Неттуно, с неподражаемой ловкостью и хладнокровием увертываясь от палок и камней, продолжал хватать куски мяса, пока огромный камень, угодивший незадачливому приверженцу Мазо прямо в бок, не заставил его с визгом и воем убраться со сцены. Тут же хозяин пса подскочил к обидчику и, схватив за глотку, стиснул пальцы так, что лицо несчастного посинело от удушья.
Камень бросил Конрад. Позабыв о напускном благочестии, он вместе с толпой орал и швырял камни, хотя не мог не знать и не помнить, как верно служил людям этот пес; и однако, он не только не защитил Неттуно, но и швырнул в него самый тяжелый камень. Мы уже заметили однажды, что Мазо и пилигрим не были большими друзьями, ибо моряк постоянно обнаруживал инстинктивное отвращение к занятию Конрада, и это не способствовало налаживанию мирных взаимоотношений.
— Ах ты!.. — кричал итальянец, чья кровь всколыхнулась, едва послышались первые крики против собаки, и вскипела гневом, когда он увидел трусливое и подлое нападение Конрада. — Мало тебе притворных молитв и поклонений, коими ты обманываешь легковерных; но ты еще притворно враждуешь с моим псом, чтобы превознести выкормыша Святого Бернарда, обижая других животных! Низкая тварь! И ты не устрашился, что любой честный человек разгневается против тебя!
— Друзья! Жители Веве!.. Почтенные граждане!.. — просипел пилигрим, едва только Мазо ослабил свою хватку. — Я Конрад, бедный, несчастный, кающийся паломник. Неужто вы потерпите, чтобы меня убили из-за какой-то собаки?
Подобное столкновение не могло происходить долго в таковом месте. Поначалу моряк одержал верх благодаря наплыву любопытных и густоте толпы; но под конец оказалось, что теснящиеся вкруг Мазо люди настроены по отношению к нему враждебно, и ему не ускользнуть от стражников, призванных блюсти на площади порядок. К счастью для Конрада, Мазо настолько ослеп от ярости, что позабыл и думать о ее возможных последствиях; и вскоре воины с алебардами сумели проложить себе путь сквозь толпу и подоспели как раз вовремя, чтобы спасти Конрада от железной хватки итальянца. Мазо затрепетал, увидев, к чему привела эта вспышка; пальцы его мгновенно разжались, и он исчез бы немедленно, если бы ему позволили это сделать те, в чьих руках он оказался. Тут же начались словопрения и поднялся неимоверный шум, какой обычно сопровождает — и предваряет — все баталии простолюдинов. Офицер стражи расспрашивал, и ему отвечали двадцать голосов одновременно, которые заглушали друг друга, не говоря уж о противоречивости ответов. Один свидетель утверждал, что Конрад не удовлетворился тем, что швырнул камень в собаку, но вслед за этим ударил и хозяина; это был хозяин гостиницы, где останавливался Мазо, благодаря неизменной своей щедрости сумевший заручиться его поддержкой. Другой готов был под клятвой утверждать, что пес принадлежит пилигриму и носит его котомку с пожитками и что Мазо, питая давнишнюю вражду против хозяина и собаки, швырнул камень и заставил последнего убраться со сцены, а с хозяином обошелся несколько более мягко, чему все здесь были свидетелями. Так говорил неаполитанский жонглер Пиппо, который подружился с Конрадом с самого начала путешествия, и был готов принести свидетельство в пользу друга, надеясь, что и тот, в свою очередь, когда-нибудь отплатит ему тем же. Третий заявлял, что на самом деле собака принадлежит итальянцу, но камень в нее бросил человек, стоявший рядом с пилигримом, которого Мазо обвинил по ошибке; итальянец, конечно, заслуживает наказания, потому что едва не задушил ни в чем не повинного Конрада. Свидетель этот был человеком честным, но ограниченным и не лишенным предрассудков. Виновным он счел соседа, который недаром слыл человеком дурным, потому что мог совершить любой неблаговидный поступок. С другой стороны, пилигрим, по его мнению, как человек благочестивый, не способен швырнуть в собаку камень, что само по себе служит доказательством вины стоявшего с ним рядом злополучного горожанина; вот так все, кто судит под влиянием предрассудков и расхожих мнений, любой грех готовы свалить на людей, которых они считают падшими, и без колебания выгородить баловней судьбы, носящих почетные имена.
