Двадцать жизней. Не одна твоя, а двадцать, ты ведь спасал всех, не только себя.
– Так вот куда оно ушло! – Зверь рассмеялся, потом выругался, потом его снова разобрал смех. – Ты умница, Маринка. Ты умница, а я – идиот.
– Так оно обычно и бывает, – наставительно сказала она.
– Все верно. – То ли в ответ на ее слова, то ли в продолжение собственных мыслей. – Уходить в космос было верной смертью; уходить в «подвал» на месяц – та же беда. Значит, посмертные дары ушли на то, чтобы нас выкинуло хоть куда-то, где можно жить. А я, дурак, голову ломал: почему «Покровитель» вывалился из прыжка так быстро, да еще на пригодную для жизни планету? Но, кстати, – Зверь сделал наставительную паузу, – я не знал, что резерв исчерпан. Я только сейчас понял, куда он делся, так что…
– Когда ты убил того мальчика, немца, ты же понял, что его жизнь – первая в копилке.
– Я не понял. Мне это просто показалось. То есть мне показалось, что показалось… Мать… извини… – Он вздохнул. – Истероидный тип, так это, кажется, называется. Так вот, мало ли кто что почуял? По здравом размышлении я решил, что… – Зверь задумался, подсчитывая. – Ну да, что порядка тридцати жизней исчезнуть просто так не могут. Одна-две на массовый гипноз сразу двух десятков человек – это вполне возможно, тем более что у меня не было опыта работы с группой без взаимного визуального контакта…
И снова сделал паузу. Взгляд был слегка изумленный.
– Как заговорил-то, – пробормотал он с усмешкой, – как дома с магистром… М-да. Ну, в общем, никак не тридцать.
– Зачем же, в таком случае, ты убил Резчика?
– Ну у тебя и вопросы! – Зверь приподнял бровь. – У меня вообще-то работа такая. Убивать Надо было пользоваться возможностью, пока никто еще не понял, что парень выживет.
– Знаешь, в каких случаях ты не можешь не убить?
– Когда есть возможность.
– Нет. Когда в запасе остается меньше двух жизней. Именно тогда ты начинаешь действовать помимо здравого смысла и собственных желаний.
– Только не говори, что я не хотел его убивать.
– Хотел, конечно. Но, независимо от этого, не убить не смог бы. А потом ты поиздержался: семь бессонных недель на строительстве нефтяной вышки, ночные бдения за компьютером, да еще сколько сил ты отдал этой… – Смуглое личико скривилось в брезгливой гримасе: – Этой рыжей толстухе. Слушай, Олежка, объясни мне, почему ты ее просто не трахал? Зачем нужно было делиться с ней силой? Ну, спятила бы она от переживаний, и что? Ты мог бы со спокойной совестью прикончить и ее.
– Ула полезна, – спокойно возразил Зверь, – мы без нее пропали бы.
– Только не ты.
– И я тоже.
– Ладно, – Маринка вздохнула, – тебе давно пора было обзавестись постоянной женщиной, а то рефлекс вырабатывается: отымел – убил. В общем, эта твоя рыжая – тоже показатель.
– И что она показывает? – улыбнулся Зверь.
– То, что ты меняешься. Снова становишься человеком
– Да?
– Да. Я помню, каким ты был раньше. Лучше, чем ты сам, помню. Магистр разобрал твою душу и собрал заново, но он использовал при сборке старые детали. Он научил тебя жить в мире с собой, однако здесь этот мир стал очень уж напряженным. Только не ври, что не заметил. Ты с некоторых пор постоянно ищешь объяснения своим действиям.
– Я всегда…
– Ты всегда объяснял. Искать объяснений тебе раньше не приходилось. Почему ты взялся лечить, если раньше калечил?
– Я просто смог это сделать.
– Это не ответ. Но потом, когда ты понял, что не рассчитал силы, зачем было возвращаться в лагерь?
– А куда же мне было податься?
– Слушай, Олег! – укоризненно произнесла она. – Я понимаю, что у тебя уже сил не было на убийство. Один против пятерых ты бы не справился. Но даже я знаю, что из пулемета можно стрелять. У тебя на «Мурене» их два…
– Один. И одна скорострельная пушка.
– Да какая разница? Ты мог перебить их всех с воздуха. Ну что бы они сделали с тобой, когда ты в небе?
Зверь закрыл глаза и с полминуты лежал молча. Потом озадаченно хмыкнул:
– Смеяться будешь. Об этом я не подумал.
– Во-от, – Маринка наставительно подняла палец. – А ведь даже у твоего Гота в голове не уложится, что Зверь. – и вдруг не подумал. Хотя он к тебе относится почти как к человеку. Ты себе что сказал? Четверо лучше, чем один. Глупо спасать четверых, чтобы убить потом куда больше. Вспомни себя год назад. В Екатеринбурге ты убивал, не считая. А о том, чтобы спасать, речи не шло.
– Просто не было необходимости.
– Конечно. У тебя все всегда просто. Есть необходимость. Нет необходимости. Только знаешь, Олежка, этой простоты ненадолго хватит. Ты уже сделал то, чего объяснить не сможешь, если не поверишь в то, что в тебе снова человек просыпается.
– Не поверю.
– Тогда зачем ты сломал дверь?
– Чего?! – Зверь вытаращился на призрачную девушку с неподдельным изумлением. – По-твоему, это я сломал дверь? Да у меня раздвоение личности случилось, предсмертный психоз, мать его…
– Все верно. Ты хотел жить. Так хотел, что даже с замком сумел договориться, хотя, по твоим собственным представлениям – он нечто совершенно безмозглое.
– Я его действительно уговорил?
– Так ты не помнишь? – Маринка всплеснула руками. – Вот до чего дошло! Сам от себя защищаешься. Уговорил, Олег, действительно уговорил. И когда оставалось только дверь открыть… Подумай, ты справился с замком и вдруг забыл, в какую сторону двигается дверной щит. Разве так бывает?
– Но дверь-то сломана.
– Олежка, хороший мой, чего ты боишься? Что страшного в том, что ты не захотел убивать?
– Хватит! – рявкнул Зверь, поднимаясь рывком. Стиснул ее тонкие запястья, заглянул в лицо, в глаза. – Ты, девочка, дурочка, придумываешь себе сказки. Как все они. Не надо этого делать. Тебе не надо. Ты другая. Мертвая. Моя… – он замолчал, разжал пальцы. Опустил голову, но взгляда не отвел, смотрел исподлобья. – Я буду для тебя, кем ты захочешь. Монстром, человеком, псом бешеным, собакой у ног… кем пожелаешь. Ты только скажи. Но их я убивал, потому что хотел убивать. И не убил, потому что не смог. Времени не осталось совсем. Если бы я мог выйти отсюда, я не остановился бы.
Темно-карие глаза смотрели на него… с жалостью. Наверное, это и называется у людей «жалость». Но на донышках зрачков плескался-искрился гнев:
– Какой ты все-таки… так и не смог научиться любить, да? Это очень удобно, наверное, помнить всегда одну и ту же женщину. Мертвую. Помнить ее, как живую. Вести за собой. Не отпускать. Удерживать. И не нужно ничего нового. Зачем? Так хорошо, когда женщина ничего не требует, когда ее не видно и не слышно, когда ее и нет вовсе. Тебя не только магистр убивал. Ты сам себя убил. Почти убил. А сейчас боишься стать живым. Не человек. Зверь. Зверем быть легче. Если бы ты мог выйти, ты начал бы убивать. Верю. В это я верю. Но зачем, в таком случае, ты сдал Готу оружие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128