Например, из бумаги и красок, подумал Гаркун и, не удержавшись, фыркнул так, что куски непрожеванного огурца веером разлетелись у него изо рта.
Рассеянно смахнув прилипшие к подбородку крошки, Гаркун слил в стакан все, что до сих пор оставалось в бутылке, и сразу же выпил, как воду. Все-таки он напрасно грешил на водку – она-таки помогала. Конечно, подумал он, от всех хворей разом она не излечит. Водка, как и любое другое лекарство, может вылечить от всех бед и напастей, но лишь в том случае, если принять смертельную дозу. Тут важна пропорция, назидательно сказал он себе и обвел мрачноватый подвал помутневшим взглядом в поисках Заболотного. Уж кому разбираться в пропорциях, как не профессиональному химику!
Впрочем, Гаркун тотчас же вспомнил, что химик нахимичил чего-то не того и впал в немилость к «господину директору». Этот «укажет» правильные пропорции… Так укажет, что наутро очухаешься в морге с биркой на пальце, со свежим шрамом от подбородка до паха и с внутренностями в отдельном пакетике.
Кроме того, вспомнил Гаркун, Заболотный уехал в Москву буквально вслед за Кузнецом. Поехал добывать какие-то свои химикаты, что ли… Кузнец вернулся – правда, пьяный в дым и почему-то без машины, – а Заболотного все нет… Видимо, не нашел всего, в чем нуждался, и решил заночевать в Москве.
Ох, не распустил бы он там язык… Трест имеет свое слабое место…
Гаркун почувствовал, что начинает засыпать, и упрямо тряхнул головой. Засыпать с мыслями о Заболотном было обидно. Для разнообразия Гаркун решил на сон грядущий выкурить еще одну сигаретку и подумать о бабах. Он закурил и попытался представить себе какую-нибудь крепкозадую красотку в соблазнительной позе. Вместо этого он почему-то увидел себя самого – такого, каким он должен был, по идее, выглядеть в глазах любой нормальной бабы: низкорослого, кривоплечего, горбатого, волочащего за собой сохнущую укороченную ногу в ортопедическом ботинке, с торчащими во все стороны грязными волосами, слезящимися бесцветными глазенками, плохо выбритого и с дурным запахом изо рта. «Да, – подумал Гаркун. – Да-да-да… Вот тебе и ответ на все твои сомнения и страхи. Плевать на них – и на страхи, и на сомнения, и на яйца, которые бьются только изнутри. Плевать, плевать и плевать! Потому что дальше так жить нельзя. Чтобы жить с такой внешностью, ума мало. Нужны, черт возьми, деньги. И они у меня будут. Всех куплю и продам! А потом снова куплю… Вы у меня еще попляшете в одних туфельках! А кто попытается мне помешать, пусть заранее заказывает место на кладбище. Зубами загрызу – наплевать, что они у меня шатаются и болят. Глаза вырву и съем, ясно?»
С сильно бьющимся сердцем он наклонился вперед и принялся шарить под столом, нащупывая среди батареи пустых бутылок полную. Наконец его поиски увенчались успехом, и он с торжественным стуком водрузил бутылку на середину стола.
– Выпьем, – вслух обратился он к бутылке, свинчивая с горлышка колпачок.
Бутылка, как и следовало ожидать, ничего ему не ответила, зато из-за неплотно прикрытой железной двери донесся с трудом сдерживаемый возглас Мышляева: «Пить надо меньше!» Услышав это заявление, Гаркун слегка вздрогнул, с подозрением посмотрел на бутылку, словно и впрямь думал, что это литровая емкость решила призвать его к порядку, бросил косой взгляд на дверь и криво улыбнулся, показав редкие испорченные зубы. Моралист, подумал он о Мышляеве, напрягая слух, чтобы понять, наконец, о чем идет речь. Но голоса за дверью снова сделались приглушенными. На секунду Гаркуну показалось, что, говоря об умеренности в употреблении спиртного, «господин директор» имел в виду именно его, но щель между дверным полотном и косяком была не больше пяти миллиметров в ширину, так что видеть его Мышляев, конечно же, не мог.
Махнув рукой, Гаркун наполнил стакан и медленно, смакуя каждый глоток, выпил его до дна. "Пить и вправду надо меньше, – подумал он, возвращая пустой стакан на стол. – Особенно мне, с моим слабым здоровьем и далеко не богатырским телосложением. Сила воздействия алкоголя на организм прямо пропорциональна живому весу, а во мне этого веса кот наплакал. И вообще, когда занимаешься таким делом, как наше, лучше совсем не пить. Мало ли что взбредет в пьяную башку. Такие дела нужно делать в здравом уме и трезвой памяти, вот только… Как жить-то? В этой стране без бутылки в здравом уме надолго не останешься, вот ведь беда какая. Вон Кузнец – святая простота, блаженный, «чокнутый профессор», которому работа заменяет и секс, и наркотики, и алкоголь, – и тот не выдержал, дал слабину.
