеву; надарили подарков и ей, и ее мужу, и ее дочке! А теперь придется брать няню, потому что Андре кричит с утра до вечера. К тому же обнаружилось, что Катиш, уезжая в свою деревню, прихватила целый узел хозяйского белья, не говоря уже о том, что она успела развратить остальную челядь, и теперь впору разогнать всех слуг. Уже одна мысль о том, что придется иметь дело с кормилицей, может отвратить молодых супругов от детей.
— Когда дети здоровы, — примирительно заметила Марианна, — все прочее не в счет.
— Ну, Андре ко всему прочему не блещет здоровьем! — воскликнул Сеген в приступе ярости. — При Катиш она поначалу окрепла, а потом, неизвестно почему, совсем отощала.
И так как жена пыталась протестовать, Сеген окончательно взорвался:
— Теперь ты скажешь, что я лгу? Да и у двоих старших, которых мы сюда привезли, лица словно из папье-маше. А все потому, что ты ими не занимаешься. Знаешь, как называет их Сантер? Поскребышами!
Авторитет Сантера по-прежнему оставался для Се-гена непоколебимым. Валентина, не отвечая, слегка пожала плечами, а все присутствующие, несколько смущенные этой сценой, дружно поглядели на Гастона и Люси, которые действительно, не в пример прочим детям, быстро уставали, держались настороженно и хмуро, еле поспевали за остальными.
— Скажите, дорогая, — обратилась Констанс к Валентине, — наш милый доктор Бутан никогда вам не говорил, что все беды происходят оттого, что мы не сами кормим наших детей? Мне лично он так прямо в глаза и сказал.
При имени Бутана со всех сторон раздались дружелюбные возгласы. Ах, этот Бутан! Он такой же, как все специалисты! Сеген насмешливо захихикал. Бошен принялся острить по поводу закона, который доктор надеется провести через палату,— об обязательном кормлении грудью. Промолчали лишь Матье и Марианна.
— Само собой разумеется, мы не над вами смеемся, милая, — сказала Констанс, повернувшись к Марианне. — К тому же ваши дети великолепны!
Марианна с улыбкой махнула рукой, как бы разрешая шутить над собою, лишь бы гостям было весело. Но тут она почувствовала, что Жерве, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, роется в ее корсаже, отыскивая утерянный рай. Она поставила ребенка на землю.
— Ну нет! Нет, голубчик. Я же сказала вам, что с этим покончено... Посмотрите, все смеются над нами!
Тут произошла очаровательная сцена. Матье растроганно взглянул на Марианну. Выполнив до конца свой материнский долг, вскормив ребенка, она вновь принадлежала мужу. Она, его супруга, его возлюбленная, опять ставшая женщиной, отняв ребенка от груди, уже предчувствовала новую весну, подобно отдохнувшей целине, трепещущей в предвкушении нового цветения. Никогда еще Матье не видел свою жену столь прекрасной, — сильная, спокойная, в апофеозе красоты и счастливого материнства, она была как бы причислена к лику богов, ибо молоко ее потоком разливалось по всему миру... Все пело ей хвалу! Хвалу источнику жизни, хвалу истинной матери, той, что не только рожает, но и кормит свое дитя! Ибо те, другие матери — нерадивые труженицы, виновные в бесчисленных бедах. И, видя торжество Марианны, окруженной здоровыми, крепкими детьми, подобно доброй богине неиссякаемого плодородия, уже готовой начать все сызнова, муж почувствовал, до какой степени он обожает ее, как он ее жаждет, сжигаемый неугасимым пламенем бессмертного солнца. Священное желание, огненная душа трепетных полей, которая проносится по водам и реет в воздухе, рождая каждую секунду миллиарды живых существ, охватило их. Возможно, Матье опьянил едва уловимый аромат волос Марианны, подобный принесенному издалека запаху цветов. Возможно, всего лишь один взгляд, которым обменялись супруги, наполнил их такой торжествующей нежностью, что оба они поняли, как безраздельно принадлежат друг другу. И до чего прелестен был экстаз, охвативший обоих и заставивший их забыть обо всем на свете, обо всех окружающих! Они никого не видели, кроме друг друга, испытывая неодолимую потребность быть вместе, сказать еще раз, что любят друг друга, что вновь настала пора цветения их любви. Матье протянул к жене губы, она подставила свои, и они поцеловались.
— Однако вы не стесняетесь, — насмешливо крикнул Бошен. — С чего это вы вдруг?
