Настоящий замок, и не музей, а дом. Там живут! Разве так бывает?
Значит, бывает.
Но как так вышло, что жизнь какого-то человека, обычного человека, кажется лучше и интересней, чем своя собственная? Кто такой этот Гот? Ведь ничего не стоит сейчас спуститься вниз и придушить его. Или сломать шею. Или застрелить. Или зарезать. Или убить словами. Или… Его можно убить, как любого другого. А Зверя убить нельзя. И вообще… наличие родителей, а также всяких дополнительных родственников, оно ведь мешает жить. Магистр говорил… да черт с ним, с магистром, Зверь и сам знал, что семья, тем более большая семья действует расслабляюще. Создает иллюзию защищенности, дает ложную надежду на возможность отступления.
Почему хочется вспомнить собственных родителей? Магистр очень удивился, когда узнал, что Зверь… нет, тогда у него еще было человеческое имя… не важно. В общем, удивился магистр, когда узнал, что Зверь помнит всю свою жизнь в деталях. Все, что видел когда-то, слышал или читал. Тогда его удивление было непонятно. Отец тоже всегда и все помнил. И мама. Да, и магистр же запретил… или, пожалуй, настоятельно не рекомендовал вспоминать родителей.
Они погибли. Их больше нет. Значит, незачем о них и думать. Отец и мать делают человека слабым. Слабый – еда для сильного. Разве Гот еда? Гот в небе, его есть нельзя. Он умеет летать, и он помнит свою семью.
Странно.
А вот жизнь в интернате приходилось вспоминать постоянно. Понятно зачем – чтобы не забывать о том, какие люди на самом деле Грязь под ногами. Все, что есть в них хорошего, – это жизнь, которую можно забрать.
Отец говорил, что «ловить взгляд» нехорошо. С животными это можно делать, а с людьми нельзя. Неужели он сам никогда не пользовался своей способностью заставить! Верится с трудом, очень уж велик соблазн. Зверь вот, оказавшись в интернате, быстро наплевал на все запреты. Если вдуматься, его тоже заставили, по-своему, совсем не так, как делает это он, но все-таки заставили. Стая человеческих детенышей кому угодно навяжет свои законы. Если вдумываться, много на что можно взглянуть иначе Маринку убить тоже заставили. А потом магистр заставил превратиться в Зверя. Даже собственное имя забыл не сам – заставили, вынудили, мать их так, злые негодяи. Легко ли менять личины, накладывать поверх собственной души копии чужих, позволять им врастать в тебя, со всеми привычками, чудачествами, вывертами психики? Если вдуматься дальше, можно сказать: да я чист, аки ангел! Невинен, как ягненок! Жертвенный! Ну да. Тот самый, которого сначала под нож, а потом – в котел. И жрут.
Зверь улыбался, подставив лицо дождю.
Нет уж, человеком он не станет. Скорее Гот превратится в зверя. А что? У майора есть все задатки. Он умеет летать.
Он не знает, что люди – еда. Он помнит свою семью. Хуже того, у него есть эта семья. Странно это.
А может быть… даже скорее всего… да, именно так. Сейчас у Гота нет семьи. Потому что его родственники остались на Земле. Они недосягаемы. Все равно что мертвые. И он, как это свойственно людям, идеализирует то, что навсегда потерял. На самом же деле Дитрих прекрасно понимает, что его воспоминания – просто фантазия. Точно так же, как Зверь понимал, что слишком хорошо думает о родителях. Понимал, пока не смог забыть о них. Ну или почти забыть.
С этим разобрались. Теперь бы еще понять, почему Гот так ценит людей. Что он в них находит? Зачем они ему?
А тебе, Зверь, зачем это понимать? Интересно? Интерес, не приносящий пользы, приносит вред. Ты забыл это правило? Ах, уже вспомнил! Ну так будь любезен, впредь не задумывайся о всякой ерунде.
На буровой пришлось провести неделю. Гот был не против. Эти семь дней: полеты, бои, жизнь между морем и небом стали неожиданным и приятным подарком – что-то вроде командировки на Гаити посреди зимы. Глупо, конечно. Чистой воды ребячество – радоваться возможности летать, пока другие работают. Но совесть, что характерно, не заедала. Как-никак тридцать бластофитов уничтожили. Зверь утверждал, что большинство из них пришли издалека. Похоже на то. Потому что в отличие от первых шести остальные появлялись группами. И только после бомбежки.
«Группами». – Сейчас Готу смешно было вспоминать, каким тяжелым показался ему бой с четырьмя тварями одновременно. На следующий день, столкнувшись сразу с десятью противниками, он понял, почему Зверь накануне места себе не находил.
Десантник.
Пилоты такие раз в сто лет рождаются, а этого в пехоту занесло.
