А вот чувства, о которых ты отзываешься столь неуважительно, твердят обратное.
И беспечную самоуверенность Зверя словно сдуло порывом соленого ветра. Вместо азиатской холодности искреннее недоумение:
– Как это?
– Снова на буровой. – Гот закатил глаза. – Почему-то именно здесь тебя начинают одолевать морально-этические вопросы. Сначала: зачем я дожидаюсь бластофита. Теперь: как я могу по-человечески относиться к такой твари, как ты. Да, может, мне тебя жалко. Ты ведь действительно все вокруг воспринимаешь мозгами, а их у тебя негусто. Это как жить надо, чтобы так рассуждать научиться?
– Лучше многих.
– Я вижу. – Дитрих махнул рукой и выбрался на палубу. – Заправляй машину, нам домой пора. Это тебе на губе двое суток прохлаждаться, а мне работать надо. И, кстати, по дороге обговорим версию для Улы. Она ведь обязательно спросит.
Ула утащила Гота к камбузу сразу после отбоя. Усадила на скамейку и сама села рядом.
– Ну что? – спросила с любопытством. Без особой тревоги. Ясно было, что ничего страшного не случилось. Вдвоем улетели, вдвоем прилетели, спокойно занялись делами. Дитрих сказал, конечно, что с завтрашнего дня Зверю предстоит двое суток гауптвахты, но это за безобразную выходку в ангаре. А так все в порядке, – Ты узнал, кто он?
Гот смотрел на нее, размышляя. Краем сознания отметил, что сейчас и вправду похож на Зверя. Тот так же рассматривал его самого, если не мог ответить с ходу. Смотрел и молчал. О чем он думал, интересно?
«О чем он думает, интересно? – Зверь сидел у стены лазарета, в прозрачной тени. Сумерки – его любимое время, когда свет обманчив и образы расплывчаты, когда можно оставаться невидимым, не скрываясь от чужих глаз, можно наблюдать и не быть замеченным, читать по губам чужие слова, читать во взглядах чужие мысли, – о чем думает человек, собираясь солгать?»
У Гота совершенно невыразительное лицо. Даже глаза прозрачные, взгляд проваливается в глубину, и зацепиться не за что. Холод и чистота. С Улой все намного проще. У нее много разных улыбок, она морщится, или щурится, или покусывает губы. Хитрое круглое личико, смешливые глаза, лисица веснушчатая. Смотрит на Гота снизу вверх, пытливо и с любопытством. Неприятностей не ждет.
«Сказать правду! – Гот откинулся спиной на стену камбуза. – И как она отреагирует?
Умная девочка, умная и необычная. Поведение женщин и так-то сложно предсказывать, а уж с Улой вообще ничего нельзя предположить заранее. Узнает правду и… нет, не испугается, эта малявка не из пугливых, но взыграет в ней нормальная человеческая порядочность… В этой не взыграет».
Гот улыбнулся. А Ула нахмурилась, еще не встревоженно, но уже чуть сердито – она ведь почти готова к мысли, что Зверь – опасный преступник. И, несмотря на это, пристрелит любого, кто попытается его обидеть.
Майор в лицах представил себе картину: Ула заступается за Зверя. Сто шестьдесят сантиметров рыжей ярости и сероволосая улыбающаяся смерть. Жуткая парочка.
Гот не сдержал смешок, и Ула стукнула себя кулаком по коленке:
– Ну? Что тут смешного? Кто он?
– Да преступник, преступник. – Дитрих заглянул в серые с прозеленью глаза. – Как он сам говорит, выродок. А мы с тобой теперь соучастники. Если, конечно, ты не собираешься прямо сейчас звонить в полицию.
– Преступник? – переспросила Ула. – Что он сделал?
– Имел несчастье родиться не таким, как другие. Они говорили по-немецки, и Зверь считывал разговор с легким напряжением, иногда запаздывая на слово или два.
– Его способности! – озаренно проговорила биолог. – То, что видели мы, – далеко не все, да? Он очень ценен и интересен и, как любой нормальный человек, не хочет становиться лабораторным животным.
– Ты на удивление логична, – одобрительно кивнул Гот. – Зверь, правда, сказал, что бежит не от исследователей, а от людей, которые хотят заставить его на них работать.
– Мафия?
– Излишнее увлечение детективными романами?
– Лучше детективные, чем дамские. Но кто еще может ловить его с такой целью?
– По словам Зверя, полиция. И, я думаю, он говорит правду.
Зверь рассмеялся беззвучно. Гот, верящий чувствам романтик, да если бы ты знал всю правду!
Кого же ты убил, что так прячешься?
Конкретный вопрос и очень расплывчатый ответ. Кого убил? Зверь мог бы вспомнить. Все сорок человек, насмерть замученные во время Ритуалов, имели имена. И четверо убитых помимо жертвоприношений за то, что они помешали магистру. И два десятка уничтоженных просто потому, что требовали того обстоятельства. И те, кого убивали волки.