Офицер, который выслушал три противоречивых мнения вместе с шумными пояснениями тех, кто так и не разобрался в этом деле, пребывал в растерянности, не зная, кому из свидетелей должно верить. И наконец ему пришла в голову спасительная мысль, что нарушителей порядка следует отвести в караульное помещение, а с ними и троих свидетелей: таким образом и виновные будут наказаны, и свидетели призадумаются над тем, чтобы в будущем давать менее путаные показания. Едва только он сообщил всем о своем беспристрастном решении, звук рожка возгласил о приближении актеров, как если бы столь незначительные лица воззвали к почтенным владельцам виноградных лоз. Сие воззвание убыстрило шаги правосудия, ибо те, кто добивался только что торжества законности, встревожились, как бы не пропустить начала зрелища, что оказалось бы худшей карой за медлительность. Руководствуясь скорее этим новым побуждением, не очень-то справедливым, но не менее сильным, чем желание добиться справедливости, возмутители спокойствия, не исключая тех, кто только что выказал свой немирный нрав, насочиняв заведомо ложных историй, заторопились прочь, предоставив обществу наслаждаться покоем, столь необходимым в ту опасную эпоху мятежей и революций, для того чтобы можно было, сохранив достоинство, заниматься торговлей и поддерживать порядок с наименьшей затратой усилий.
Звук рожка послужил сигналом для общего движения, ибо возвещал начало церемонии. Нет необходимости говорить о лицах, которые присутствовали на увеселениях, мы только скажем здесь, что актеры, труппа за труппой, прибывали на площадь, под музыку маршируя от мест первоначального размещения к центру площади. Сцена начала заполняться привилегированной публикой, среди которой были высшая аристократия правящего кантона, чиновники, занимавшие слишком важные посты для того, чтобы располагаться посреди простых зрителей, несколько знатных французов и итальянцев и даже несколько англичан — ибо в те дни Англия считалась далеким государством, и немногие из ее элиты могли присутствовать на этих пышных торжествах; почти все зрители приехали из соседних земель, обладали досугом и средствами и были титулованными особами; здесь находились также жены и родственники стражей, которых, как и актеров, наняли по случаю празднества. К тому времени, как участники шествия собрались на площади, все места на возвышении были заняты, помимо тех, что предназначались для бейлифа и его ближайших друзей.
ГЛАВА XIV
Ряды блистали римских сыновей,
Когда на сцену Росций выходил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Камень бросил Конрад. Позабыв о напускном благочестии, он вместе с толпой орал и швырял камни, хотя не мог не знать и не помнить, как верно служил людям этот пес; и однако, он не только не защитил Неттуно, но и швырнул в него самый тяжелый камень. Мы уже заметили однажды, что Мазо и пилигрим не были большими друзьями, ибо моряк постоянно обнаруживал инстинктивное отвращение к занятию Конрада, и это не способствовало налаживанию мирных взаимоотношений.
— Ах ты!.. — кричал итальянец, чья кровь всколыхнулась, едва послышались первые крики против собаки, и вскипела гневом, когда он увидел трусливое и подлое нападение Конрада. — Мало тебе притворных молитв и поклонений, коими ты обманываешь легковерных; но ты еще притворно враждуешь с моим псом, чтобы превознести выкормыша Святого Бернарда, обижая других животных! Низкая тварь! И ты не устрашился, что любой честный человек разгневается против тебя!
— Друзья! Жители Веве!.. Почтенные граждане!.. — просипел пилигрим, едва только Мазо ослабил свою хватку. — Я Конрад, бедный, несчастный, кающийся паломник. Неужто вы потерпите, чтобы меня убили из-за какой-то собаки?