— Может быть, нам лучше удалиться? — добавил Сеген.
Валентина хохотала, как безумная. Констанс с видом оскорбленной невинности поджала губы. Но у Мо-ранжа невольно вырвался возглас глубокого сожаления, в голосе его послышались слезы;
— Ах, до чего же вы правы!
Пораженные сами своим порывом, Матье и Марианна, которые не собирались целоваться при посторонних, молча и удивленно посмотрели друг на друга. Потом оба рассмеялись и весело попросили прощения у собравшихся. Любить! Любить! Быть способным любить! В этом — здоровье, в этом воля и мощь!
— Итак, — лукаво проговорил Бошен, — теперь дело за шестым! Сегодняшняя ночь — для шестого!
Жерве, неуверенно ковыляя, направился к старшим братьям и сестренке, которые играли с другими детьми и носились галопом по озаренному солнцем саду.
— Ну, разумеется, будет и шестой!— сказал Матье, а Марианна подтвердила его слова нежным кивком головы.
И Матье, сопроводив свои слова широким жестом, обнявшим необозримые поля, где под ветерком волновалась нива, сулившая богатый урожай, повторил:
— Будет и шестой, потому что пропитание ему обеспечено!
Это был возглас энергичного, волевого человека, давшего зарок, производя на свет ребенка, заранее обеспечивать ему пропитание. Он считал это делом чести, его совесть была спокойна, ибо он твердо решил не плодить паразитов. По мере увеличения семьи будут расширяться и новые пахотные земли, отвоеванные у болот, песков и камней. Земля и женщина совместно довершат дело созидания, восторжествуют над самым страшным злом— вырождением, утвердят жизнь, ее богатство и силу.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Прошло четыре года. И за это время у Матье и Марианны родилось еще двое детей: к концу первого года — девочка, а спустя три года — мальчик. И всякий раз с прибавлением семейства разрастались и земельные угодья Шантебле; сперва прикупили двадцать гектаров еще не освоенной тучной земли на заболоченном плоскогорье, потом обширный участок леса и пустоши, которая постепенно начала оживать, плодоносить, напоенная водой оросительных каналов. Это была неопровержимая победа жизни, плодородия, расцветавшего под благодатными лучами солнца, победа труда, труда, созидающего без устали, наперекор всем препятствиям и мукам, вознаграждающего за все потери и ежечасно наполняющего артерии мира радостью, силой и здоровьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
— Когда дети здоровы, — примирительно заметила Марианна, — все прочее не в счет.
— Ну, Андре ко всему прочему не блещет здоровьем! — воскликнул Сеген в приступе ярости. — При Катиш она поначалу окрепла, а потом, неизвестно почему, совсем отощала.
И так как жена пыталась протестовать, Сеген окончательно взорвался:
— Теперь ты скажешь, что я лгу? Да и у двоих старших, которых мы сюда привезли, лица словно из папье-маше. А все потому, что ты ими не занимаешься. Знаешь, как называет их Сантер? Поскребышами!
Авторитет Сантера по-прежнему оставался для Се-гена непоколебимым. Валентина, не отвечая, слегка пожала плечами, а все присутствующие, несколько смущенные этой сценой, дружно поглядели на Гастона и Люси, которые действительно, не в пример прочим детям, быстро уставали, держались настороженно и хмуро, еле поспевали за остальными.
— Скажите, дорогая, — обратилась Констанс к Валентине, — наш милый доктор Бутан никогда вам не говорил, что все беды происходят оттого, что мы не сами кормим наших детей? Мне лично он так прямо в глаза и сказал.
При имени Бутана со всех сторон раздались дружелюбные возгласы. Ах, этот Бутан! Он такой же, как все специалисты! Сеген насмешливо захихикал. Бошен принялся острить по поводу закона, который доктор надеется провести через палату,— об обязательном кормлении грудью. Промолчали лишь Матье и Марианна.
— Само собой разумеется, мы не над вами смеемся, милая, — сказала Констанс, повернувшись к Марианне. — К тому же ваши дети великолепны!
Марианна с улыбкой махнула рукой, как бы разрешая шутить над собою, лишь бы гостям было весело. Но тут она почувствовала, что Жерве, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, роется в ее корсаже, отыскивая утерянный рай. Она поставила ребенка на землю.
— Ну нет! Нет, голубчик. Я же сказала вам, что с этим покончено... Посмотрите, все смеются над нами!