Насосался, как зюзя, и пошел приставать к Мышляеву. Нашел, к кому приставать, чудак. На него где сядешь, там и слезешь… Но интересно все-таки, чего он от него хочет?
Да черт с ними с обоими, решил Гаркун. Я хотел напиться, и я напьюсь. Рабочий день закончен, дела на сегодня как будто все переделаны. Так. Но что-то такое я должен был сделать, не терпящее отлагательств… А! Баксы! Бракованные баксы нужно было прибрать от греха подальше до тех пор, пока Заболотный не запустит свою хлеборезку, чтобы изготовить из всякого дерьма новую порцию бумаги. Хотя умнее, наверное, было бы их все-таки сжечь. Просто для надежности… Но мы договорились пустить их в переработку. Только вот куда я их засунул? И засунул ли вообще? Надо бы проверить, а то, не дай бог, Мышляев заметит их на видном месте – вони не оберешься, месяц от дерьма не отмоешься…"
Он сделал слабое движение всем телом, словно намереваясь встать, и бессильно опустился снова на кушетку. Уставшие за день, разомлевшие в покое и уюте мышцы настоятельно требовали отдыха, не желая подчиняться неуверенному приказу мозга.
Гаркун поспешно налил себе водки и хлопнул полный стакан залпом, стараясь как можно скорее подавить вспышку неконтролируемой ненависти к своим родителям. Сами-то они были нормальными, и до самой смерти с неловкостью отводили глаза, глядя на своего кривоплечего горбатого сыночка-инвалида. Гаркун непременно отравил бы обоих крысиным ядом, если бы не боялся тюрьмы и не знал, что старики рано или поздно умрут без его вмешательства.
И они таки умерли, и он, как примерный: сын, явился на похороны, чтобы насладиться зрелищем, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.
"Ладно, – решил он, занюхивая водку рукавом. – Все проверим. Вот спать пойдем и по дороге проверим. Даже если баксы лежат на самом видном месте, то за полчаса они никуда не денутся. Хотя, помнится, я где-то читал о крысе – даже не ручной, а самой обыкновенной подвальной крысе, – которая таскала хозяину квартиры, где жила, деньги и золотишко. Вот и не верь после этого в переселение душ…
Так выпьем же за крыс. За крыс, которых никто не любит и которые при этом ухитряются обходиться без притворства и лести, ни перед кем не пресмыкаются, а живут в свое удовольствие, сколько кому отмерено…"
Он снова налил себе, выпил и поставил стакан на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Рассеянно смахнув прилипшие к подбородку крошки, Гаркун слил в стакан все, что до сих пор оставалось в бутылке, и сразу же выпил, как воду. Все-таки он напрасно грешил на водку – она-таки помогала. Конечно, подумал он, от всех хворей разом она не излечит. Водка, как и любое другое лекарство, может вылечить от всех бед и напастей, но лишь в том случае, если принять смертельную дозу. Тут важна пропорция, назидательно сказал он себе и обвел мрачноватый подвал помутневшим взглядом в поисках Заболотного. Уж кому разбираться в пропорциях, как не профессиональному химику!
Впрочем, Гаркун тотчас же вспомнил, что химик нахимичил чего-то не того и впал в немилость к «господину директору». Этот «укажет» правильные пропорции… Так укажет, что наутро очухаешься в морге с биркой на пальце, со свежим шрамом от подбородка до паха и с внутренностями в отдельном пакетике.
Кроме того, вспомнил Гаркун, Заболотный уехал в Москву буквально вслед за Кузнецом. Поехал добывать какие-то свои химикаты, что ли… Кузнец вернулся – правда, пьяный в дым и почему-то без машины, – а Заболотного все нет… Видимо, не нашел всего, в чем нуждался, и решил заночевать в Москве.
Ох, не распустил бы он там язык… Трест имеет свое слабое место…
Гаркун почувствовал, что начинает засыпать, и упрямо тряхнул головой. Засыпать с мыслями о Заболотном было обидно. Для разнообразия Гаркун решил на сон грядущий выкурить еще одну сигаретку и подумать о бабах. Он закурил и попытался представить себе какую-нибудь крепкозадую красотку в соблазнительной позе. Вместо этого он почему-то увидел себя самого – такого, каким он должен был, по идее, выглядеть в глазах любой нормальной бабы: низкорослого, кривоплечего, горбатого, волочащего за собой сохнущую укороченную ногу в ортопедическом ботинке, с торчащими во все стороны грязными волосами, слезящимися бесцветными глазенками, плохо выбритого и с дурным запахом изо рта. «Да, – подумал Гаркун. – Да-да-да… Вот тебе и ответ на все твои сомнения и страхи. Плевать на них – и на страхи, и на сомнения, и на яйца, которые бьются только изнутри. Плевать, плевать и плевать! Потому что дальше так жить нельзя. Чтобы жить с такой внешностью, ума мало. Нужны, черт возьми, деньги. И они у меня будут. Всех куплю и продам! А потом снова куплю… Вы у меня еще попляшете в одних туфельках! А кто попытается мне помешать, пусть заранее заказывает место на кладбище. Зубами загрызу – наплевать, что они у меня шатаются и болят. Глаза вырву и съем, ясно?»
