— А в чем же состоит преимущество валезианца над ломбардцем или пьемонтцем? — заинтересованно переспросил синьор Гримальди. — Путешественнику ценны любые сведения, а твои слова для меня — совершенная новость.
— В чем преимущество? В свободе, синьор! Мы сами себе хозяева: мы свободны с того самого дня, когда наши отцыразграбили замки баронов и принудили наших тиранов к равенству. Я думаю об этом всякий раз, когда оказываюсь на теплых равнинах Италии, и возвращаюсь к себе в хижину успокоенным, с новым побуждением поразмыслить глубже.
— Слова настоящего швейцарца, хотя я и слышу их от союзника кантонов! — с жаром воскликнул Мельхиор де Вилладинг. — Вот дух, Гаэтано, который питает наших горцев, и они куда счастливее среди морозов и скал, нежели твои генуэзцы у теплой солнечной бухты.
— Слово «свобода», Мельхиор, чаще повторяется, чем понимается, и искажается еще чаще, — строго возразил синьор Гримальди. — Страна, как эта, отмеченная недовольным перстом Божиим, нуждается в утешении, подобном фантому, с которым носится честный Пьер. Однако скажите, синьор проводник, много ли путешественников одолевало нынче перевал, и каковы наши виды, если мы отважимся на попытку? У нас в Италии, о которой ты столь невысокого мнения, об альпийских тропах рассказывают подчас самые мрачные истории.
— Прошу прощения, благородный синьор, если откровенность горца завела меня слишком далеко. Я не ставлю ваш Пьемонт ниже оттого, что Вале больше мне по сердцу. Та или эта страна кажется превосходной, хотя другая может быть еще лучше. Никто из путников, достойных внимания, в последнее время через перевал не проходил, хотя попадались, как обычно, бродяги и прочие искатели приключений. Ароматы монастырской кухни доходят до носов этих пройдох еще в долине, хотя от одной обители к другой нам придется путешествовать по двенадцать лиг.
Синьор Гримальди выждал, пока Адельгейда и Кристина, которые готовились удалиться на ночь, отойдут в сторону, и возобновил свои расспросы.
— Ты еще ничего не сказал о погоде!
— Сейчас один из самых неустойчивых и коварных месяцев хорошего сезона, синьор. Зима приходит с Высоких Альп — и в месяце, когда ледяные ветры порхают, словно встревоженные птицы, которые не знают, где им усесться, трудно будет решить, понадобится теплый плащ или нет.
— Святой Франциск! Ты воображаешь, я толкую с тобой, приятель, о толщине сукна? Я говорю о лавинах и камнепадах, о вихрях и снежных бурях!
Пьер засмеялся и покачал головой, но ответил, как и приличествовало его должности, достаточно неопределенно:
— Так думают о наших холмах в Италии, синьор, но это больше выдумки. Наш перевал менее опасен, чем другие: лавины обрушиваются здесь реже, чем даже при таянии. Если бы вы взглянули на вершины со стороны озера, вы бы увидели, что, кроме седых глетчеров, все прочие по-прежнему темного цвета и не покрыты снегом. До образования лавины снег должен упасть с неба, а до наступления настоящей зимы, я думаю, еще не меньше недели.
— Твои рассуждения вполне убедительны, дружище, — откликнулся генуэзец, удовлетворенный уверенными прогнозами проводника, — и мы тебе в равной мере признательны. Кого из путешественников ты бы мог назвать? Не попадутся ли на нашем пути разбойники?
— Кое-какие негодяи околачиваются по окрестностям, но в целом риск себя не оправдывает. Богатые путники в горах — явление редкое: для грабителя их может оказаться либо слишком мало, либо слишком много.
Итальянец, по привычке недоверчивый, бросил на проводника подозрительный взгляд. Но честное, открытое лицо Пьера устраняло всякую тень сомнения в его порядочности, да и прочно установившаяся репутация значила немало.
— Но ты, кажется, упоминал о каких-то бродягах, которые нам предшествовали?
— В этом отношении дела могли бы обстоять лучше, — ответил чистосердечный горец, задумчиво склонив голову с непринужденностью, придававшей еще больший вес его словам. — Многие из тех, кто поднимался наверх сегодня, выглядели подозрительно: неаполитанец по имени Пиппо — вот уж кто никак не похож на святого; пилигрим, который будет ближе к небу в монастыре, чем на смертном ложе, — святой Петр да помолится за меня, если я сужу о человеке несправедливо! — и еще кое-кто из того же сброда. Был и еще один — он страшно спешил, — и, как говорят, не без причины, поскольку сделался предметом насмешек всего Веве из-за происшествия на праздничных играх, — некто Жак Коли.
Окружающие повторили это имя несколько раз.
— Вот именно, господа. На празднестве Коли должен был взять себе в жены девушку, но тут выяснилось происхождение невесты: она оказалась дочерью Бальтазара, бернского палача!
В замешательстве слушатели умолкли.
— История дошла и до этой долины, — сказал Сигизмунд голосом, заставившим Пьера вздрогнуть, а оба дворянина отвели взгляд в сторону, делая вид, что не замечают происходящего.
— Слухи проворней любого мула, — отозвался честный проводник. — История, как вы ее называете, все равно опередила бы рассказчиков, прежде чем они успели бы перебраться через горы: не знаю, правда, как такие чудеса происходят, но так оно и случается; слух разносится быстрее, чем язык успевает что-то произнести, а капелька лжи только прибавляет скорости. Правдивый Жак Коле думал сам поведать свою историю, но клянусь жизнью: хотя он и поспешил скрыться от насмешников, однако стоит ему попасть в Турин, как он услышит ее со всеми прикрасами в первом же трактире.
— И больше тебе некого назвать? — прервал проводника синьор Гримальди, который, видя, как бурно вздымается грудь Сигизмунда, почел за нужное вмешаться.
— Не совсем так, синьор, — есть еще один, и нравится он мне меньше всех. Ваш соотечественник; он нагло именует себя Maledetto.
— Мазо?!
— Он самый.
— Честный, отважный Мазо, со своей благородной собакой?
— Синьор, просто удивительно, как хорошо вы знаете человека с одной стороны и как мало — с другой. У Мазо нет равных на дороге по энергии и храбрости, а его пес уступает только монастырским; но вы приписываете ему честь — а в ней молва ему отказывает, и лишаете чести животное, которое несомненно в этом отношении первенствует.
— Похоже на правду, — откликнулся синьор Гримальди, беспокойно обернувшись к своим спутникам. — Человек — диковинная смесь добра и зла; действия, вызванные природными импульсами, настолько отличаются от действий, основанных на расчете, что за человека с таким темпераментом, как у Мазо, ручаться трудно. Мы знаем, что он — самый надежный друг, но в то же время он может стать и опаснейшим врагом! Все его качества даны ему с лихвой. Впрочем, одно обстоятельство очень нам благоприятствует: оказавший помощь своему собрату испытывает к спасенному отеческое чувство и вряд ли решится лишить себя удовольствия знать, что один из ближних хранит о нем благодарное воспоминание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124