Несколько пуль свистят практически рядом с виском. Завистников везде хватает. А Машку, между прочим, в отделении за глаза Русалочкой называют. Не пойму только, за что?
Перебежками — вдруг у кого палец дрогнет — добегаем до баррикады. Человек тридцать, наших родных человек, глядят настороженно и угрюмо. Еще раз проверяют документы. Тщательно обыскивают, причем Машку особо не трогают, а меня ощупывают сверху донизу. Объясняют проверку тем, что не далее как двадцать минут назад двое таких же умников, переодетых в форму, пытались под оперов закосить и на территорию отделения прорваться. Документы поддельные, а уж про рожи говорить не приходится. Еле отогнали.
Не знаю, как там у напарницы, но мое состояние сильно нервное. Ощущение нереальности не оставляет ни на мгновение. И рад бы поверить в сон, но не могу. Видел мертвые тела, видел и Охотников. Ступал по лужам, до краев кровью наполненных. Слышал выстрелы, эхом домов пустых до меня донесенные. Сон не сон, а сумасшествие.
— Не грусти, Лесик, — грустно как-то улыбается Баобабова, с трудом протискиваясь в заваленные мешками с песком двери отделения. — Будет и на твоей улице настоящее преступление, без всяких там Охотников и зеленых человечков. Догонишь ты самого обычного преступника, посмотришь в его честные глаза и по-доброму, по-тихому, ласково так скажешь: “Руки за спину, морду в землю! А то враз порешу!”
Опера с баррикады одобрительно гудят, подслушивая слова Машки. Ведь каждый из них служит только ради одного-единственного дня. Чтобы вот так, как прапорщик Баобабова сказала. Гаркнуть — и на пенсию с чистой совестью российского милиционера.
Внутри восьмое отделение напоминает муравейник, на который по ошибке опустился отдохнуть невнимательный турист. Все куда-то бегут, торопятся, возникает неудобное чувство суеты и беспорядка. Но это только на первый взгляд. Внимательный глаз отмечает упорядоченность, правильность, если хотите, размеренность действий сотрудников. Вот мимо нас пробегает отряд омоновцев. По отрывистым командам старшего ясно, что они получили приказ занять оборону на крыше. Несколько человек из следственного отдела тащат по окончательно порванному линолеуму пулемет, место которому в музее, а не на баррикадах. Три медсестры-девчушки из соседнего училища лаются из-за того, кому из них ставить уколы, а кому бинтовать. Чернобровый азербайджанец, пристроивший у окна фруктовую лавку, зазывает милиционеров, обещая массу витаминов и существенные скидки.
— Вот уж кому война — мать родна, — ворчит Баобабова.
Азербайджанец тут же, не прислушиваясь к брюзжанию Машки, предлагает нам по сниженным ценам ящик гранат, коробку патронов и восемь белых флагов.
Проталкиваемся сквозь толпу снующих по коридору товарищей к нашему кабинету. У дверей два человека в штатском преграждают дорогу. Одного из них я знаю. Видел в главке. Узкоглазый якут, который, будучи сержантом, получил внеочередное звание полковника за то, что, рискуя собственной жизнью, проследил пути передвижения стада оленей из Якутии до самой норвежской границы. И не только проследил, но и вернул отечественное стадо на отечественные же пастбища.
— Однако, в юрту нельзя. — Звезды на погонах менталитет не меняют. — Однако, госпиталь в юрте.
Баобабова пытается оттеснить якута, но маленький полковник оказывается упертым парнем. Упирается ногами в косяки, руками и головой в живот Баобабовой и окончательно заслоняет дорогу.
Второй полковник в штатском, которого я не знаю, но который знает Баобабову, чей портрет в полный рост до сих пор никто не снял с Доски почета, миролюбиво сообщает, что:
— Кабинет ваш временно занят под госпитальную палату. Генерал там помирает.
Конечно, мы с Машкой возмущены, почему генерал для помирания избрал именно наш кабинет. Сильно не возмущаемся, начальство все-таки, но и просим предоставить обширные объяснения.
— Генерал, однако, контужен сильно, — полковник якут все еще в раскорячке. — В эпицентр попал. Граната плохая попадалась. Гремела сильно, оглушала больно. Я рядом стоял, все видел.
Второй полковник кивком подтверждает слова сослуживца.
— Может, ему ушицы притащить? Здесь кафе одно есть, по знакомству сделают?
Все-таки у Машки добрая душа. Мне, например, мысль об ухе и в голову не пришла. Потому что сам с утра голодный. Полковники от ухи отказываются. Но обещают рассказать генералу, если выкарабкается, конечно, о наших добрых помыслах.
Из потока людей выныривает секретарша Лидочка. Я даже не сразу ее узнаю. На Лидочке кожаная куртка, кожаная юбка, кожаная косынка, кожаные перчатки и на вот таком каблуке кожаные черные сапоги. Все в заклепках, ремешках, за поясом здоровенный хлыст.
— Пономарев? — Лидочка строго, но как-то нежно смотрит поверх круглых очков, хотя я знаю, что зрение у нее превосходное. В секретарши девчонок с плохим зрением не берут. — Пономарев! Почему вы здесь прохлаждаетесь? Капитан Угробов вас ищет с поисковыми собаками по всему району.
Прокашливаюсь, сбивая эффект, произведенный секретаршей Лидочкой:
— Ищет? Тогда… мигом. Я готов. А сегодня вечером…
Баобабова плечом оттирает меня от Лидочки, осматривает ее с высоты своего двухметрового роста, щупает хлыст:
— Сегодня вечером у нас по расписанию война. Пока некоторые соплячки в художественной самодеятельности играют, мы мир будем защищать от паразитов. Кого изображаешь, комиссарша?
Лидочка презрительно фыркает, эффектно разворачивается, хрустя кожей и развратно покачивая бедрами, исчезает за спинами постоянно спешащих людей.
— Хороша, — говорит полковник якут, выразительно цокая языком. Секунду думает и добавляет: — Однако, олени лучше.
Оставив полковников разбираться, что лучше в военное время — хорошая комиссарша или обученный олень, пробираемся к кабинету Угробова. Если ищет, значит, есть, что сказать.
У дерматиновых дверей начальства не протолкнуться. Завхоз дядя Саша раздает всем нуждающимся оружие. Одно наименование в одни руки. Семейным — дополнительная пачка патронов. Очередь на редкость высокоорганизованна, никто не ругается, без очереди не лезет, от высокопоставленных знакомых с записками не пробивается. Все понимают — время склок и безобразий прошло.
Для нашего отдела делают исключение. Очередь молчаливо расступается, освобождая узкий проход. Дядя Саша сообщает, что Угробыч рвет и мечет, желая лично лицезреть сотрудников секретного отдела “Подозрительной информации”. То есть меня и Машку.
— Товарищ капитан? — На правах старшего по званию заглядываю в кабинет. Без стука заглядываю. Во время войны любой стук воспринимается, как сухой щелчок снайперской винтовки. У кого слабое сердце, может и не выдержать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108