при виде этой сосредоточенности у полковника сложилось вполне определенное впечатление, что офицер с трудом удерживается на ногах. Очевидно, он был слишком слаб после ранения, однако, невзирая на слабость, гусар доблестно отражал атаки своих противников. На глазах полковника он мастерски отбил своею саблей неуклюжий выпад вооруженного печным ухватом хозяина и, в свою очередь, наградил того молодецким ударом прямо по плешивой макушке. Лезвие упало на мокрую от дождя лысину плашмя, не оставив даже царапины; хозяин постоялого двора с горестным воплем с размаху уселся в навозную жижу, коей был обильно залит двор, а гусар уже скрестил оружие с одним из его сыновей, который шел в атаку, держа наперевес четырехзубые вилы.
Еще один толстомордый отпрыск хозяина возился в грязи, пытаясь подняться на ноги. Когда это ему наконец удалось, Петр Львович заметил в его руках длинную оглоблю от телеги и понял, что пришла пора вмешаться. Рука его сама собой потянулась за саблей, но полковник вовремя спохватился, и клинок остался в ножнах. До хруста стиснув зубы, Шелепов решительно сошел с крыльца, пересек грязное пространство двора и схватил ближайшего из негодяев за шиворот как раз в тот момент, когда оглобля уже начала подниматься в воздух для удара.
Несмотря на возраст, рука у полковника Шелепова не утратила своей силы — той самой силы, о коей по всей армии ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды во время атаки под Шелеповым убили лошадь. Падая, Петр Львович выронил саблю, и едва он успел подняться на ноги, как на него на всем скаку налетел французский кирасир на тяжелой, рослой лошади. Участь его, казалось, была решена. Однако, по словам очевидцев, Петр Львович спасся, свалив лошадь вместе с седоком одним ударом кулака. Слыша подобные рассказы, Петр Львович обыкновенно считал своим долгом их оспаривать; при этом большинство из них, в том числе и история про кирасира и его лошадь, было истинной правдой.
Посему увесистый и рослый мужлан, готовившийся вместо завтрака попотчевать одного из своих гостей оглоблей, был немало удивлен, внезапно потеряв опору под ногами и стремительно вознесясь в воздух. Полковник встряхнул его, как котенка, и оглобля выпала из ослабевших от ужаса рук.
— Канальи! — прорычал Петр Львович с натугой и швырнул здоровяка вперед, как некий диковинный метательный снаряд. — Я покажу вам, как нападать на русского офицера!
Слова его были подтверждены грохотом, с которым сын хозяина врезался в запертые ворота конюшни. Ворота дрогнули, но устояли; отскочив от них, здоровяк мешком рухнул на землю и затих там, не рискуя пошевелиться. Петр Львович тем временем уже расправлялся с очередным противником. От его молодецкого удара тот пролетел по воздуху несколько шагов и с плеском упал в лужу, взметнув фонтан липких брызг.
Вмешательство полковника в ход баталии сопровождалось недовольным ворчанием зрителей, которые, похоже, были не прочь поглядеть, как учат уму-разуму заезжего молодого барина. Кто-то даже отважился на дерзкий выкрик, но тут кучер полковника, сообразив наконец, что после хозяина и его сыновей грозный барин наверняка доберется до него, покинул свой наблюдательный пост и присоединился к своему господину, ловко орудуя кулаками и кнутом.
После этого события битва закончилась в минуту; посрамленный противник позорно бежал, оставляя в грязи головные уборы и многочисленные орудия труда, коим так и не довелось сделаться орудиями убийства. Сбившись в кучку под навесом крыльца, пятеро негодяев занялись подсчетом полученных увечий, по ходу дела издавая невнятные стенания и трусливые угрозы.
Петр Львович оправил на себе мундир и перевел дыхание, испытывая легкое сожаление оттого, что забава так быстро кончилась. Приведя себя в порядок, он подошел к молодому офицеру, который по-прежнему стоял у запертых ворот конюшни, держа в одной руке обнаженную саблю, а другой придерживаясь за стену. Вид у него был такой, что краше в гроб кладут, и Шелепов про себя подивился силе духа этого юноши, которая только и позволяла ему до сих пор держаться на ногах.
— Ну-с, поручик, — сердито крутя ус, промолвил Петр Львович, — быть может, теперь, когда мы с вами одержали столь славную викторию, вы объясните мне, что здесь, черт возьми, произошло? И, кстати, с кем имею честь?...
