Отняв руки от лица, девушка взглянула на Сигизмунда и молча улыбнулась; свет улыбки, при бледности ее лица, напомнил луч солнца, озаряющий снежные вершины.
— Не скрою от тебя, Сигизмунд, — сказала девушка, — мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Более того: как только я услышала истину, нежелание связывать свою судьбу с таким вот несчастливцем едва ли не заставило меня позабыть и о твоих многократных заслугах, и о твоих несомненных достоинствах. Бывают мгновения, когда обычай и предрассудки заглушают голос разума; но при благом расположении сердца они недолго торжествуют. Никогда я еще не была так потрясена несправедливостью наших законов, хотя вчера вечером, когда эти несчастные путешественники столь жадно домогались крови того, кто… кто…
— Моего отца, Адельгейда.
— Того, кто является виновником твоего бытия, Сигизмунд, — продолжала она торжественно, с очевидной уважительностью к их кровной связи, — я была поражена тем, насколько общество может быть жестоким; но теперь, когда я вижу, каким насилием оборачиваются законы и предписания против тебя, душа моя кипит от возмущения.
— Спасибо, спасибо! Я бесконечно благодарен тебе… — с жаром ответил юноша. — Меньшего я и не мог ожидать от госпожи де Вилладинг.
— Но если ты не ожидал большего, Сигизмунд, — заливаясь румянцем, заключила девушка, — значит, и ты несправедлив, подобно всем; скажу даже, что ты никогда, наверное, не понимал Адельгейду де Вилладинг, чье имя сейчас произнес с такой холодностью. Бывают минуты, когда мы поддаемся слабости; когда предрассудки и пустые условности, вкупе с бездумностью и себялюбием, то есть все то, что мы называем интересами общества, кажутся вдруг представляющими некую ценность. Я не настолько богата воображением, чтобы представить вымышленные, мнимые обязательства выше тех, которые предъявляют мне природа и разум; и однако, несмотря на множество несправедливостей, происходящих в обществе, в нем есть немало разумных законов и традиций, и нельзя, как я полагаю, подчиняться ни на чем не основанной мечте, полностью или отчасти попирая вкусы и мнения других людей. Напротив, я склонна считать, что подчиниться требованиям общества, каковы бы они ни были, это и значит проявить благоразумие; и что, как правило, необдуманно заключенные союзы уже сами по себе представляют угрозу для счастья. Если бы я изначально знала о твоем происхождении, страх перед будущим или та холодная учтивость, которая обычно оберегает баловней судьбы, воспрепятствовали бы нашему сближению. Нет, я не то хочу сказать, что ты сейчас, наверное, думаешь, Сигизмунд; я не упрекаю тебя за обман, ибо знакомство наше состоялось совершенно случайно, а благодарность моя проявлялась слишком горячо; но я просто желаю объяснить тебе владеющие сейчас мною чувства. Как бы то ни было, мы не можем судить о нашем теперешнем положении, исходя из общих правил; и я сейчас рассуждаю не о том, вправе ли человек неблагородный искать руки дочери барона де Вилладинга, но о том, что Адельгейде следует еще раз взвесить притязания Сигизмунда, который оказался в обстоятельствах куда более худших, нежели она ожидала.
— И ты находишь возможным наш брак после всего, что услышала? — в изумлении воскликнул юноша.
— Я ставлю вопрос иным образом; я спрашиваю себя: справедливо ли будет, если я отвергну того, кто спас жизнь мне и моему отцу, Сигизмунда Штейнбаха, за то, что он сын человека презренного?
— Адельгейда!
— Не предваряй моего ответа, — спокойно и с достоинством ответила девушка, чем пресекла его волнение, — мне предстоит сделать важный, я бы сказала, серьезный вывод о вещах, с которыми я столкнулась совершенно неожиданно, безо всякой подготовки. Ты не подумаешь обо мне плохо, если я попрошу у тебя время, прежде чем дам обещание, которое сама считаю священным. Отец мой, ничего не зная о твоем происхождении, но ценя твои достоинства, доверил мне говорить с тобой свободно; но не переменит ли он своих намерений, когда откроется правда? Я должна ему все рассказать, ибо нахожусь в зависимости от его согласия. Как человек разумный и любящий сын, надеюсь, ты одобришь это мое решение.
Несмотря на ужасное признание, которое он только что сделал Адельгейде, в душе юноши при утешительных, ободряющих словах целеустремленной, любящей девушки проснулась надежда. Невозможно было юноше, столь одаренному и понимающему свои достоинства, хотя и не гордящемуся ими явно, не воспрянуть духом, когда она искренне и бескорыстно объявила, что счастье ее зависит от него. Однако намерение девушки посоветоваться с отцом заставило его взглянуть на вещи более трезво, ибо он понимал, что де Вилладинг будет судить несравненно строже.
