Позавтракать я с удовольствием согласился и, поблагодарив за участие и заботу, спросил, должен ли я ей деньги.
– Доктор Либль все устроил, герр Гюнтер, – сказала она, – и если вы хотите занять свои прежние комнаты, пожалуйста – они свободны.
Так как я понятия не имел, когда вернусь в Берлин, то сказал, что хочу.
– Доктор Либль что-нибудь мне передавал? – спросил я, заранее зная ответ. Адвокат не предпринял ни одной попытки встретиться со мной в военном госпитале.
– Нет, – ответила она, – ничего.
Затем фрау Блум-Вайс проводила меня в мои прежние комнаты, а ее сын принес мне багаж. Я еще раз поблагодарил ее и сказал, что буду завтракать, как только переоденусь.
– Все здесь, – сказала она, когда ее сын водрузил мои сумки на полку для багажа. – У меня есть квитанция на те вещи, которые забрала полиция, в основном это бумаги.
Затем она сладко улыбнулась, пожелала мне приятного отдыха и закрыла за собой дверь. Типичная венка: не выказала ни малейшего желания узнать, что случилось со мной с тех пор, как я в последний раз был в ее доме.
Оставшись один, я открыл свои сумки и обнаружил, почти изумленный, но с большим облегчением, что по-прежнему имею две с половиной тысячи долларов наличными и несколько коробок сигарет. Я лег на кровать и закурил «Мемфис» с чувством, близким к восторгу.
Развернув за завтраком записку, я прочел единственное предложение, написанное кириллицей: «Встретимся в Кайзергруфте в одиннадцать утра». Подпись отсутствовала, но она была и ни к чему. Когда фрау Блум-Вайс вернулась, чтобы убрать со стола, я спросил ее, кто принес записку.
– Какой-то школьник, герр Гюнтер, – сказала она, собирая посуду на поднос, – самый обычный школьник.
– Мне нужно кое с кем встретиться, – объяснил я. – В Кайзергруфт. Не подскажете, где это?
– В Императорской подземной часовне? – Она вытерла руки о хорошо накрахмаленный передник, точно ей вот-вот предстояло повстречаться с самим кайзером, а затем перекрестилась. Упоминание об императорской власти, как я заметил, всегда делало венцев почтительными вдвойне. – Это же церковь капуцинов на западной стороне Нойер-Маркт. Но идите пораньше, герр Гюнтер, она открыта только по утрам, с десяти до двенадцати. Уверена, что вам там будет интересно.
Я улыбнулся и с благодарностью кивнул. Да, мне, без сомнения, будет там интересно.
Нойер-Маркт мало походил на рыночную площадь. Несколько столов, накрытых как бы на террасе кафе. Посетители не пили кофе, официанты, казалось, вовсе не были склонны обслуживать их, да и кафе, откуда можно было получить сам кофе, отсутствовало. Все это казалось каким-то временным сооружением, даже по свободным стандартам перестроенной послевоенной Вены. Несколько человек праздно пялились по сторонам, будто здесь совершено преступление и все ждут полицию. Но я едва успел обратить на все это внимание, услышав, как часы на возвышающейся поблизости башне отбивают одиннадцать, поспешил к церкви.
Зоологу, который назвал знаменитую обезьяну, было все равно, что привычный стиль монахов-капуцинов куда замечательнее, чем их простоватая церковь в Вене. По сравнению с большинством молельных заведений в этом городе, церковь капуцинов выглядела так, словно они флиртовали с кальвинизмом, когда ее строили, или казначей ордена сбежал с деньгами к масонам: на ней не было ни единого резного украшения. Церковь выглядела столь заурядно, что я преспокойно прошел бы мимо, не обратив на нее внимания. Я чуть было так не сделал, но спасибо американским солдатам, которые сшивались около дверей. До меня вовремя донеслось упоминание о «покойничках». Мое недавнее знакомство с тем английским, на котором изъяснялись медсестры в военном госпитале, подсказало мне, что эта группа собиралась посетить нужное мне место.
