и если Валентина затягивалась в корсет, рискуя каждый вечер выкидышем, то лишь потому, что опасалась охлаждения мужа, понимая, что оно наступит в тот самый день, когда она перестанет быть его игрушкой, перестанет делить с ним светские удовольствия. Но однажды ночью, вернувшись с премьеры, она чуть не умерла и с тех пор вынуждена была сидеть дома; это было полное поражение; беременность ее оказалась тяжелой, ужасные страдания не оставляли несчастную женщину ни на час. С тех пор отношения между супругами все обострялись, наступило то, чего так боялась Валентина. Муж вечно пребывал в отвратительном расположении духа и при каждой встрече с женой затевал ссору. Больная, подурневшая, не способная доставлять наслаждение жена выводила его из себя. Более того, он даже стал чувствовать к ней отвращение, старался как можно меньше бывать дома и вернулся к своим холостяцким привычкам. Жившая в глубине его души страсть игрока вспыхнула с новой силой, как плохо потушенный пожар. Сеген часто не ночевал дома, проводил ночи в клубе, за игрой. А там его подцепили веселые девицы, не настолько глупые, чтобы позволить себе забеременеть, всегда забавные, красивые, желанные. Если мужчине дома отказано в удовольствиях, приходится искать их на стороне. А возвращаясь домой, он снова поддавался ревности, едва сдерживаясь, чтобы не убить свою жалкую страждущую супругу, чей живот казался ему насмешкой и унижением.
В четверть двенадцатого вновь появилась Селестина.
— Мосье вернулся? — живо спросила Валентина, роняя книгу.
— Нет, сударыня, пришли гости, которых вы ждете: господин и госпожа Фроман.
— Пусть войдут... Если вернется мосье, предупредите меня.
Когда на пороге показались Марианна и Матье, Валентина приподнялась и, радушно протянув им обе руки, сказала:
— Простите, дорогая, что я затруднила вас просьбой навестить меня; но, вы видите, сама я не могла пойти к вам, а наш добрый доктор Бутан рассказывал мне, как хорошо вы себя чувствуете и как легко переносите свое положение... Я вам бесконечно благодарна за то, что вы согласились прийти сюда! Мне так хотелось повидать вас, поговорить с вами! Садитесь, пожалуйста, вот в это кресло, поближе ко мне.
Матье с удивлением глядел на Валентину, неестественно пожелтевшую и подурневшую: ведь еще совсем недавно он любовался этой очаровательной хрупкой блондинкой; а Валентина, в свою очередь, уставилась на Марианну, пораженная ее спокойным и здоровым видом, улыбчивой ясностью, которая светилась в ее больших глазах.
— Это я должна быть благодарной вам за любезное приглашение, — вежливо ответила Марианна. — Мне полезно двигаться, и я с удовольствием прошлась пешком... Стоит вам захотеть, и вы будете гулять, как я, только наберитесь смелости.
Тут между двумя женщинами завязался интимный разговор, а Матье открыл лежавшую на столе книгу, делая вид, что углубился в чтение и не слышит беседы дам. До сих пор они виделись редко и не имели между собой ничего общего ни во взглядах, ни в привычках, но сейчас одинаковое положение сблизило их. И в особенности Валентине хотелось обо всем расспросить Марианну, перенять ее опыт, как-то утешиться. Вначале она заговорила о докторе Бутане, желая еще раз убедиться, были ли в его практике смертельные случаи при родах и нет ли акушера, более знающего и искусного, чем он. Марианна, удивленная такими вопросами, ответила, что Валентина сама должна отлично знать Бутана, так как он уже дважды ей помогал. Это верно, но Валентине хотелось, чтобы кто-нибудь другой подтвердил его достоинства. Тут посыпались во-
просы. Валентина возвращалась все к тем же подробностям, просила Марианну рассказать, что она чувствует, где ей бывает больно и как бывает больно, что она ест, как спит, что думает, что ощущает, а главное, в чем секрет столь легкой беременности. Марианна, по душевной доброте, не противилась этому любопытству; напротив, она подбадривала хозяйку дома, улыбалась, стараясь рассеять и утешить ее, поведала ей все свои надежды, заверяла, что и у той все пройдет отлично и что у Сегенов непременно родится еще сын, но тут Валентина внезапно разрыдалась.
— О, я умру, умру, я знаю, что умру!
Ее неотступно терзала мысль о близкой смерти, но она никому не решалась признаться в этом. Брошенная мужем, ежечасно страдая, в постоянном нервном напряжении, она считала свое народившееся злосчастное дитя повинным в том, что оно разрушило семейный очаг, ввергло мать в бездну отчаяния и даже угрожало ей смертью.
— При чем тут смерть?! —весело вскричала Марианна.— Кто же от этого умирает?.. Всем известно — у тех женщин, что предаются мрачным мыслям, обыкновенно бывают самые легкие роды.
Услышав эту утешительную ложь, Матье не смог сдержать улыбки и подтвердил слова жены, чем несколько успокоил отчаявшуюся, изголодавшуюся по доброму слову Валентину, которая содрогалась при малейшем намеке на боль. Жадно ловя, пусть даже ложные, уверения в благополучном исходе, она все еще хранила скорбный вид, когда вновь появилась Селестина и ответила на немой вопрос хозяйки:
— Нет, сударыня, это не он... Пришла моя землячка, о которой я вам говорила, Софи Куто, тетушка Куто, как зовут ее у нас в Ружмоне, она поставляет в Париж кормилиц.
Валентина, уже собравшаяся было приказать столь неуместно вторгшейся служанке удалиться, услышав, что речь идет о кормилице, сразу успокоилась.
— Ну и что же? — спросила она.
— Так вот, сударыня, она тут... Я уже вам о ней говорила. Помните?., И если вы согласны, она может вам подыскать в Ружмоне очень хорошую кормилицу и к сроку доставить ее сюда.
Тетушка Куто, подслушивавшая за полуоткрытой дверью, при последних словах Селестины сочла за благо появиться, не дожидаясь приглашения. Это была маленькая, сухонькая, подвижная женщина, не утратившая деревенского обличил, несмотря на то что успела приобрести городские замашки, часто посещая Париж. Ее длинное лицо с маленькими быстрыми глазками и остреньким носиком было не лишено даже некоторой приятности, своеобразного добродушия, но общее впечатление портил хитро сжатый, алчный, тонкогубый рот. Темное шерстяное платье, черная пелерина, черные митенки и черный чепец с желтыми лентами придавали ей вид крестьянки, разодевшейся для праздничной мессы.
— Вы сами тоже были кормилицей? — разглядывая посетительницу, спросила Валентина.
— Как же, сударыня, десять лет тому назад, когда мне было двадцать. Потом я вышла замуж и сообразила, что в кормилицах не разбогатеешь. Лучше уж поставлять других.
По ее лицу скользнула хитренькая улыбочка, обнаруживавшая, до какой степени ремесло этих дойных коров, кормилиц, услужающих господам, кажется ей надувательством. Она испугалась, что выдала свои подлинные чувства, и поторопилась добавить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196