В обшивке, куда угодило смертоносное ядро, зияла дыра, палуба была пробита.
Решительно сжав губы, капитан «Кокетки» перегнулся через поручни и взглянул на рулевого. Матрос, крепко держа штурвал, стоял выпрямившись, бесстрастный взгляд был направлен на шкаторину переднего паруса так же неуклонно, как стрелка компаса указывает на север.
На все это Ладлоу потребовалось не более минуты. Несколько быстрых взглядов — и ему все стало ясно, причем он ни на секунду не терял из виду французский корвет. А тот уже делал поворот оверштаг. Необходимо было немедля произвести ответный маневр.
Едва Ладлоу отдал команду, как «Кокетка», словно чуя опасность, быстро удалилась, уходя от вражеского продольного огняnote 183, а когда французский корвет готов был снова дать бортовой залп, она уже могла ответить ему тем же. Суда снова сблизились и, выйдя на траверз друг другу, изрыгнули пламя.
Ладлоу видел сквозь дым, как тяжелый рей на корвете закачался под ветром и грот-марсель, заполоскав, стал биться о мачту. Спустившись с юта по только что оборванной ядром снасти, он стал на шканцах рядом со штурманом.
— Ворочай реи! — сказал он взволнованно, но по-прежнему тихо и ясно. — Вытянуть булинь… привестись, сэр, привестись, круче к ветру!
Рулевой откликнулся звонко и уверенно, матросы проворно делали свое дело, и «Кокетка», все еще изрыгая пламя, встала круче к ветру. А еще через минуту огромные клубы дыма, которые заволокли оба судна, соединились и образовали одно белое подвижное облако, которое быстро покатилось по воде, обгоняя ядра, а потом взвилось вверх и грациозно поплыло по ветру.
Молодой капитан быстро обошел батареи, сказал матросам несколько ободряющих слов и вернулся на ют. Медлительность французского корвета и меры, принятые Ладлоу, чтобы выиграть ветер, начали сказываться, и крейсер королевы Анны оказался в выгодном положении. Корвет обнаруживал какую-то нерешительность, и она не укрылась от Ладлоу, у которого быстрота, казалось, была в крови.
Кавалер Дюмон любил развлекаться на досуге, листая морскую историю своей страны и читая, как того или другого капитана превозносят за то, что он, сблизившись с врагом, брал паруса на гитовы. Не понимая разницы между судном, действующим в строю, и одиночным противником, он решил тоже не ударить лицом в грязь. В тот самый миг, когда Ладлоу стоял на юте, пристально следя за каждым движением своего крейсера и корвета противника, лишь взглядом или жестом указывая бдительному Триселю, остававшемуся внизу, что нужно сделать, на шканцах французского корвета разгорелся горячий спор между моряком из Булони и беспечным завсегдатаем салонов. Они спорили о целесообразности маневра, сделанного по приказу капитана, желавшего доказать свою храбрость, в которой никто не сомневался.
Время, потерянное ими в споре, имело решающее значение для английского крейсера.
Отважно идя прежним курсом, он вскоре уже был недосягаем для французских пушек; и, прежде чем булонцу удалось убедить своего начальника в его ошибке, противник лег на другой галс и, беря круче к ветру, пересек кильватер французского корвета. Только теперь французы обрасопили марса-реи, но было уже поздно — прежде чем корвет успел снова набрать скорость, тень неприятельских парусов уже легла на его палубу. Теперь «Кокетке» было нетрудно выиграть ветер. В этот решающий миг грот-марсель англичан был распорот ядром почти надвое. Крейсер перестал слушаться руля, снасти спутались, и оба корабля столкнулись.
Однако у «Кокетки» теперь были все преимущества. Мгновенно поняв это, Ладлоу поспешил закрепить успех, дав залп шрапнелью. Когда суда очутились борт о борт, молодой Дюмон вздохнул с облегчением — теперь-то он знал, что делать. Видя, что пушки корвета молчат, а по его палубе только что хлестнула смертоносная шрапнель, он приказал матросам броситься врукопашную. Но Ладлоу со своей слабой командой не решался на такой риск и предпочел бы избежать рукопашного боя, так как не мог предвидеть всех его последствий.
Корабли соприкоснулись только в одном месте, и здесь борт английского крейсера ощетинился мушкетами. А потому, как только пылкий молодой француз появился у поручней на юте своего корвета с целой толпой матросов, смертоносный залп почти в упор скосил их всех до единого. В живых остался лишь сам Дюмон. Глаза его дико горели; не в силах остановиться, подгоняемый своим неукротимым духом, он прыгнул, и в то же мгновение его бездыханное тело упало на палубу вражеского судна.