Я заплатил сердитому старому монаху шиллинг за вход и прошел в длинный пустой коридор, который, как я решил, был частью монастыря. Узкая лестница вела вниз, в склеп.
На самом деле это оказался не один склеп, а восемь соединяющихся друг с другом склепов, причем гораздо менее мрачных, чем я ожидал. Строгое внутреннее убранство – белые стены, частично выложенные мрамором, – странно контрастировало с богатством содержимого. Здесь нашли приют останки более сотни Габсбургов с их знаменитыми челюстями. А вот сердца, как говорилось в путеводителе, который я додумался взять с собой, были забальзамированы в урнах, расположенных под собором Святого Стефана. Столько свидетельств династических смертей, как в этих склепах, можно найти лишь к северу от Каира. Казалось, все собрались здесь, кроме Великого герцога Фердинанда, похороненного в Граце и на которого, без сомнения, все остальные обиделись за то, что он настоял на посещении Сараева.
Останки представителей более скромной ветви фамилии из Тосканы покоились в простых свинцовых гробах, расположенных один над другим, как винные бутылки на полке, в самом дальнем углу самого длинного склепа. Я почти ждал, что увижу старика, открывающего их, чтобы опробовать новую колотушку и набор зубил. Габсбурги, естественно, занимали самые роскошные саркофаги. Этим огромным, вычурно украшенным медным гробам, казалось, недоставало только гусениц и орудийных башен, чтобы они взяли Сталинград. Один только император Йозеф II проявил нечто вроде сдержанности в своем выборе гроба, и только венский путеводитель мог описать медный гроб как «чрезмерно простой».
Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.
– Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.
– А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?
– Конечно, – сказал он. – Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.
– Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.
– Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер – гипнотизер, он не читает чужих мыслей. – Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. – Я не гипнотизер, герр Гюнтер.
– Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!
– Скорее умение убедить, – сказал Порошин, – действовали-то вы по собственной воле. – Он вздохнул. – Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия – колоссальны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Доктор Либль все устроил, герр Гюнтер, – сказала она, – и если вы хотите занять свои прежние комнаты, пожалуйста – они свободны.
Так как я понятия не имел, когда вернусь в Берлин, то сказал, что хочу.
– Доктор Либль что-нибудь мне передавал? – спросил я, заранее зная ответ. Адвокат не предпринял ни одной попытки встретиться со мной в военном госпитале.
– Нет, – ответила она, – ничего.
Затем фрау Блум-Вайс проводила меня в мои прежние комнаты, а ее сын принес мне багаж. Я еще раз поблагодарил ее и сказал, что буду завтракать, как только переоденусь.
– Все здесь, – сказала она, когда ее сын водрузил мои сумки на полку для багажа. – У меня есть квитанция на те вещи, которые забрала полиция, в основном это бумаги.
Затем она сладко улыбнулась, пожелала мне приятного отдыха и закрыла за собой дверь. Типичная венка: не выказала ни малейшего желания узнать, что случилось со мной с тех пор, как я в последний раз был в ее доме.
Оставшись один, я открыл свои сумки и обнаружил, почти изумленный, но с большим облегчением, что по-прежнему имею две с половиной тысячи долларов наличными и несколько коробок сигарет. Я лег на кровать и закурил «Мемфис» с чувством, близким к восторгу.
Развернув за завтраком записку, я прочел единственное предложение, написанное кириллицей: «Встретимся в Кайзергруфте в одиннадцать утра». Подпись отсутствовала, но она была и ни к чему. Когда фрау Блум-Вайс вернулась, чтобы убрать со стола, я спросил ее, кто принес записку.
– Какой-то школьник, герр Гюнтер, – сказала она, собирая посуду на поднос, – самый обычный школьник.
– Мне нужно кое с кем встретиться, – объяснил я. – В Кайзергруфт. Не подскажете, где это?