— Не тревожь отца, Адельгейда; он будет удручен, обнаружив, что чувство благодарности окажется в противоречии с его благоразумием. Невозможно представить, чтобы Мельхиор де Вилладинг отдал свою единственную дочь сыну палача кантона. Спустя некоторое время, когда воспоминания о шторме потускнеют в памяти, ты с готовностью одобришь его решение.
Собеседница сидела, подперев рукой безупречное чело, как будто не слыша его слов. Она уже оправилась от потрясения, которое испытала, узнав о происхождении Сигизмунда, и теперь усиленно и тщательно размышляла над началом их знакомства, над его продолжением во всех мельчайших подробностях, вплоть до последних значительных событий, после которых ее чувство почтительности и восхищения переросло в неугасимую любовь к юноше.
— Если ты сын того человека, отчего ты носишь имя Штейнбаха, а не Бальтазара? — придирчиво спросила Адельгейда, пытаясь отыскать хотя бы малейший повод для надежды.
— Мне бы хотелось, ничего не скрывая, поведать тебе историю всей моей жизни, включая все обстоятельства, которые обусловили мое поведение, — сказал Сигизмунд. — Как-нибудь в другое время, когда оба мы будем более спокойны, я осмелюсь предложить тебе свой рассказ…
— В отсрочке нет необходимости; она даже непозволительна. Я обязана объяснить моему отцу все, и он, возможно, спросит, почему ты носишь чужое имя. Не думай, Сигизмунд, что я сочту твои обстоятельства недостаточно весомыми, но юность доверчива, а старость осмотрительна! Было бы лучше, если бы ты рассказал мне все теперь же.
Он уступил ее нежной настойчивости, обезоруженный ласковой и одновременно грустной улыбкой, с которой Адельгейда уговаривала его.
— Если тебе не терпится выслушать эту печальную историю, Адельгейда, — сказал он, — то я не вижу причин, по каким бы стал откладывать то немногое, что мне осталось рассказать. Тебе, вероятно, известны законы кантона — я имею в виду те жестокие, иным словом не назовешь, постановления, по которым одна семья, из поколения в поколение, обязана нести даже самые отвратительные обязанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Не скрою от тебя, Сигизмунд, — сказала девушка, — мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Более того: как только я услышала истину, нежелание связывать свою судьбу с таким вот несчастливцем едва ли не заставило меня позабыть и о твоих многократных заслугах, и о твоих несомненных достоинствах. Бывают мгновения, когда обычай и предрассудки заглушают голос разума; но при благом расположении сердца они недолго торжествуют. Никогда я еще не была так потрясена несправедливостью наших законов, хотя вчера вечером, когда эти несчастные путешественники столь жадно домогались крови того, кто… кто…
— Моего отца, Адельгейда.
— Того, кто является виновником твоего бытия, Сигизмунд, — продолжала она торжественно, с очевидной уважительностью к их кровной связи, — я была поражена тем, насколько общество может быть жестоким; но теперь, когда я вижу, каким насилием оборачиваются законы и предписания против тебя, душа моя кипит от возмущения.
— Спасибо, спасибо! Я бесконечно благодарен тебе… — с жаром ответил юноша. — Меньшего я и не мог ожидать от госпожи де Вилладинг.
— Но если ты не ожидал большего, Сигизмунд, — заливаясь румянцем, заключила девушка, — значит, и ты несправедлив, подобно всем; скажу даже, что ты никогда, наверное, не понимал Адельгейду де Вилладинг, чье имя сейчас произнес с такой холодностью. Бывают минуты, когда мы поддаемся слабости; когда предрассудки и пустые условности, вкупе с бездумностью и себялюбием, то есть все то, что мы называем интересами общества, кажутся вдруг представляющими некую ценность. Я не настолько богата воображением, чтобы представить вымышленные, мнимые обязательства выше тех, которые предъявляют мне природа и разум; и однако, несмотря на множество несправедливостей, происходящих в обществе, в нем есть немало разумных законов и традиций, и нельзя, как я полагаю, подчиняться ни на чем не основанной мечте, полностью или отчасти попирая вкусы и мнения других людей. Напротив, я склонна считать, что подчиниться требованиям общества, каковы бы они ни были, это и значит проявить благоразумие; и что, как правило, необдуманно заключенные союзы уже сами по себе представляют угрозу для счастья. Если бы я изначально знала о твоем происхождении, страх перед будущим или та холодная учтивость, которая обычно оберегает баловней судьбы, воспрепятствовали бы нашему сближению. Нет, я не то хочу сказать, что ты сейчас, наверное, думаешь, Сигизмунд; я не упрекаю тебя за обман, ибо знакомство наше состоялось совершенно случайно, а благодарность моя проявлялась слишком горячо; но я просто желаю объяснить тебе владеющие сейчас мною чувства. Как бы то ни было, мы не можем судить о нашем теперешнем положении, исходя из общих правил; и я сейчас рассуждаю не о том, вправе ли человек неблагородный искать руки дочери барона де Вилладинга, но о том, что Адельгейде следует еще раз взвесить притязания Сигизмунда, который оказался в обстоятельствах куда более худших, нежели она ожидала.