И двое алкоголиков, погибших вообще ни за что. У них у всех были имена. Правда, далеко не каждого Зверь знал по имени.
Он сбился со счета лишь однажды, на берегу Иссык-Куля. Не знал, скольких загрызла в ту ночь его стая. И еще… после смерти магистра, когда двое суток бесчинствовал в Екатеринбурге, убивая всех и вся. Убивая так, как нравилось ему. Без оружия, без насилия, одними только словами. Сколько их было, отдавших ему свой посмертный дар? Много. Напрягшись, можно припомнить и их тоже, каждого в отдельности, со всеми их мыслями, чувствами, надеждами… И удивлением в момент, когда отказывало сердце, рвались сосуды в мозгу, ломались, хрустнув, шейные позвонки… Как по-разному все умирали. Главное было оказаться поблизости в момент смерти.
Интересно, сколько времени ушло у Весина на то, чтобы понять: Зверя давно нет в городе? А люди умирают, потому что срабатывает программа-резидент. Ведь срок действия внушения ничем не ограничен.
Если бы ты действительно хотел знать, Гот? И если бы услышал правду? Что бы ты сделал, пилот?
Впрочем, на этот вопрос ответ был однозначным.
– Как его зовут на самом деле? – Ула спрашивала уже из чистого любопытства.
– А вот этого, – Гот разом посерьезнел, – нам лучше не знать. Если вдруг мы каким-то чудом вернемся на Землю…
– Ты собираешься сдать его полиции?
– «Сдать», – майор поморщился, – слово плохое, но верное. Я обязан буду сделать это, если узнаю слишком много. Ведь наверняка они состряпали для его поимки какие-то псевдозаконные основания. А пока… все, что у нас есть, это информация о том, что Зверь не является Азаматом Рахматуллиным. Кстати, бездоказательная, ты ведь сама сказала, что файлы с личными делами оказались испорчены. А доверять женской памяти… – он пренебрежительно покачал головой, – я бы не стал.
– Я бы тоже, – задумчиво произнесла Ула, – особенно в стрессовой ситуации.
Зверь медленно-медленно поднялся на ноги, неотличимый от сумеречной тени, такой же призрачный и бесшумный. Скользнул вдоль стены и словно растворился в воздухе.
Все, что сказано, – услышано. Но не все услышанное осмыслено. Есть над чем подумать. Но, черт побери, почему Бог, кем бы он ни был, не создал людей абсолютно одинаковыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
И беспечную самоуверенность Зверя словно сдуло порывом соленого ветра. Вместо азиатской холодности искреннее недоумение:
– Как это?
– Снова на буровой. – Гот закатил глаза. – Почему-то именно здесь тебя начинают одолевать морально-этические вопросы. Сначала: зачем я дожидаюсь бластофита. Теперь: как я могу по-человечески относиться к такой твари, как ты. Да, может, мне тебя жалко. Ты ведь действительно все вокруг воспринимаешь мозгами, а их у тебя негусто. Это как жить надо, чтобы так рассуждать научиться?
– Лучше многих.
– Я вижу. – Дитрих махнул рукой и выбрался на палубу. – Заправляй машину, нам домой пора. Это тебе на губе двое суток прохлаждаться, а мне работать надо. И, кстати, по дороге обговорим версию для Улы. Она ведь обязательно спросит.
Ула утащила Гота к камбузу сразу после отбоя. Усадила на скамейку и сама села рядом.
– Ну что? – спросила с любопытством. Без особой тревоги. Ясно было, что ничего страшного не случилось. Вдвоем улетели, вдвоем прилетели, спокойно занялись делами. Дитрих сказал, конечно, что с завтрашнего дня Зверю предстоит двое суток гауптвахты, но это за безобразную выходку в ангаре. А так все в порядке, – Ты узнал, кто он?
Гот смотрел на нее, размышляя. Краем сознания отметил, что сейчас и вправду похож на Зверя. Тот так же рассматривал его самого, если не мог ответить с ходу. Смотрел и молчал. О чем он думал, интересно?
«О чем он думает, интересно? – Зверь сидел у стены лазарета, в прозрачной тени. Сумерки – его любимое время, когда свет обманчив и образы расплывчаты, когда можно оставаться невидимым, не скрываясь от чужих глаз, можно наблюдать и не быть замеченным, читать по губам чужие слова, читать во взглядах чужие мысли, – о чем думает человек, собираясь солгать?»
У Гота совершенно невыразительное лицо. Даже глаза прозрачные, взгляд проваливается в глубину, и зацепиться не за что. Холод и чистота. С Улой все намного проще. У нее много разных улыбок, она морщится, или щурится, или покусывает губы. Хитрое круглое личико, смешливые глаза, лисица веснушчатая. Смотрит на Гота снизу вверх, пытливо и с любопытством. Неприятностей не ждет.