– В Императорской подземной часовне? – Она вытерла руки о хорошо накрахмаленный передник, точно ей вот-вот предстояло повстречаться с самим кайзером, а затем перекрестилась. Упоминание об императорской власти, как я заметил, всегда делало венцев почтительными вдвойне. – Это же церковь капуцинов на западной стороне Нойер-Маркт. Но идите пораньше, герр Гюнтер, она открыта только по утрам, с десяти до двенадцати. Уверена, что вам там будет интересно.
Я улыбнулся и с благодарностью кивнул. Да, мне, без сомнения, будет там интересно.
Нойер-Маркт мало походил на рыночную площадь. Несколько столов, накрытых как бы на террасе кафе. Посетители не пили кофе, официанты, казалось, вовсе не были склонны обслуживать их, да и кафе, откуда можно было получить сам кофе, отсутствовало. Все это казалось каким-то временным сооружением, даже по свободным стандартам перестроенной послевоенной Вены. Несколько человек праздно пялились по сторонам, будто здесь совершено преступление и все ждут полицию. Но я едва успел обратить на все это внимание, услышав, как часы на возвышающейся поблизости башне отбивают одиннадцать, поспешил к церкви.
Зоологу, который назвал знаменитую обезьяну, было все равно, что привычный стиль монахов-капуцинов куда замечательнее, чем их простоватая церковь в Вене. По сравнению с большинством молельных заведений в этом городе, церковь капуцинов выглядела так, словно они флиртовали с кальвинизмом, когда ее строили, или казначей ордена сбежал с деньгами к масонам: на ней не было ни единого резного украшения. Церковь выглядела столь заурядно, что я преспокойно прошел бы мимо, не обратив на нее внимания. Я чуть было так не сделал, но спасибо американским солдатам, которые сшивались около дверей. До меня вовремя донеслось упоминание о «покойничках». Мое недавнее знакомство с тем английским, на котором изъяснялись медсестры в военном госпитале, подсказало мне, что эта группа собиралась посетить нужное мне место.
Я заплатил сердитому старому монаху шиллинг за вход и прошел в длинный пустой коридор, который, как я решил, был частью монастыря. Узкая лестница вела вниз, в склеп.
На самом деле это оказался не один склеп, а восемь соединяющихся друг с другом склепов, причем гораздо менее мрачных, чем я ожидал. Строгое внутреннее убранство – белые стены, частично выложенные мрамором, – странно контрастировало с богатством содержимого. Здесь нашли приют останки более сотни Габсбургов с их знаменитыми челюстями. А вот сердца, как говорилось в путеводителе, который я додумался взять с собой, были забальзамированы в урнах, расположенных под собором Святого Стефана. Столько свидетельств династических смертей, как в этих склепах, можно найти лишь к северу от Каира. Казалось, все собрались здесь, кроме Великого герцога Фердинанда, похороненного в Граце и на которого, без сомнения, все остальные обиделись за то, что он настоял на посещении Сараева.
Останки представителей более скромной ветви фамилии из Тосканы покоились в простых свинцовых гробах, расположенных один над другим, как винные бутылки на полке, в самом дальнем углу самого длинного склепа. Я почти ждал, что увижу старика, открывающего их, чтобы опробовать новую колотушку и набор зубил. Габсбурги, естественно, занимали самые роскошные саркофаги. Этим огромным, вычурно украшенным медным гробам, казалось, недоставало только гусениц и орудийных башен, чтобы они взяли Сталинград. Один только император Йозеф II проявил нечто вроде сдержанности в своем выборе гроба, и только венский путеводитель мог описать медный гроб как «чрезмерно простой».
Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.
– Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.
– А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?
– Конечно, – сказал он. – Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.
– Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.
– Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер – гипнотизер, он не читает чужих мыслей. – Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. – Я не гипнотизер, герр Гюнтер.
– Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!
– Скорее умение убедить, – сказал Порошин, – действовали-то вы по собственной воле. – Он вздохнул. – Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия – колоссальны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86