Это была мера, предваряющая начало празднеств, ибо площадь была местом, избранным для большинства церемоний. Появление стражников возбудило всеобщее любопытство, и ко времени, когда солнце высоко поднялось над холмами Фрибура, тысячи зрителей скопились на площади и прилегающих к ней улицах; с противолежащего берега
Савойи каждую минуту прибывали лодки, в которых сидели крестьяне со своими семьями.
Близ верхнего края площади были возведены просторные подмостки для размещения тех, кто обладал высоким титулом либо мог добиться почестей при помощи испытанного средства; менее скромные сооружения, в виде параллелограмма, окаймляли три стороны площади, ожидая менее избалованных фортуной зрителей, и помимо них — актеров предстоящего действа. У края возле воды никаких построек не было, но там высился лес латинских рей, и палубы в совокупности образовывали собой площадку более обширную, чем возведенные на суше зрительские места. По временам слышалась музыка, сопровождаемая теми дикими альпийскими возгласами, которые столь характерны для песен обитателей гор. Городские власти были давно на ногах и, как это свойственно важным чиновникам в маленьких городках, распоряжались с необычайной суетой, которая сама по себе только доказывала их ничтожество, хотя лица сих государственных мужей сохраняли выражение важности.
Площадка, возведенная для наиболее важных зрителей, была украшена флагами; посередине над ней возвышался балдахин из пестрого шелка. Внизу площади находилось здание, напоминающее замок, и его окна закрывали полосатые шторы, что выдавало его общественное предназначение; оно также было украшено флагами, и цвета республики развевались над его островерхими крышами и полоскались вдоль стен. Это была официальная резиденция Петера Хофмейстера, чиновника, которого мы уже успели представить читателю.
Часом позже выстрел возвестил всевозможным актерским труппам, находящимся в городе, что пора начинать празднество, и вскоре они, одна за одной, стали прибывать на площадь. Когда, под звуки рожка или горна, прошла небольшая процессия, любопытство зрителей еще более возросло, и народу позволили заполнить те небольшие части площади, которые не предназначались для каких-либо иных целей. Как раз к этому времени на возвышении появился один человек. Наверное, он пользовался особыми привилегиями, судя по восторженным возгласам, какими встретила его толпа. Это был добрейший монах из обители Святого Бернарда, с обнаженной головой и веселым, довольным лицом, отвечавший на приветствия многих крестьян, которые, во имя святого Августина, предоставляли ему приют, когда он путешествовал в долинах, или сами пользовались гостеприимством обители, бывая в горах. Приветствия эти свидетельствовали в пользу человечества, ибо были искренни, полны сердечного тепла и почтительности по отношению к религиозному служителю и в его лице — к неустанно творящему благие дела монашескому сообществу.
— Всего тебе доброго, отец Ксавье! Богатых сборов! — кричал краснолицый дородный крестьянин. — Что-то ты позабыл Бенуа Эмери с семейством! Разве бывало когда-либо, чтобы сборщик из обители Святого Бернарда, постучавшийся в дверь моего дома, уходил с пустыми руками? Ждем тебя завтра, почтенный монах, с твоей чашей; лето было жаркое, винограда уродилось много, и вино уже забродило в чанах. Можешь зачерпнуть любого, и красного и белого, — какого ни пожелаешь. Все к твоим услугам.
— Спасибо, спасибо, добрый Бенуа; святой Августин не забудет о твоем благоволении, и от щедрости твоей лозы будут еще тяжелее. Мы берем для того, чтобы раздавать, и ни для одного города не призываем творить добро столь охотно, как для Во, жителей которого за их щедрость никогда не позабудут святые.
— Ах нет, мне ничего не надо от твоих святых; все мы, жители Во, последователи святого Кальвина, если он только будет когда-либо канонизирован. Но что с того, что ты слушаешь мессу, а мы любим молиться в простоте? Разве перестаем мы от этого быть людьми? Не студит ли мороз одинаково и католика и протестанта? Разве не равно грозят нам снежные обвалы? Не помню, чтобы ты или твои собратья расспрашивали замерзшего путешественника, какой он веры; всем вы даете кров и пищу, а при необходимости — и лечите, как и подобает добрым христианам. И что бы вы там, у себя в горах, ни думали о состоянии наших душ, о телах наших вы печетесь неустанно. Верно я говорю, соседи? Или старик Бенуа болтает попусту, оттого что несчетное количество раз бывал на перевале и позабыл, что Церкви наши в ссоре и ведут нас к небу разными путями?