Подобное столкновение не могло происходить долго в таковом месте. Поначалу моряк одержал верх благодаря наплыву любопытных и густоте толпы; но под конец оказалось, что теснящиеся вкруг Мазо люди настроены по отношению к нему враждебно, и ему не ускользнуть от стражников, призванных блюсти на площади порядок. К счастью для Конрада, Мазо настолько ослеп от ярости, что позабыл и думать о ее возможных последствиях; и вскоре воины с алебардами сумели проложить себе путь сквозь толпу и подоспели как раз вовремя, чтобы спасти Конрада от железной хватки итальянца. Мазо затрепетал, увидев, к чему привела эта вспышка; пальцы его мгновенно разжались, и он исчез бы немедленно, если бы ему позволили это сделать те, в чьих руках он оказался. Тут же начались словопрения и поднялся неимоверный шум, какой обычно сопровождает — и предваряет — все баталии простолюдинов. Офицер стражи расспрашивал, и ему отвечали двадцать голосов одновременно, которые заглушали друг друга, не говоря уж о противоречивости ответов. Один свидетель утверждал, что Конрад не удовлетворился тем, что швырнул камень в собаку, но вслед за этим ударил и хозяина; это был хозяин гостиницы, где останавливался Мазо, благодаря неизменной своей щедрости сумевший заручиться его поддержкой. Другой готов был под клятвой утверждать, что пес принадлежит пилигриму и носит его котомку с пожитками и что Мазо, питая давнишнюю вражду против хозяина и собаки, швырнул камень и заставил последнего убраться со сцены, а с хозяином обошелся несколько более мягко, чему все здесь были свидетелями. Так говорил неаполитанский жонглер Пиппо, который подружился с Конрадом с самого начала путешествия, и был готов принести свидетельство в пользу друга, надеясь, что и тот, в свою очередь, когда-нибудь отплатит ему тем же. Третий заявлял, что на самом деле собака принадлежит итальянцу, но камень в нее бросил человек, стоявший рядом с пилигримом, которого Мазо обвинил по ошибке; итальянец, конечно, заслуживает наказания, потому что едва не задушил ни в чем не повинного Конрада. Свидетель этот был человеком честным, но ограниченным и не лишенным предрассудков. Виновным он счел соседа, который недаром слыл человеком дурным, потому что мог совершить любой неблаговидный поступок. С другой стороны, пилигрим, по его мнению, как человек благочестивый, не способен швырнуть в собаку камень, что само по себе служит доказательством вины стоявшего с ним рядом злополучного горожанина; вот так все, кто судит под влиянием предрассудков и расхожих мнений, любой грех готовы свалить на людей, которых они считают падшими, и без колебания выгородить баловней судьбы, носящих почетные имена.
Офицер, который выслушал три противоречивых мнения вместе с шумными пояснениями тех, кто так и не разобрался в этом деле, пребывал в растерянности, не зная, кому из свидетелей должно верить. И наконец ему пришла в голову спасительная мысль, что нарушителей порядка следует отвести в караульное помещение, а с ними и троих свидетелей: таким образом и виновные будут наказаны, и свидетели призадумаются над тем, чтобы в будущем давать менее путаные показания. Едва только он сообщил всем о своем беспристрастном решении, звук рожка возгласил о приближении актеров, как если бы столь незначительные лица воззвали к почтенным владельцам виноградных лоз. Сие воззвание убыстрило шаги правосудия, ибо те, кто добивался только что торжества законности, встревожились, как бы не пропустить начала зрелища, что оказалось бы худшей карой за медлительность. Руководствуясь скорее этим новым побуждением, не очень-то справедливым, но не менее сильным, чем желание добиться справедливости, возмутители спокойствия, не исключая тех, кто только что выказал свой немирный нрав, насочиняв заведомо ложных историй, заторопились прочь, предоставив обществу наслаждаться покоем, столь необходимым в ту опасную эпоху мятежей и революций, для того чтобы можно было, сохранив достоинство, заниматься торговлей и поддерживать порядок с наименьшей затратой усилий.
Звук рожка послужил сигналом для общего движения, ибо возвещал начало церемонии. Нет необходимости говорить о лицах, которые присутствовали на увеселениях, мы только скажем здесь, что актеры, труппа за труппой, прибывали на площадь, под музыку маршируя от мест первоначального размещения к центру площади. Сцена начала заполняться привилегированной публикой, среди которой были высшая аристократия правящего кантона, чиновники, занимавшие слишком важные посты для того, чтобы располагаться посреди простых зрителей, несколько знатных французов и итальянцев и даже несколько англичан — ибо в те дни Англия считалась далеким государством, и немногие из ее элиты могли присутствовать на этих пышных торжествах; почти все зрители приехали из соседних земель, обладали досугом и средствами и были титулованными особами; здесь находились также жены и родственники стражей, которых, как и актеров, наняли по случаю празднества. К тому времени, как участники шествия собрались на площади, все места на возвышении были заняты, помимо тех, что предназначались для бейлифа и его ближайших друзей.
ГЛАВА XIV
Ряды блистали римских сыновей,
Когда на сцену Росций выходил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124