На собеседников направлены телевизионные камеры. Изображение транслируется на большом, составленном из двадцати телевизоров “Горизонт” экране.
— Влипли, — слышу шепот Баобабовой.
— Товарищи! — почти умоляет ординарец, прикладывая палец к губам.
— Молчим, молчим, — успокаивает его прапорщик. Мы ж тоже не из деревни, понимаем, когда засада, а когда настоящее кино.
— Кхх-хм-хэ! — Генерал ласково поглаживает обнаженную шашку. Смотрит в зал, практически на нас и, наглядевшись, поворачивается к Угробову: — Начнем, капитан?
Угробов не возражает. Тупо пялится на столик и наверняка проклинает тот день, когда на базе его восьмого отделения образовался отдел “Подозрительной информации”.
Генерал саблей отстукивает счет, и на третий удар загораются огоньки на телевизионных камерах. С последним ударом лицо генерала странным образом разглаживается, и он хорошо поставленным голосом говорит, обращаясь к огонькам:
— Сегодня, такого-то числа, сами знаете какого года, весь город стал свидетелем страшного вандализма, учиненного сотрудниками милиции в подземном переходе одной из центральных улиц. Колоссальный! Колоссальный ущерб! Сломанные человеческие души. Поруганная честь. Запятнанные мундиры. Кто ответит за преступление? Кто понесет наказание? И как же такое могло случиться, товарищи?
Баобабова пытается встать, но кто ей позволит во время прямого эфира. Полковники не дремлют и шепотом советуют прапорщику не рыпаться, иначе натянут браслеты.
— В нашей импровизированной студии присутствует непосредственный начальник сотрудников милиции, которые и учинили этот погром. — Генерал грозно тычет пальцем в грудь Угробова. Капитан втягивает место, на которое указал грозный перст генерала, но широкая грудная клетка, способная принять до пятидесяти бандитских пуль одновременно, не втягивается.
— Прошу любить и жаловать! Капитан Угробов, начальник восьмого отделения милиции.
Из хаотично расположенных динамиков раздаются бурные аплодисменты, свистки, сирены и проигрыш милицейского марша “Прорвемся, опера!”.
Я аккуратно, чтобы ненароком не свернули шею, осматриваюсь. Кроме “справа-слева” полковников и затылка ординарца, в просмотровом зале никого. Пустые кресла, пустые проходы. Мне даже хочется обозвать происходящий фарс знаменитыми словами Станиславского “Не по протоколу”, но решаю промолчать. Машка молчит, а мне, больше чем напарнице, выговор не нужен.
— Расскажите, капитан, как докатились ваши сотрудники до такой отвратительной халатности, если не сказать, до несоответствия?
Капитан Угробов, хищно шевелит покорябанным на носу прыщиком:
— Старший лейтенант Пономарев и прапорщик Мария Баобабова… — Камеры резко дергаются в нашу сторону. На телевизионном экране вижу, как напарник торопливо приглаживает бритую голову. Мое лицо напряжено, но красиво.
—… сотрудники отдела “Пи”, не согласовав со мной оперативных действий, допустили акт разрушения городского и частного имущества. Да! Мои сотрудники совершили противоправные действия. Но я хочу спросить, где было общество? Где была школа и чиновники? Легко обвинить человека в милицейском мундире… — Камеры крупно показывают разрез на Машкином бронежилете. — …Легко пустить его по наклонной плоскости. Но прошу вас! Посмотрите на эти честные лица!
На экране я. Как назло, зачесалась щека и мое лицо искажено не совсем порядочной мимикой.
— Да что там говорить, — продолжает Угробов, пытаясь убрать с собственной груди палец генерала. На сцене завязывается дружеская возня. — Я за своих ребят готов зуб дать.
Угробов, светлый человек и прекрасный начальник, пытается действиями подтвердить собственные слова, но зубы у него крепкие, без пистолета не выбить. А оружие у капитана, скорее всего, изъяли перед съемками. Полковники свою работу знают.
Генерал с силой отбирает у капитана микрофон:
— Бандитизм в мундирах. Так это можно назвать. Где грань, которая отделяет преданного закону милиционера от продажного мента? Кто ответит за бесчинства зверей в погонах? У нас звонок телезрителя. Але!
Полковник рядом со мной склоняется к воротнику и, прикрываясь ладонью, вступает в переговоры. Его слова вылетают уже из динамиков, выставленных на сцене.
— Але? Это передача “Человеческий Закон”?
— Да, да! Мы это, полковник. Что вы хотите сказать?
— Это настоящие звери! Я там был. Там повсюду кровь! Настоящий ад. Расстрелять их прямо здесь к чертовой матери, и конец передаче.