Крестьяне зашевелились и в знак согласия закивали головами; ибо в те годы гостеприимством Святого Бернарда широко пользовались как бездомные скитальцы, так и бедные путешественники, о чем было широко известно всем окрестностям.
— Ты всегда будешь желанным гостем на перевале, ты, и твои друзья, и любой человек, каковы бы ни были его воззрения и сокровенные молитвы, — отозвался благодушный и веселый сборщик, чья круглая, довольная физиономия лучилась радостью и от приветствий собратьев по человечеству, и от щедрых посулов, ибо братство Святого Бернарда, не скупящееся на расходы, несомненно, нуждалось в возмещении потраченных средств. — Мы счастливы молиться за всех, кого любим, хотя и на свой лад, а не так, как они сами просят.
— Молись как умеешь, добрый каноник; я не из тех, кто отказывается от милости только потому, что она исходит от Рима. Но как поживает наш славный Уберто? Он редкий гость в долинах, и потому нам так хотелось бы увидеть этого мохнатого зверя!
Августинец окликнул пса, и тот поднялся на сцену величавой, непринужденной поступью, словно бы сознавая, какую достойную и полезную жизнь он ведет; чувствовалось, что собака привыкла к вниманию и ласке человека. При появлении знаменитого, прославленного пса толпа вновь зашевелилась, стала напирать на стражей, чтобы лучше было видно; кое-кто стал вытаскивать из карманов и бросать лакомые кусочки, в знак признания его заслуг. Тут же из-под навеса выскочил огромный, черный лохматый пес и принялся преспокойно и с аппетитом, порожденным бодрящим горным воздухом, пожирать куски мяса, которые ускользнули от внимания Уберто. Незваного гостя встретили как надоевшего, нелюбимого актера, которому приходится выносить вражду зрителей партера и галерки вкупе с местью за то благодушие, с коим он воспринимает неуважение толпы. Короче говоря, при первом же появлении его неудержимо и безжалостно принялись забрасывать метательными снарядами. Пес, в котором читатель, наверное, уже узнал пса-водолаза, принадлежащего Маледетто, был обескуражен враждебностью приема, поскольку прежде люди обычно выказывали ему дружелюбие не меньшее, чем прославленным и обласканным собакам — питомцам монастыря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Савойи каждую минуту прибывали лодки, в которых сидели крестьяне со своими семьями.
Близ верхнего края площади были возведены просторные подмостки для размещения тех, кто обладал высоким титулом либо мог добиться почестей при помощи испытанного средства; менее скромные сооружения, в виде параллелограмма, окаймляли три стороны площади, ожидая менее избалованных фортуной зрителей, и помимо них — актеров предстоящего действа. У края возле воды никаких построек не было, но там высился лес латинских рей, и палубы в совокупности образовывали собой площадку более обширную, чем возведенные на суше зрительские места. По временам слышалась музыка, сопровождаемая теми дикими альпийскими возгласами, которые столь характерны для песен обитателей гор. Городские власти были давно на ногах и, как это свойственно важным чиновникам в маленьких городках, распоряжались с необычайной суетой, которая сама по себе только доказывала их ничтожество, хотя лица сих государственных мужей сохраняли выражение важности.
Площадка, возведенная для наиболее важных зрителей, была украшена флагами; посередине над ней возвышался балдахин из пестрого шелка. Внизу площади находилось здание, напоминающее замок, и его окна закрывали полосатые шторы, что выдавало его общественное предназначение; оно также было украшено флагами, и цвета республики развевались над его островерхими крышами и полоскались вдоль стен. Это была официальная резиденция Петера Хофмейстера, чиновника, которого мы уже успели представить читателю.
Часом позже выстрел возвестил всевозможным актерским труппам, находящимся в городе, что пора начинать празднество, и вскоре они, одна за одной, стали прибывать на площадь. Когда, под звуки рожка или горна, прошла небольшая процессия, любопытство зрителей еще более возросло, и народу позволили заполнить те небольшие части площади, которые не предназначались для каких-либо иных целей. Как раз к этому времени на возвышении появился один человек. Наверное, он пользовался особыми привилегиями, судя по восторженным возгласам, какими встретила его толпа. Это был добрейший монах из обители Святого Бернарда, с обнаженной головой и веселым, довольным лицом, отвечавший на приветствия многих крестьян, которые, во имя святого Августина, предоставляли ему приют, когда он путешествовал в долинах, или сами пользовались гостеприимством обители, бывая в горах. Приветствия эти свидетельствовали в пользу человечества, ибо были искренни, полны сердечного тепла и почтительности по отношению к религиозному служителю и в его лице — к неустанно творящему благие дела монашескому сообществу.