«Сказать правду! – Гот откинулся спиной на стену камбуза. – И как она отреагирует?
Умная девочка, умная и необычная. Поведение женщин и так-то сложно предсказывать, а уж с Улой вообще ничего нельзя предположить заранее. Узнает правду и… нет, не испугается, эта малявка не из пугливых, но взыграет в ней нормальная человеческая порядочность… В этой не взыграет».
Гот улыбнулся. А Ула нахмурилась, еще не встревоженно, но уже чуть сердито – она ведь почти готова к мысли, что Зверь – опасный преступник. И, несмотря на это, пристрелит любого, кто попытается его обидеть.
Майор в лицах представил себе картину: Ула заступается за Зверя. Сто шестьдесят сантиметров рыжей ярости и сероволосая улыбающаяся смерть. Жуткая парочка.
Гот не сдержал смешок, и Ула стукнула себя кулаком по коленке:
– Ну? Что тут смешного? Кто он?
– Да преступник, преступник. – Дитрих заглянул в серые с прозеленью глаза. – Как он сам говорит, выродок. А мы с тобой теперь соучастники. Если, конечно, ты не собираешься прямо сейчас звонить в полицию.
– Преступник? – переспросила Ула. – Что он сделал?
– Имел несчастье родиться не таким, как другие. Они говорили по-немецки, и Зверь считывал разговор с легким напряжением, иногда запаздывая на слово или два.
– Его способности! – озаренно проговорила биолог. – То, что видели мы, – далеко не все, да? Он очень ценен и интересен и, как любой нормальный человек, не хочет становиться лабораторным животным.
– Ты на удивление логична, – одобрительно кивнул Гот. – Зверь, правда, сказал, что бежит не от исследователей, а от людей, которые хотят заставить его на них работать.
– Мафия?
– Излишнее увлечение детективными романами?
– Лучше детективные, чем дамские. Но кто еще может ловить его с такой целью?
– По словам Зверя, полиция. И, я думаю, он говорит правду.
Зверь рассмеялся беззвучно. Гот, верящий чувствам романтик, да если бы ты знал всю правду!
Кого же ты убил, что так прячешься?
Конкретный вопрос и очень расплывчатый ответ. Кого убил? Зверь мог бы вспомнить. Все сорок человек, насмерть замученные во время Ритуалов, имели имена. И четверо убитых помимо жертвоприношений за то, что они помешали магистру. И два десятка уничтоженных просто потому, что требовали того обстоятельства. И те, кого убивали волки.
И двое алкоголиков, погибших вообще ни за что. У них у всех были имена. Правда, далеко не каждого Зверь знал по имени.
Он сбился со счета лишь однажды, на берегу Иссык-Куля. Не знал, скольких загрызла в ту ночь его стая. И еще… после смерти магистра, когда двое суток бесчинствовал в Екатеринбурге, убивая всех и вся. Убивая так, как нравилось ему. Без оружия, без насилия, одними только словами. Сколько их было, отдавших ему свой посмертный дар? Много. Напрягшись, можно припомнить и их тоже, каждого в отдельности, со всеми их мыслями, чувствами, надеждами… И удивлением в момент, когда отказывало сердце, рвались сосуды в мозгу, ломались, хрустнув, шейные позвонки… Как по-разному все умирали. Главное было оказаться поблизости в момент смерти.
Интересно, сколько времени ушло у Весина на то, чтобы понять: Зверя давно нет в городе? А люди умирают, потому что срабатывает программа-резидент. Ведь срок действия внушения ничем не ограничен.
Если бы ты действительно хотел знать, Гот? И если бы услышал правду? Что бы ты сделал, пилот?
Впрочем, на этот вопрос ответ был однозначным.
– Как его зовут на самом деле? – Ула спрашивала уже из чистого любопытства.
– А вот этого, – Гот разом посерьезнел, – нам лучше не знать. Если вдруг мы каким-то чудом вернемся на Землю…
– Ты собираешься сдать его полиции?
– «Сдать», – майор поморщился, – слово плохое, но верное. Я обязан буду сделать это, если узнаю слишком много. Ведь наверняка они состряпали для его поимки какие-то псевдозаконные основания. А пока… все, что у нас есть, это информация о том, что Зверь не является Азаматом Рахматуллиным. Кстати, бездоказательная, ты ведь сама сказала, что файлы с личными делами оказались испорчены. А доверять женской памяти… – он пренебрежительно покачал головой, – я бы не стал.
– Я бы тоже, – задумчиво произнесла Ула, – особенно в стрессовой ситуации.
Зверь медленно-медленно поднялся на ноги, неотличимый от сумеречной тени, такой же призрачный и бесшумный. Скользнул вдоль стены и словно растворился в воздухе.
Все, что сказано, – услышано. Но не все услышанное осмыслено. Есть над чем подумать. Но, черт побери, почему Бог, кем бы он ни был, не создал людей абсолютно одинаковыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128