— Спасибо за звонок, — говорит генерал. — Вы наш первый дозвонившийся, который получает за общественную активность внеочередное звание и ключи от новой “Волги”. Машину подайте завтра утром к моему подъезду в восемь ноль-ноль. Но продолжим наш животрепещущий эфир. В распоряжении следствия имеется видеокассета, которую сделали сами подозреваемые, да что там говорить, уже на сто процентов обвиняемые в вандализме. Представьте себе, каким стервозным молодым лейтенантом надо быть, чтобы в домашней обстановке смотреть вот эти кровавые кадры. Свет, пожалуйста.
Прожектора гаснут, и на телевизионный экран выводится видеообвинение.
На переднем плане я. Опять корчу рожицы. Растягиваю пальцами губы. Показываю язык, оттопыриваю уши. Одним словом, проверяю работу видеокамеры. Кто имеет данный аппарат в домашнем пользовании, знает, что я делаю все правильно и по инструкции.
Изображение перемещается на заваренную стальными листами клетку. В крошечном окошечке видна лысая голова Баобабовой. Когда я отворачиваюсь, но не отворачивается камера, голова плюется мне в спину.
— Лешка, это монтаж, — шипит со своего места Мария, клятвенно чиркая обгрызенным ногтем шею.
— Тишина в зале! — просит ординарец.
На экране тем временем топает массовка. Каждый проходящий перед объективом норовит запечатлеть себя для истории. Большинство делает это, не руководствуясь человеческими эмоциями, повторяя за мной смешные рожицы. Все довольны и жизнерадостны.
— Вглядитесь в эти лица, — тихим, почти мертвым голосом просит генерал, — они еще не знают, что ожидает их через пять минут. Запомните их. Это свидетели.
На экране ничего интересного. Пономарев, то есть я, впаривает доверчивому населению прошлогодние газеты. Баобабова прячется в клетке, священнослужители заняты просмотром познавательной литературы.
— Никакого криминала! — не выдерживает Машка, локтем откидывает наглых полковников, пытающихся лишить ее законного слова. — Шантаж, фотомонтаж, эпатаж. Дулю вам, а не чистосердечное признание.
Прапорщика успокаивают и усаживают. Я вижу ее глаза. В них безупречный послужной список, две коробки из-под зефира с наградами, желание выдать меня с потрохами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Влипли, — слышу шепот Баобабовой.
— Товарищи! — почти умоляет ординарец, прикладывая палец к губам.
— Молчим, молчим, — успокаивает его прапорщик. Мы ж тоже не из деревни, понимаем, когда засада, а когда настоящее кино.
— Кхх-хм-хэ! — Генерал ласково поглаживает обнаженную шашку. Смотрит в зал, практически на нас и, наглядевшись, поворачивается к Угробову: — Начнем, капитан?
Угробов не возражает. Тупо пялится на столик и наверняка проклинает тот день, когда на базе его восьмого отделения образовался отдел “Подозрительной информации”.
Генерал саблей отстукивает счет, и на третий удар загораются огоньки на телевизионных камерах. С последним ударом лицо генерала странным образом разглаживается, и он хорошо поставленным голосом говорит, обращаясь к огонькам:
— Сегодня, такого-то числа, сами знаете какого года, весь город стал свидетелем страшного вандализма, учиненного сотрудниками милиции в подземном переходе одной из центральных улиц. Колоссальный! Колоссальный ущерб! Сломанные человеческие души. Поруганная честь. Запятнанные мундиры. Кто ответит за преступление? Кто понесет наказание? И как же такое могло случиться, товарищи?
Баобабова пытается встать, но кто ей позволит во время прямого эфира. Полковники не дремлют и шепотом советуют прапорщику не рыпаться, иначе натянут браслеты.
— В нашей импровизированной студии присутствует непосредственный начальник сотрудников милиции, которые и учинили этот погром. — Генерал грозно тычет пальцем в грудь Угробова. Капитан втягивает место, на которое указал грозный перст генерала, но широкая грудная клетка, способная принять до пятидесяти бандитских пуль одновременно, не втягивается.
— Прошу любить и жаловать! Капитан Угробов, начальник восьмого отделения милиции.
Из хаотично расположенных динамиков раздаются бурные аплодисменты, свистки, сирены и проигрыш милицейского марша “Прорвемся, опера!”.
Я аккуратно, чтобы ненароком не свернули шею, осматриваюсь. Кроме “справа-слева” полковников и затылка ординарца, в просмотровом зале никого. Пустые кресла, пустые проходы. Мне даже хочется обозвать происходящий фарс знаменитыми словами Станиславского “Не по протоколу”, но решаю промолчать. Машка молчит, а мне, больше чем напарнице, выговор не нужен.
