Здесь он в коротких словах объяснил, что заставило его разбудить их. Когда все поняли, какая опасность грозит крейсеру и что предстоит сделать, они разошлись и молча, но энергично принялись за необходимые приготовления. Топот на палубе разбудил десяток старых моряков, и они тотчас присоединились к офицерам.
В этих делах незаметно прошло полчаса. Наконец Ладлоу решил, что крейсер готов к бою. Из обоих носовых орудий вынули ядра и заменили их двойными зарядами шрапнели и картечи. Несколько фальконетовnote 185, которые довольно часто применялись в то время, были заряжены по самые жерла и поставлены так, чтобы держать палубу под непрерывным огнем, а на фор-марсе появилась целая куча оружия и боеприпасов. Артиллеристы положили около пушек спички, и команда выстроилась для переклички во фронт. Через пять минут капитан отдал необходимые приказания, и люди разошлись по местам. После этого на судне воцарилась такая тишина, что слышно было лишь журчание отлива да шелест волн на песке.
Ладлоу стоял рядом со штурманом на полубаке. Он был весь поглощен наблюдением за океаном и ловил малейший признак опасности. Ветра не было, только иногда с берега долетало горячее дуновение, предвещая, что скоро поднимется ветер. Небо было затянуто облаками, но кое-где сквозь них задумчиво мерцали звезды.
— Никогда еще такая тихая ночь не стояла над Американским материком, — негромко сказал Трисель, в раздумье покачивая головой. — А я вот, капитан Ладлоу, считаю, что, как только корабль отдает якорь, половины его достоинств как не бывало!
— Но у нас ведь мало людей, и, пожалуй, даже лучше, что им не придется лазить по реям и крепить снасти. Мы сможем все силы сосредоточить на защите крейсера.
— Это все равно что сказать ястребу — с подрезанными крыльями, мол, драться сподручней: ведь летать тогда ему не придется! Нет, судно создано для движения, а моряк — для того, чтобы искусно и проворно им управлять. Но что толку жаловаться, если от этого ни якорь не поднимется, ни ветер не наполнит паруса! А скажите, капитан Ладлоу, как вы полагаете насчет будущей жизни и всяких таких штук, какие порой слышишь, если случайным ветром тебя занесет в церковь?
— Вопрос этот, дружище, глубокий, как океан, и рассуждения могут привести к бессмыслицам еще почище тех, что бывают у нас в счислении курса… Но что это? Кажется, я слышу удары весел!
— Нет, это какой-то шум на берегу. Что ж, я не очень-то хороший лоцман по проливам религии. Тут всякий новый довод все равно что риф или песчаная мель; приходится ложиться на другой галс и лавировать, иначе я не мог бы стать епископом, потому что все на свете оборачивается не тем концом. Да, ночь сегодня темная, все звезды попрятались. А я в жизни еще не видывал, чтобы вылазка удалась в такой темноте!
— Что ж, тем хуже для наших врагов… Постойте, уж теперь-то я ясно слышал, как скрипели весла в уключинах!
— Да нет же, это опять с берега, уж береговой шум я ни с чем не спутаю, — спокойно возразил штурман, все еще глядя на небо. — Мир, в котором мы с вами живем, капитан Ладлоу, устроен удивительным образом; но еще удивительней тот мир, куда мы держим путь. Говорят, что миры плавают вокруг нас, как корабли в океане, а ведь есть люди, которые верят, что когда мы покинем эту планету, то отправимся на другую, где каждый получит воздаяние за свои поступки, и выходит так, будто ты просто-напросто переходишь на другое судно со служебной характеристикой в кармане.
— Да, сравнение удачное, — отозвался капитан, перегибаясь через бортовые поручни и внимательно прислушиваясь. — Вы правы, я ошибся, это было лишь сопение дельфина.
— Ну, положим, так громко мог пыхтеть и кит. Ведь у этого острова много китов и крупных рыб, а на песчаных холмах к северу отсюда живут смелые гарпунеры. Как-то плавал я с одним офицером, который знал названия всех звезд на небе, и я, бывало, часами во время ночной вахты слушал его рассказы об их величине и всяких свойствах. Он уверял меня, что всеми светилами управляет одна сила, будь то метеоры, кометы или планеты.
— Наверно, он сам там побывал, если рассуждает так уверенно.
— Ну нет, этого я бы не сказал, хотя немногим довелось побывать так далеко на севере и на юге… Но я слышу какой-то шум вон там, где над самым морем мерцает звезда.
— А это не птица?
— Ну нет! Вон там, с правого борта, что-то виднеется. Это движутся на нас спесивые французы, и тот, кому посчастливится уцелеть, будет считать убитых и гордиться своими подвигами!
Штурман спустился с полубака и стал обходить команду. От смелого полета его мысли не осталось и следа, он теперь был всецело поглощен своим делом.
Ладлоу остался на баке один. По крейсеру пронесся тихий шепот, похожий на шелест поднимающегося ветра, а потом снова наступила мертвая тишина.
«Кокетка» стояла кормой к берегу, от которого ее отделяло менее мили. Носом к морю ее развернула сильная волна, непрерывно набегавшая на широкий песчаный пляж острова. Снасти фок-мачты мешали Ладлоу вглядываться в туманную даль, и он взобрался на бушприт, чтобы без помех осмотреть океан. Не прошло и минуты, как впереди смутно показался ряд темных точек; медленно надвигаясь на крейсер, они становились все яснее. Увидев врагов, Ладлоу вернулся на бак, а оттуда пошел к матросам. Через несколько секунд он уже снова был на баке и стал расхаживать по нему взад и вперед неторопливо и спокойно, словно вышел освежиться и подышать ночным воздухом.
На расстоянии ста морских саженей от крейсера французские шлюпки остановились и начали перестраиваться. В тот же миг налетел первый порыв берегового ветра, и корма крейсера слегка сдвинулась в сторону моря.
— Поставить бизань! Отдать марсель! — вполголоса скомандовал молодой капитан.
В тот же миг паруса заполоскали по ветру. Крейсер повернулся еще круче, и Ладлоу едва устоял на ногах.
Под мартин-штагом блеснула яркая вспышка, дым заклубился над океаном, и, обгоняя его, над водой с визгом пронеслась картечь. Раздались крики, слова команды, отчаянные удары весел по воде — теперь уж французам нечего было таиться. Новая вспышка озарила океан, и три или четыре легкие пушки ответили со шлюпок на смертоносные выстрелы с корабля. Ладлоу не вымолвил ни слова. Он стоял один, у всех на виду, и хладнокровно, как подобает настоящему капитану, смотрел на результаты перестрелки. Его плотно сомкнутые губы скривились в торжествующей улыбке, когда шлюпки в панике заметались под градом картечи; но, когда он услышал треск обшивки у себя под ногами, громкие стоны и стук ядра, которое пронеслось по палубе, ломая все на своем пути, лицо его стало жестким и гневным.
— Всыплем им хорошенько! — крикнул он звонким, взволнованным голосом, напоминая своим людям, что капитан с ними и помнит о них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118