С сильно бьющимся сердцем он наклонился вперед и принялся шарить под столом, нащупывая среди батареи пустых бутылок полную. Наконец его поиски увенчались успехом, и он с торжественным стуком водрузил бутылку на середину стола.
– Выпьем, – вслух обратился он к бутылке, свинчивая с горлышка колпачок.
Бутылка, как и следовало ожидать, ничего ему не ответила, зато из-за неплотно прикрытой железной двери донесся с трудом сдерживаемый возглас Мышляева: «Пить надо меньше!» Услышав это заявление, Гаркун слегка вздрогнул, с подозрением посмотрел на бутылку, словно и впрямь думал, что это литровая емкость решила призвать его к порядку, бросил косой взгляд на дверь и криво улыбнулся, показав редкие испорченные зубы. Моралист, подумал он о Мышляеве, напрягая слух, чтобы понять, наконец, о чем идет речь. Но голоса за дверью снова сделались приглушенными. На секунду Гаркуну показалось, что, говоря об умеренности в употреблении спиртного, «господин директор» имел в виду именно его, но щель между дверным полотном и косяком была не больше пяти миллиметров в ширину, так что видеть его Мышляев, конечно же, не мог.
Махнув рукой, Гаркун наполнил стакан и медленно, смакуя каждый глоток, выпил его до дна. "Пить и вправду надо меньше, – подумал он, возвращая пустой стакан на стол. – Особенно мне, с моим слабым здоровьем и далеко не богатырским телосложением. Сила воздействия алкоголя на организм прямо пропорциональна живому весу, а во мне этого веса кот наплакал. И вообще, когда занимаешься таким делом, как наше, лучше совсем не пить. Мало ли что взбредет в пьяную башку. Такие дела нужно делать в здравом уме и трезвой памяти, вот только… Как жить-то? В этой стране без бутылки в здравом уме надолго не останешься, вот ведь беда какая. Вон Кузнец – святая простота, блаженный, «чокнутый профессор», которому работа заменяет и секс, и наркотики, и алкоголь, – и тот не выдержал, дал слабину.
Насосался, как зюзя, и пошел приставать к Мышляеву. Нашел, к кому приставать, чудак. На него где сядешь, там и слезешь… Но интересно все-таки, чего он от него хочет?
Да черт с ними с обоими, решил Гаркун. Я хотел напиться, и я напьюсь. Рабочий день закончен, дела на сегодня как будто все переделаны. Так. Но что-то такое я должен был сделать, не терпящее отлагательств… А! Баксы! Бракованные баксы нужно было прибрать от греха подальше до тех пор, пока Заболотный не запустит свою хлеборезку, чтобы изготовить из всякого дерьма новую порцию бумаги. Хотя умнее, наверное, было бы их все-таки сжечь. Просто для надежности… Но мы договорились пустить их в переработку. Только вот куда я их засунул? И засунул ли вообще? Надо бы проверить, а то, не дай бог, Мышляев заметит их на видном месте – вони не оберешься, месяц от дерьма не отмоешься…"
Он сделал слабое движение всем телом, словно намереваясь встать, и бессильно опустился снова на кушетку. Уставшие за день, разомлевшие в покое и уюте мышцы настоятельно требовали отдыха, не желая подчиняться неуверенному приказу мозга.
Гаркун поспешно налил себе водки и хлопнул полный стакан залпом, стараясь как можно скорее подавить вспышку неконтролируемой ненависти к своим родителям. Сами-то они были нормальными, и до самой смерти с неловкостью отводили глаза, глядя на своего кривоплечего горбатого сыночка-инвалида. Гаркун непременно отравил бы обоих крысиным ядом, если бы не боялся тюрьмы и не знал, что старики рано или поздно умрут без его вмешательства.
И они таки умерли, и он, как примерный: сын, явился на похороны, чтобы насладиться зрелищем, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.
"Ладно, – решил он, занюхивая водку рукавом. – Все проверим. Вот спать пойдем и по дороге проверим. Даже если баксы лежат на самом видном месте, то за полчаса они никуда не денутся. Хотя, помнится, я где-то читал о крысе – даже не ручной, а самой обыкновенной подвальной крысе, – которая таскала хозяину квартиры, где жила, деньги и золотишко. Вот и не верь после этого в переселение душ…
Так выпьем же за крыс. За крыс, которых никто не любит и которые при этом ухитряются обходиться без притворства и лести, ни перед кем не пресмыкаются, а живут в свое удовольствие, сколько кому отмерено…"
Он снова налил себе, выпил и поставил стакан на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89