Поручик с заметным усилием стал ровно и представился. Петр Львович также назвал себя и повторил свой вопрос.
— Простите, господин полковник, что вам из-за меня пришлось принять участие в этой позорной драке, — сказал поручик, вкладывая в ножны саблю. — Поверьте, подобные развлечения не в моих правилах, однако иного выхода у меня не было. Видите ли, со мною вышла обыкновенная дорожная неприятность. Рана, полученная мною более месяца назад, неожиданно воспалилась, и я застрял в этой дыре на целую неделю, все это время провалявшись в беспамятстве. Спору нет, хозяин и его близкие ходили за мной, как умели, подтверждением чему служит то обстоятельство, что я до сих пор жив и говорю с вами. Но, пока я в бреду кормил клопов, коими, как вы могли заметить, изобилует это славное местечко, кто-то из моих добровольных сиделок прикарманил мой кошелек, оставив меня без гроша.
При этих его словах с крыльца постоялого двора долетел некий возмущенный писк, означавший, по всей видимости, несогласие с подобным обвинением. Шелепов всем корпусом развернулся в ту сторону, грозно нахмурив брови, и на крыльце наступила испуганная тишина.
— Мало того, — продолжал поручик, болезненно улыбаясь, — нынче утром, когда я поднялся наконец на ноги и собрался продолжить путь, хозяин, эта лысая каналья, выставил мне чудовищный счет, как будто я провел эту неделю в лучшей петербургской гостинице. А когда я сказал, что мне нечем платить — что, по моему разумению, вовсе не было для него новостью, — он вознамерился взять в уплату мою лошадь. Проклятье! Клянусь, господин полковник, я не привык мелочиться и считать деньги, но это переходит всяческие границы! К тому же я тороплюсь, а как, скажите на милость, могу я торопиться, не имея лошади?
Последний вопрос прозвучал скорее как вопль отчаянья. Полковник подумал, что гусар, видно, и впрямь очень спешит, коли собрался ехать верхом, едва держась на ногах. Но этот вопрос он решил отложить на более удобное время; пока что у него имелись иные, более насущные дела.
Полковник развернулся на сто восемьдесят градусов и, уперев огромные кулаки в бока, слегка подавшись туловищем вперед, двинулся в сторону крыльца, где при виде этого маневра произошло легкое замешательство.
— Оч-чень мило, — сказал полковник тихим, вкрадчивым голосом, напугавшим хозяина и его сыновей пуще любого крика. — Оч-чень замечательно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Еще один толстомордый отпрыск хозяина возился в грязи, пытаясь подняться на ноги. Когда это ему наконец удалось, Петр Львович заметил в его руках длинную оглоблю от телеги и понял, что пришла пора вмешаться. Рука его сама собой потянулась за саблей, но полковник вовремя спохватился, и клинок остался в ножнах. До хруста стиснув зубы, Шелепов решительно сошел с крыльца, пересек грязное пространство двора и схватил ближайшего из негодяев за шиворот как раз в тот момент, когда оглобля уже начала подниматься в воздух для удара.
Несмотря на возраст, рука у полковника Шелепова не утратила своей силы — той самой силы, о коей по всей армии ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды во время атаки под Шелеповым убили лошадь. Падая, Петр Львович выронил саблю, и едва он успел подняться на ноги, как на него на всем скаку налетел французский кирасир на тяжелой, рослой лошади. Участь его, казалось, была решена. Однако, по словам очевидцев, Петр Львович спасся, свалив лошадь вместе с седоком одним ударом кулака. Слыша подобные рассказы, Петр Львович обыкновенно считал своим долгом их оспаривать; при этом большинство из них, в том числе и история про кирасира и его лошадь, было истинной правдой.
Посему увесистый и рослый мужлан, готовившийся вместо завтрака попотчевать одного из своих гостей оглоблей, был немало удивлен, внезапно потеряв опору под ногами и стремительно вознесясь в воздух. Полковник встряхнул его, как котенка, и оглобля выпала из ослабевших от ужаса рук.
— Канальи! — прорычал Петр Львович с натугой и швырнул здоровяка вперед, как некий диковинный метательный снаряд. — Я покажу вам, как нападать на русского офицера!