Тут произошла очаровательная сцена. Матье растроганно взглянул на Марианну. Выполнив до конца свой материнский долг, вскормив ребенка, она вновь принадлежала мужу. Она, его супруга, его возлюбленная, опять ставшая женщиной, отняв ребенка от груди, уже предчувствовала новую весну, подобно отдохнувшей целине, трепещущей в предвкушении нового цветения. Никогда еще Матье не видел свою жену столь прекрасной, — сильная, спокойная, в апофеозе красоты и счастливого материнства, она была как бы причислена к лику богов, ибо молоко ее потоком разливалось по всему миру... Все пело ей хвалу! Хвалу источнику жизни, хвалу истинной матери, той, что не только рожает, но и кормит свое дитя! Ибо те, другие матери — нерадивые труженицы, виновные в бесчисленных бедах. И, видя торжество Марианны, окруженной здоровыми, крепкими детьми, подобно доброй богине неиссякаемого плодородия, уже готовой начать все сызнова, муж почувствовал, до какой степени он обожает ее, как он ее жаждет, сжигаемый неугасимым пламенем бессмертного солнца. Священное желание, огненная душа трепетных полей, которая проносится по водам и реет в воздухе, рождая каждую секунду миллиарды живых существ, охватило их. Возможно, Матье опьянил едва уловимый аромат волос Марианны, подобный принесенному издалека запаху цветов. Возможно, всего лишь один взгляд, которым обменялись супруги, наполнил их такой торжествующей нежностью, что оба они поняли, как безраздельно принадлежат друг другу. И до чего прелестен был экстаз, охвативший обоих и заставивший их забыть обо всем на свете, обо всех окружающих! Они никого не видели, кроме друг друга, испытывая неодолимую потребность быть вместе, сказать еще раз, что любят друг друга, что вновь настала пора цветения их любви. Матье протянул к жене губы, она подставила свои, и они поцеловались.
— Однако вы не стесняетесь, — насмешливо крикнул Бошен. — С чего это вы вдруг?
— Может быть, нам лучше удалиться? — добавил Сеген.
Валентина хохотала, как безумная. Констанс с видом оскорбленной невинности поджала губы. Но у Мо-ранжа невольно вырвался возглас глубокого сожаления, в голосе его послышались слезы;
— Ах, до чего же вы правы!
Пораженные сами своим порывом, Матье и Марианна, которые не собирались целоваться при посторонних, молча и удивленно посмотрели друг на друга. Потом оба рассмеялись и весело попросили прощения у собравшихся. Любить! Любить! Быть способным любить! В этом — здоровье, в этом воля и мощь!
— Итак, — лукаво проговорил Бошен, — теперь дело за шестым! Сегодняшняя ночь — для шестого!
Жерве, неуверенно ковыляя, направился к старшим братьям и сестренке, которые играли с другими детьми и носились галопом по озаренному солнцем саду.
— Ну, разумеется, будет и шестой!— сказал Матье, а Марианна подтвердила его слова нежным кивком головы.
И Матье, сопроводив свои слова широким жестом, обнявшим необозримые поля, где под ветерком волновалась нива, сулившая богатый урожай, повторил:
— Будет и шестой, потому что пропитание ему обеспечено!
Это был возглас энергичного, волевого человека, давшего зарок, производя на свет ребенка, заранее обеспечивать ему пропитание. Он считал это делом чести, его совесть была спокойна, ибо он твердо решил не плодить паразитов. По мере увеличения семьи будут расширяться и новые пахотные земли, отвоеванные у болот, песков и камней. Земля и женщина совместно довершат дело созидания, восторжествуют над самым страшным злом— вырождением, утвердят жизнь, ее богатство и силу.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Прошло четыре года. И за это время у Матье и Марианны родилось еще двое детей: к концу первого года — девочка, а спустя три года — мальчик. И всякий раз с прибавлением семейства разрастались и земельные угодья Шантебле; сперва прикупили двадцать гектаров еще не освоенной тучной земли на заболоченном плоскогорье, потом обширный участок леса и пустоши, которая постепенно начала оживать, плодоносить, напоенная водой оросительных каналов. Это была неопровержимая победа жизни, плодородия, расцветавшего под благодатными лучами солнца, победа труда, труда, созидающего без устали, наперекор всем препятствиям и мукам, вознаграждающего за все потери и ежечасно наполняющего артерии мира радостью, силой и здоровьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196