Ладлоу наблюдал все происходящее со спокойствием, которое не могли нарушить ни чувство личной ответственности, ни шум, ни головокружительная смена событий во время этой ужасной сцены.
— Ну, а теперь наш черед перейти врукопашную! — воскликнул он, делая Триселю знак сойти с трапа и пропустить его наверх.
Но старый штурман крепко взял его за руку, указывая в ту сторону, откуда дул ветер:
— Покрой парусов и высокие мачты не оставляют сомнений — это тоже француз!
Один взгляд убедил Ладлоу, что штурман прав; второго было достаточно, чтобы решить, как действовать дальше.
— Руби канат переднего крюка, живей, молодцы! — скомандовал он через рупор громким и властным голосом, перекрывая шум боя.
Освобожденная «Кокетка» уступила натиску французского корвета, чьи паруса были наполнены ветром, и вскоре команда крейсера смогла обстенить свои паруса на фок-мачте, так что крейсер подался назад. Вслед за этим по корме врага был дан бортовой залп, матросы обрубили канат последнего крюка, и противники разошлись.
Команда «Кокетки» все это время была охвачена единым порывом. Фока-реи были перебрасоплены, корабль снова начал слушаться руля, и уже через пять минут после того, как он разошелся с французским корветом, все на его борту шло заведенным порядком, быстро, но бесшумно.
Проворные марсовые, сидя на реях, ставили новые паруса, которые широкими складками полоскали на ветру. Порванные снасти были сплеснены или заменены новыми, весь рангоут тщательно осмотрен — словом, было сделано все необходимое, чтобы привести судно в должный порядок. Снасти были вытянуты до места, заработали помпы, и крейсер помчался вперед как ни в чем не бывало, словно никогда не пускал в ход свои пушки и сам не был под обстрелом.
Зато на французском корвете, как на всяком побежденном судне, царило замешательство. Клочья парусов беспомощно трепыхались на ветру, многие важные снасти сиротливо висели, а сам корабль плыл по воле ветра, словно потерпев крушение. Сначала им, видимо, не руководила ничья воля; и лишь потом, когда было потеряно столько драгоценного времени и английский крейсер успел выиграть ветер, французы сделали запоздалую попытку обрасопить реи, но тут грот-мачта закачалась и рухнула в море вместе со всеми парусами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Решительно сжав губы, капитан «Кокетки» перегнулся через поручни и взглянул на рулевого. Матрос, крепко держа штурвал, стоял выпрямившись, бесстрастный взгляд был направлен на шкаторину переднего паруса так же неуклонно, как стрелка компаса указывает на север.
На все это Ладлоу потребовалось не более минуты. Несколько быстрых взглядов — и ему все стало ясно, причем он ни на секунду не терял из виду французский корвет. А тот уже делал поворот оверштаг. Необходимо было немедля произвести ответный маневр.
Едва Ладлоу отдал команду, как «Кокетка», словно чуя опасность, быстро удалилась, уходя от вражеского продольного огняnote 183, а когда французский корвет готов был снова дать бортовой залп, она уже могла ответить ему тем же. Суда снова сблизились и, выйдя на траверз друг другу, изрыгнули пламя.
Ладлоу видел сквозь дым, как тяжелый рей на корвете закачался под ветром и грот-марсель, заполоскав, стал биться о мачту. Спустившись с юта по только что оборванной ядром снасти, он стал на шканцах рядом со штурманом.
— Ворочай реи! — сказал он взволнованно, но по-прежнему тихо и ясно. — Вытянуть булинь… привестись, сэр, привестись, круче к ветру!
Рулевой откликнулся звонко и уверенно, матросы проворно делали свое дело, и «Кокетка», все еще изрыгая пламя, встала круче к ветру. А еще через минуту огромные клубы дыма, которые заволокли оба судна, соединились и образовали одно белое подвижное облако, которое быстро покатилось по воде, обгоняя ядра, а потом взвилось вверх и грациозно поплыло по ветру.
Молодой капитан быстро обошел батареи, сказал матросам несколько ободряющих слов и вернулся на ют. Медлительность французского корвета и меры, принятые Ладлоу, чтобы выиграть ветер, начали сказываться, и крейсер королевы Анны оказался в выгодном положении. Корвет обнаруживал какую-то нерешительность, и она не укрылась от Ладлоу, у которого быстрота, казалось, была в крови.