Слова его были подтверждены грохотом, с которым сын хозяина врезался в запертые ворота конюшни. Ворота дрогнули, но устояли; отскочив от них, здоровяк мешком рухнул на землю и затих там, не рискуя пошевелиться. Петр Львович тем временем уже расправлялся с очередным противником. От его молодецкого удара тот пролетел по воздуху несколько шагов и с плеском упал в лужу, взметнув фонтан липких брызг.
Вмешательство полковника в ход баталии сопровождалось недовольным ворчанием зрителей, которые, похоже, были не прочь поглядеть, как учат уму-разуму заезжего молодого барина. Кто-то даже отважился на дерзкий выкрик, но тут кучер полковника, сообразив наконец, что после хозяина и его сыновей грозный барин наверняка доберется до него, покинул свой наблюдательный пост и присоединился к своему господину, ловко орудуя кулаками и кнутом.
После этого события битва закончилась в минуту; посрамленный противник позорно бежал, оставляя в грязи головные уборы и многочисленные орудия труда, коим так и не довелось сделаться орудиями убийства. Сбившись в кучку под навесом крыльца, пятеро негодяев занялись подсчетом полученных увечий, по ходу дела издавая невнятные стенания и трусливые угрозы.
Петр Львович оправил на себе мундир и перевел дыхание, испытывая легкое сожаление оттого, что забава так быстро кончилась. Приведя себя в порядок, он подошел к молодому офицеру, который по-прежнему стоял у запертых ворот конюшни, держа в одной руке обнаженную саблю, а другой придерживаясь за стену. Вид у него был такой, что краше в гроб кладут, и Шелепов про себя подивился силе духа этого юноши, которая только и позволяла ему до сих пор держаться на ногах.
— Ну-с, поручик, — сердито крутя ус, промолвил Петр Львович, — быть может, теперь, когда мы с вами одержали столь славную викторию, вы объясните мне, что здесь, черт возьми, произошло? И, кстати, с кем имею честь?...
Поручик с заметным усилием стал ровно и представился. Петр Львович также назвал себя и повторил свой вопрос.
— Простите, господин полковник, что вам из-за меня пришлось принять участие в этой позорной драке, — сказал поручик, вкладывая в ножны саблю. — Поверьте, подобные развлечения не в моих правилах, однако иного выхода у меня не было. Видите ли, со мною вышла обыкновенная дорожная неприятность. Рана, полученная мною более месяца назад, неожиданно воспалилась, и я застрял в этой дыре на целую неделю, все это время провалявшись в беспамятстве. Спору нет, хозяин и его близкие ходили за мной, как умели, подтверждением чему служит то обстоятельство, что я до сих пор жив и говорю с вами. Но, пока я в бреду кормил клопов, коими, как вы могли заметить, изобилует это славное местечко, кто-то из моих добровольных сиделок прикарманил мой кошелек, оставив меня без гроша.
При этих его словах с крыльца постоялого двора долетел некий возмущенный писк, означавший, по всей видимости, несогласие с подобным обвинением. Шелепов всем корпусом развернулся в ту сторону, грозно нахмурив брови, и на крыльце наступила испуганная тишина.
— Мало того, — продолжал поручик, болезненно улыбаясь, — нынче утром, когда я поднялся наконец на ноги и собрался продолжить путь, хозяин, эта лысая каналья, выставил мне чудовищный счет, как будто я провел эту неделю в лучшей петербургской гостинице. А когда я сказал, что мне нечем платить — что, по моему разумению, вовсе не было для него новостью, — он вознамерился взять в уплату мою лошадь. Проклятье! Клянусь, господин полковник, я не привык мелочиться и считать деньги, но это переходит всяческие границы! К тому же я тороплюсь, а как, скажите на милость, могу я торопиться, не имея лошади?
Последний вопрос прозвучал скорее как вопль отчаянья. Полковник подумал, что гусар, видно, и впрямь очень спешит, коли собрался ехать верхом, едва держась на ногах. Но этот вопрос он решил отложить на более удобное время; пока что у него имелись иные, более насущные дела.
Полковник развернулся на сто восемьдесят градусов и, уперев огромные кулаки в бока, слегка подавшись туловищем вперед, двинулся в сторону крыльца, где при виде этого маневра произошло легкое замешательство.
— Оч-чень мило, — сказал полковник тихим, вкрадчивым голосом, напугавшим хозяина и его сыновей пуще любого крика. — Оч-чень замечательно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88