Долги не считали с самого начала, с того памятного боя возле буровой. А потом это и вовсе потеряло смысл. Сколько раз прикрывали друг друга, сколько раз подставляли свою голову, чтобы спасти чужую, сколько?.. Всего хватало. Где уж тут считать? И зачем? Забывать не стоит, но такое и не забывается.
По возвращении на плато Гот какое-то время привыкал. К обилию людей вокруг, к тому, что под ногами земля, и земля эта не качается. К тому, что вместо моря – лес, и небо не обнимает со всех сторон, а смотрит равнодушно сверху. Как будто не узнает.
Даже комната собственная, рейхсканцелярия, и то непривычной казалась. Спать на кровати – забытое ощущение. Удивительно, как быстро привык к спальному мешку, к тому, что ночи бездонны, а звезды велики, к тому, что на каждый рассвет смотришь из глубины неба.
К Зверю, черт побери, привык. К тому, что понимает, мерзавец, все с полуслова. Делает то, что нужно, не дожидаясь, пока об этом скажут. Идеальный подчиненный. Из него и командир бы вышел, прямо скажем, неординарный. Так ведь не хочет. Зачем, спрашивается, в армию пошел?
Ладно, полеты кончились, начались суровые будни.
Утверждение Зверя о том, что Цирцея разумна, Гот на веру не принял. Точнее, попытался не принять. Поймал Джокера, спросил прямо. С Джокером иначе нельзя, он только прямые вопросы понимает и отвечать только на такие умеет. Чувствовал себя при этом не то чтобы идиотом, но где-то близко. Психом начинающим. Зверь вот с Джокером – законченные, так сказать, созревшие. А майор фон Нарбэ только учится.
– Зверь сказал, что Цирцея разумна. Это правда? Джокер надулся слегка:
– Зверю не верь.
– Значит, неправда? – уточнил Гот.
– Правда.
– Почему же тогда не верить?
– Он всегда обманывает.
– Но ведь про Цирцею правду сказал.
– Нет, – отрезал Джокер.
Поговорили. С ним всегда так. Всегда, когда речь заходит о Звере. Так-то коротышка вполне способен изъясняться на нормальном языке, строить развернутые предложения со всякими там вводными конструкциями, да и образован этот пигмей – иным майорам на зависть. Но вылезают иногда из Джокера какие-то знахарско-шаманские замашки. Так и представляется он, одетый в юбку из бычьих хвостов, или что они там носят, со страусовыми перьями на голове и ожерельем из черепов на шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Значит, бывает.
Но как так вышло, что жизнь какого-то человека, обычного человека, кажется лучше и интересней, чем своя собственная? Кто такой этот Гот? Ведь ничего не стоит сейчас спуститься вниз и придушить его. Или сломать шею. Или застрелить. Или зарезать. Или убить словами. Или… Его можно убить, как любого другого. А Зверя убить нельзя. И вообще… наличие родителей, а также всяких дополнительных родственников, оно ведь мешает жить. Магистр говорил… да черт с ним, с магистром, Зверь и сам знал, что семья, тем более большая семья действует расслабляюще. Создает иллюзию защищенности, дает ложную надежду на возможность отступления.
Почему хочется вспомнить собственных родителей? Магистр очень удивился, когда узнал, что Зверь… нет, тогда у него еще было человеческое имя… не важно. В общем, удивился магистр, когда узнал, что Зверь помнит всю свою жизнь в деталях. Все, что видел когда-то, слышал или читал. Тогда его удивление было непонятно. Отец тоже всегда и все помнил. И мама. Да, и магистр же запретил… или, пожалуй, настоятельно не рекомендовал вспоминать родителей.
Они погибли. Их больше нет. Значит, незачем о них и думать. Отец и мать делают человека слабым. Слабый – еда для сильного. Разве Гот еда? Гот в небе, его есть нельзя. Он умеет летать, и он помнит свою семью.
Странно.
А вот жизнь в интернате приходилось вспоминать постоянно. Понятно зачем – чтобы не забывать о том, какие люди на самом деле Грязь под ногами. Все, что есть в них хорошего, – это жизнь, которую можно забрать.
Отец говорил, что «ловить взгляд» нехорошо. С животными это можно делать, а с людьми нельзя. Неужели он сам никогда не пользовался своей способностью заставить! Верится с трудом, очень уж велик соблазн. Зверь вот, оказавшись в интернате, быстро наплевал на все запреты. Если вдуматься, его тоже заставили, по-своему, совсем не так, как делает это он, но все-таки заставили. Стая человеческих детенышей кому угодно навяжет свои законы. Если вдумываться, много на что можно взглянуть иначе Маринку убить тоже заставили. А потом магистр заставил превратиться в Зверя. Даже собственное имя забыл не сам – заставили, вынудили, мать их так, злые негодяи. Легко ли менять личины, накладывать поверх собственной души копии чужих, позволять им врастать в тебя, со всеми привычками, чудачествами, вывертами психики? Если вдуматься дальше, можно сказать: да я чист, аки ангел! Невинен, как ягненок! Жертвенный! Ну да. Тот самый, которого сначала под нож, а потом – в котел. И жрут.