— Всего тебе доброго, отец Ксавье! Богатых сборов! — кричал краснолицый дородный крестьянин. — Что-то ты позабыл Бенуа Эмери с семейством! Разве бывало когда-либо, чтобы сборщик из обители Святого Бернарда, постучавшийся в дверь моего дома, уходил с пустыми руками? Ждем тебя завтра, почтенный монах, с твоей чашей; лето было жаркое, винограда уродилось много, и вино уже забродило в чанах. Можешь зачерпнуть любого, и красного и белого, — какого ни пожелаешь. Все к твоим услугам.
— Спасибо, спасибо, добрый Бенуа; святой Августин не забудет о твоем благоволении, и от щедрости твоей лозы будут еще тяжелее. Мы берем для того, чтобы раздавать, и ни для одного города не призываем творить добро столь охотно, как для Во, жителей которого за их щедрость никогда не позабудут святые.
— Ах нет, мне ничего не надо от твоих святых; все мы, жители Во, последователи святого Кальвина, если он только будет когда-либо канонизирован. Но что с того, что ты слушаешь мессу, а мы любим молиться в простоте? Разве перестаем мы от этого быть людьми? Не студит ли мороз одинаково и католика и протестанта? Разве не равно грозят нам снежные обвалы? Не помню, чтобы ты или твои собратья расспрашивали замерзшего путешественника, какой он веры; всем вы даете кров и пищу, а при необходимости — и лечите, как и подобает добрым христианам. И что бы вы там, у себя в горах, ни думали о состоянии наших душ, о телах наших вы печетесь неустанно. Верно я говорю, соседи? Или старик Бенуа болтает попусту, оттого что несчетное количество раз бывал на перевале и позабыл, что Церкви наши в ссоре и ведут нас к небу разными путями?
Крестьяне зашевелились и в знак согласия закивали головами; ибо в те годы гостеприимством Святого Бернарда широко пользовались как бездомные скитальцы, так и бедные путешественники, о чем было широко известно всем окрестностям.
— Ты всегда будешь желанным гостем на перевале, ты, и твои друзья, и любой человек, каковы бы ни были его воззрения и сокровенные молитвы, — отозвался благодушный и веселый сборщик, чья круглая, довольная физиономия лучилась радостью и от приветствий собратьев по человечеству, и от щедрых посулов, ибо братство Святого Бернарда, не скупящееся на расходы, несомненно, нуждалось в возмещении потраченных средств. — Мы счастливы молиться за всех, кого любим, хотя и на свой лад, а не так, как они сами просят.
— Молись как умеешь, добрый каноник; я не из тех, кто отказывается от милости только потому, что она исходит от Рима. Но как поживает наш славный Уберто? Он редкий гость в долинах, и потому нам так хотелось бы увидеть этого мохнатого зверя!
Августинец окликнул пса, и тот поднялся на сцену величавой, непринужденной поступью, словно бы сознавая, какую достойную и полезную жизнь он ведет; чувствовалось, что собака привыкла к вниманию и ласке человека. При появлении знаменитого, прославленного пса толпа вновь зашевелилась, стала напирать на стражей, чтобы лучше было видно; кое-кто стал вытаскивать из карманов и бросать лакомые кусочки, в знак признания его заслуг. Тут же из-под навеса выскочил огромный, черный лохматый пес и принялся преспокойно и с аппетитом, порожденным бодрящим горным воздухом, пожирать куски мяса, которые ускользнули от внимания Уберто. Незваного гостя встретили как надоевшего, нелюбимого актера, которому приходится выносить вражду зрителей партера и галерки вкупе с местью за то благодушие, с коим он воспринимает неуважение толпы. Короче говоря, при первом же появлении его неудержимо и безжалостно принялись забрасывать метательными снарядами. Пес, в котором читатель, наверное, уже узнал пса-водолаза, принадлежащего Маледетто, был обескуражен враждебностью приема, поскольку прежде люди обычно выказывали ему дружелюбие не меньшее, чем прославленным и обласканным собакам — питомцам монастыря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124