— Расскажите, капитан, как докатились ваши сотрудники до такой отвратительной халатности, если не сказать, до несоответствия?
Капитан Угробов, хищно шевелит покорябанным на носу прыщиком:
— Старший лейтенант Пономарев и прапорщик Мария Баобабова… — Камеры резко дергаются в нашу сторону. На телевизионном экране вижу, как напарник торопливо приглаживает бритую голову. Мое лицо напряжено, но красиво.
—… сотрудники отдела “Пи”, не согласовав со мной оперативных действий, допустили акт разрушения городского и частного имущества. Да! Мои сотрудники совершили противоправные действия. Но я хочу спросить, где было общество? Где была школа и чиновники? Легко обвинить человека в милицейском мундире… — Камеры крупно показывают разрез на Машкином бронежилете. — …Легко пустить его по наклонной плоскости. Но прошу вас! Посмотрите на эти честные лица!
На экране я. Как назло, зачесалась щека и мое лицо искажено не совсем порядочной мимикой.
— Да что там говорить, — продолжает Угробов, пытаясь убрать с собственной груди палец генерала. На сцене завязывается дружеская возня. — Я за своих ребят готов зуб дать.
Угробов, светлый человек и прекрасный начальник, пытается действиями подтвердить собственные слова, но зубы у него крепкие, без пистолета не выбить. А оружие у капитана, скорее всего, изъяли перед съемками. Полковники свою работу знают.
Генерал с силой отбирает у капитана микрофон:
— Бандитизм в мундирах. Так это можно назвать. Где грань, которая отделяет преданного закону милиционера от продажного мента? Кто ответит за бесчинства зверей в погонах? У нас звонок телезрителя. Але!
Полковник рядом со мной склоняется к воротнику и, прикрываясь ладонью, вступает в переговоры. Его слова вылетают уже из динамиков, выставленных на сцене.
— Але? Это передача “Человеческий Закон”?
— Да, да! Мы это, полковник. Что вы хотите сказать?
— Это настоящие звери! Я там был. Там повсюду кровь! Настоящий ад. Расстрелять их прямо здесь к чертовой матери, и конец передаче.
— Спасибо за звонок, — говорит генерал. — Вы наш первый дозвонившийся, который получает за общественную активность внеочередное звание и ключи от новой “Волги”. Машину подайте завтра утром к моему подъезду в восемь ноль-ноль. Но продолжим наш животрепещущий эфир. В распоряжении следствия имеется видеокассета, которую сделали сами подозреваемые, да что там говорить, уже на сто процентов обвиняемые в вандализме. Представьте себе, каким стервозным молодым лейтенантом надо быть, чтобы в домашней обстановке смотреть вот эти кровавые кадры. Свет, пожалуйста.
Прожектора гаснут, и на телевизионный экран выводится видеообвинение.
На переднем плане я. Опять корчу рожицы. Растягиваю пальцами губы. Показываю язык, оттопыриваю уши. Одним словом, проверяю работу видеокамеры. Кто имеет данный аппарат в домашнем пользовании, знает, что я делаю все правильно и по инструкции.
Изображение перемещается на заваренную стальными листами клетку. В крошечном окошечке видна лысая голова Баобабовой. Когда я отворачиваюсь, но не отворачивается камера, голова плюется мне в спину.
— Лешка, это монтаж, — шипит со своего места Мария, клятвенно чиркая обгрызенным ногтем шею.
— Тишина в зале! — просит ординарец.
На экране тем временем топает массовка. Каждый проходящий перед объективом норовит запечатлеть себя для истории. Большинство делает это, не руководствуясь человеческими эмоциями, повторяя за мной смешные рожицы. Все довольны и жизнерадостны.
— Вглядитесь в эти лица, — тихим, почти мертвым голосом просит генерал, — они еще не знают, что ожидает их через пять минут. Запомните их. Это свидетели.
На экране ничего интересного. Пономарев, то есть я, впаривает доверчивому населению прошлогодние газеты. Баобабова прячется в клетке, священнослужители заняты просмотром познавательной литературы.
— Никакого криминала! — не выдерживает Машка, локтем откидывает наглых полковников, пытающихся лишить ее законного слова. — Шантаж, фотомонтаж, эпатаж. Дулю вам, а не чистосердечное признание.
Прапорщика успокаивают и усаживают. Я вижу ее глаза. В них безупречный послужной список, две коробки из-под зефира с наградами, желание выдать меня с потрохами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108