Зверь улыбался, подставив лицо дождю.
Нет уж, человеком он не станет. Скорее Гот превратится в зверя. А что? У майора есть все задатки. Он умеет летать.
Он не знает, что люди – еда. Он помнит свою семью. Хуже того, у него есть эта семья. Странно это.
А может быть… даже скорее всего… да, именно так. Сейчас у Гота нет семьи. Потому что его родственники остались на Земле. Они недосягаемы. Все равно что мертвые. И он, как это свойственно людям, идеализирует то, что навсегда потерял. На самом же деле Дитрих прекрасно понимает, что его воспоминания – просто фантазия. Точно так же, как Зверь понимал, что слишком хорошо думает о родителях. Понимал, пока не смог забыть о них. Ну или почти забыть.
С этим разобрались. Теперь бы еще понять, почему Гот так ценит людей. Что он в них находит? Зачем они ему?
А тебе, Зверь, зачем это понимать? Интересно? Интерес, не приносящий пользы, приносит вред. Ты забыл это правило? Ах, уже вспомнил! Ну так будь любезен, впредь не задумывайся о всякой ерунде.
На буровой пришлось провести неделю. Гот был не против. Эти семь дней: полеты, бои, жизнь между морем и небом стали неожиданным и приятным подарком – что-то вроде командировки на Гаити посреди зимы. Глупо, конечно. Чистой воды ребячество – радоваться возможности летать, пока другие работают. Но совесть, что характерно, не заедала. Как-никак тридцать бластофитов уничтожили. Зверь утверждал, что большинство из них пришли издалека. Похоже на то. Потому что в отличие от первых шести остальные появлялись группами. И только после бомбежки.
«Группами». – Сейчас Готу смешно было вспоминать, каким тяжелым показался ему бой с четырьмя тварями одновременно. На следующий день, столкнувшись сразу с десятью противниками, он понял, почему Зверь накануне места себе не находил.
Десантник.
Пилоты такие раз в сто лет рождаются, а этого в пехоту занесло.
Долги не считали с самого начала, с того памятного боя возле буровой. А потом это и вовсе потеряло смысл. Сколько раз прикрывали друг друга, сколько раз подставляли свою голову, чтобы спасти чужую, сколько?.. Всего хватало. Где уж тут считать? И зачем? Забывать не стоит, но такое и не забывается.
По возвращении на плато Гот какое-то время привыкал. К обилию людей вокруг, к тому, что под ногами земля, и земля эта не качается. К тому, что вместо моря – лес, и небо не обнимает со всех сторон, а смотрит равнодушно сверху. Как будто не узнает.
Даже комната собственная, рейхсканцелярия, и то непривычной казалась. Спать на кровати – забытое ощущение. Удивительно, как быстро привык к спальному мешку, к тому, что ночи бездонны, а звезды велики, к тому, что на каждый рассвет смотришь из глубины неба.
К Зверю, черт побери, привык. К тому, что понимает, мерзавец, все с полуслова. Делает то, что нужно, не дожидаясь, пока об этом скажут. Идеальный подчиненный. Из него и командир бы вышел, прямо скажем, неординарный. Так ведь не хочет. Зачем, спрашивается, в армию пошел?
Ладно, полеты кончились, начались суровые будни.
Утверждение Зверя о том, что Цирцея разумна, Гот на веру не принял. Точнее, попытался не принять. Поймал Джокера, спросил прямо. С Джокером иначе нельзя, он только прямые вопросы понимает и отвечать только на такие умеет. Чувствовал себя при этом не то чтобы идиотом, но где-то близко. Психом начинающим. Зверь вот с Джокером – законченные, так сказать, созревшие. А майор фон Нарбэ только учится.
– Зверь сказал, что Цирцея разумна. Это правда? Джокер надулся слегка:
– Зверю не верь.
– Значит, неправда? – уточнил Гот.
– Правда.
– Почему же тогда не верить?
– Он всегда обманывает.
– Но ведь про Цирцею правду сказал.
– Нет, – отрезал Джокер.
Поговорили. С ним всегда так. Всегда, когда речь заходит о Звере. Так-то коротышка вполне способен изъясняться на нормальном языке, строить развернутые предложения со всякими там вводными конструкциями, да и образован этот пигмей – иным майорам на зависть. Но вылезают иногда из Джокера какие-то знахарско-шаманские замашки. Так и представляется он, одетый в юбку из бычьих хвостов, или что они там носят, со страусовыми перьями на голове и ожерельем из черепов на шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128