Кавалер Дюмон любил развлекаться на досуге, листая морскую историю своей страны и читая, как того или другого капитана превозносят за то, что он, сблизившись с врагом, брал паруса на гитовы. Не понимая разницы между судном, действующим в строю, и одиночным противником, он решил тоже не ударить лицом в грязь. В тот самый миг, когда Ладлоу стоял на юте, пристально следя за каждым движением своего крейсера и корвета противника, лишь взглядом или жестом указывая бдительному Триселю, остававшемуся внизу, что нужно сделать, на шканцах французского корвета разгорелся горячий спор между моряком из Булони и беспечным завсегдатаем салонов. Они спорили о целесообразности маневра, сделанного по приказу капитана, желавшего доказать свою храбрость, в которой никто не сомневался.
Время, потерянное ими в споре, имело решающее значение для английского крейсера.
Отважно идя прежним курсом, он вскоре уже был недосягаем для французских пушек; и, прежде чем булонцу удалось убедить своего начальника в его ошибке, противник лег на другой галс и, беря круче к ветру, пересек кильватер французского корвета. Только теперь французы обрасопили марса-реи, но было уже поздно — прежде чем корвет успел снова набрать скорость, тень неприятельских парусов уже легла на его палубу. Теперь «Кокетке» было нетрудно выиграть ветер. В этот решающий миг грот-марсель англичан был распорот ядром почти надвое. Крейсер перестал слушаться руля, снасти спутались, и оба корабля столкнулись.
Однако у «Кокетки» теперь были все преимущества. Мгновенно поняв это, Ладлоу поспешил закрепить успех, дав залп шрапнелью. Когда суда очутились борт о борт, молодой Дюмон вздохнул с облегчением — теперь-то он знал, что делать. Видя, что пушки корвета молчат, а по его палубе только что хлестнула смертоносная шрапнель, он приказал матросам броситься врукопашную. Но Ладлоу со своей слабой командой не решался на такой риск и предпочел бы избежать рукопашного боя, так как не мог предвидеть всех его последствий.
Корабли соприкоснулись только в одном месте, и здесь борт английского крейсера ощетинился мушкетами. А потому, как только пылкий молодой француз появился у поручней на юте своего корвета с целой толпой матросов, смертоносный залп почти в упор скосил их всех до единого. В живых остался лишь сам Дюмон. Глаза его дико горели; не в силах остановиться, подгоняемый своим неукротимым духом, он прыгнул, и в то же мгновение его бездыханное тело упало на палубу вражеского судна.
Ладлоу наблюдал все происходящее со спокойствием, которое не могли нарушить ни чувство личной ответственности, ни шум, ни головокружительная смена событий во время этой ужасной сцены.
— Ну, а теперь наш черед перейти врукопашную! — воскликнул он, делая Триселю знак сойти с трапа и пропустить его наверх.
Но старый штурман крепко взял его за руку, указывая в ту сторону, откуда дул ветер:
— Покрой парусов и высокие мачты не оставляют сомнений — это тоже француз!
Один взгляд убедил Ладлоу, что штурман прав; второго было достаточно, чтобы решить, как действовать дальше.
— Руби канат переднего крюка, живей, молодцы! — скомандовал он через рупор громким и властным голосом, перекрывая шум боя.
Освобожденная «Кокетка» уступила натиску французского корвета, чьи паруса были наполнены ветром, и вскоре команда крейсера смогла обстенить свои паруса на фок-мачте, так что крейсер подался назад. Вслед за этим по корме врага был дан бортовой залп, матросы обрубили канат последнего крюка, и противники разошлись.
Команда «Кокетки» все это время была охвачена единым порывом. Фока-реи были перебрасоплены, корабль снова начал слушаться руля, и уже через пять минут после того, как он разошелся с французским корветом, все на его борту шло заведенным порядком, быстро, но бесшумно.
Проворные марсовые, сидя на реях, ставили новые паруса, которые широкими складками полоскали на ветру. Порванные снасти были сплеснены или заменены новыми, весь рангоут тщательно осмотрен — словом, было сделано все необходимое, чтобы привести судно в должный порядок. Снасти были вытянуты до места, заработали помпы, и крейсер помчался вперед как ни в чем не бывало, словно никогда не пускал в ход свои пушки и сам не был под обстрелом.
Зато на французском корвете, как на всяком побежденном судне, царило замешательство. Клочья парусов беспомощно трепыхались на ветру, многие важные снасти сиротливо висели, а сам корабль плыл по воле ветра, словно потерпев крушение. Сначала им, видимо, не руководила ничья воля; и лишь потом, когда было потеряно столько драгоценного времени и английский крейсер успел выиграть ветер, французы сделали запоздалую попытку обрасопить реи, но тут грот-мачта закачалась и рухнула в море вместе со всеми парусами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118