— И ты находишь возможным наш брак после всего, что услышала? — в изумлении воскликнул юноша.
— Я ставлю вопрос иным образом; я спрашиваю себя: справедливо ли будет, если я отвергну того, кто спас жизнь мне и моему отцу, Сигизмунда Штейнбаха, за то, что он сын человека презренного?
— Адельгейда!
— Не предваряй моего ответа, — спокойно и с достоинством ответила девушка, чем пресекла его волнение, — мне предстоит сделать важный, я бы сказала, серьезный вывод о вещах, с которыми я столкнулась совершенно неожиданно, безо всякой подготовки. Ты не подумаешь обо мне плохо, если я попрошу у тебя время, прежде чем дам обещание, которое сама считаю священным. Отец мой, ничего не зная о твоем происхождении, но ценя твои достоинства, доверил мне говорить с тобой свободно; но не переменит ли он своих намерений, когда откроется правда? Я должна ему все рассказать, ибо нахожусь в зависимости от его согласия. Как человек разумный и любящий сын, надеюсь, ты одобришь это мое решение.
Несмотря на ужасное признание, которое он только что сделал Адельгейде, в душе юноши при утешительных, ободряющих словах целеустремленной, любящей девушки проснулась надежда. Невозможно было юноше, столь одаренному и понимающему свои достоинства, хотя и не гордящемуся ими явно, не воспрянуть духом, когда она искренне и бескорыстно объявила, что счастье ее зависит от него. Однако намерение девушки посоветоваться с отцом заставило его взглянуть на вещи более трезво, ибо он понимал, что де Вилладинг будет судить несравненно строже.
— Не тревожь отца, Адельгейда; он будет удручен, обнаружив, что чувство благодарности окажется в противоречии с его благоразумием. Невозможно представить, чтобы Мельхиор де Вилладинг отдал свою единственную дочь сыну палача кантона. Спустя некоторое время, когда воспоминания о шторме потускнеют в памяти, ты с готовностью одобришь его решение.
Собеседница сидела, подперев рукой безупречное чело, как будто не слыша его слов. Она уже оправилась от потрясения, которое испытала, узнав о происхождении Сигизмунда, и теперь усиленно и тщательно размышляла над началом их знакомства, над его продолжением во всех мельчайших подробностях, вплоть до последних значительных событий, после которых ее чувство почтительности и восхищения переросло в неугасимую любовь к юноше.
— Если ты сын того человека, отчего ты носишь имя Штейнбаха, а не Бальтазара? — придирчиво спросила Адельгейда, пытаясь отыскать хотя бы малейший повод для надежды.
— Мне бы хотелось, ничего не скрывая, поведать тебе историю всей моей жизни, включая все обстоятельства, которые обусловили мое поведение, — сказал Сигизмунд. — Как-нибудь в другое время, когда оба мы будем более спокойны, я осмелюсь предложить тебе свой рассказ…
— В отсрочке нет необходимости; она даже непозволительна. Я обязана объяснить моему отцу все, и он, возможно, спросит, почему ты носишь чужое имя. Не думай, Сигизмунд, что я сочту твои обстоятельства недостаточно весомыми, но юность доверчива, а старость осмотрительна! Было бы лучше, если бы ты рассказал мне все теперь же.
Он уступил ее нежной настойчивости, обезоруженный ласковой и одновременно грустной улыбкой, с которой Адельгейда уговаривала его.
— Если тебе не терпится выслушать эту печальную историю, Адельгейда, — сказал он, — то я не вижу причин, по каким бы стал откладывать то немногое, что мне осталось рассказать. Тебе, вероятно, известны законы кантона — я имею в виду те жестокие, иным словом не назовешь, постановления, по которым одна семья, из поколения в поколение, обязана нести даже самые отвратительные обязанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124