Наконец он признался — спокойно и не стыдясь, как человек, понимающий важность своих слов, хотя говорить старался как можно тише:
— Я Бальтазар, из одного с вами кантона, господин барон; и я прошу вашей защиты на случай, если те непокорливые души, что сейчас собрались на полубаке, узнают истину. У меня кровь в жилах стыла от ужаса, когда я слышал их страшные угрозы и ругательства. Если бы не страх, я не выдал бы своей тайны, ибо — Бог свидетель! — я не горжусь своим ремеслом.
Наблюдая всеобщее удивление, смешанное с явной брезгливостью, синьор Гримальди попросил объясниться.
— Имя твое ничего мне не говорит, герр Мюллер или герр Бальтазар, если так угодно, — заявил генуэзец, оглядываясь на своих друзей. — В нем кроется некая тайна, которая должна быть мне растолкована.
— Синьор, я бернский палач.
Синьор Гримальди, несмотря на длительную привычку обуздывать слишком сильные чувства, присущую классу аристократов, не мог скрыть неожиданного изумления, ибо и он не был чужд общечеловеческих предрассудков.
— Ну и повезло же нам с соседом, Мельхиор!.. — отрывисто заметил он, бесцеремонно отвернувшись от странника, чью кротость он теперь почитал напускной, ибо немногие способны доискиваться истинных мотивов поведения тех, кто осужден в глазах света. — Сколько прекрасных и полезных сентенций было нами высказано по столь недостойному поводу!
Друг его, однако, не был столь неприятно поражен, когда услышал истинное имя странника. Барона необыкновенно смущало то, что странник изъясняется загадками, и теперь, когда все так быстро открылось, де Вилладинг испытал серьезное облегчение.
— Под вымышленным именем ты намереваешься скрыться ото всех! Я хорошо знаю Мюллеров из Эмменталя и потому тщетно пытался соотнести рассказ этого доброго человека с каким-либо представителем их семейства. Но теперь мне все стало ясно; конечно же, у Бальтазара нет оснований гордиться тем, что судьба предназначила для их рода занятие палачей.
— Это наследственная должность? — живо поинтересовался генуэзец.
— Именно так. Ты ведь знаешь, что у нас в Берне чтут старинные обычаи. Тот, кто рожден бюргером, до конца своих дней пользуется наследственными привилегиями, а тот, кто не обладает ими от рождения, обязан заслужить либо купить их. Наши устои — подражание природе, которая оставляет человека таким, каким она его создала, причем порядок и гармония в обществе зиждутся на древних, четко очерченных законах, что является и мудрым и необходимым. Кто рожден сильным, тот и пребудет сильным; тому же, кто рождается слабым, приходится довольствоваться своей слабостью.
Похоже было, что синьор Гримальди испытывает раскаяние.
— Значит, ремесло палача перешло к тебе по наследству? — спросил он у Бальтазара.
— Да, синьор; иначе моя рука никогда бы не поднялась на убийство. Это довольно тяжкая должность, несмотря на то что она предписана и освящена законом; да будет проклят этот закон!
— Предки твои находили свою должность почетной!
— А нам приходится страдать по причине их заблуждений; что касается нашей семьи, синьор, дети воистину призваны рассчитываться за грехи отцов вплоть до самых младших поколений!
Лицо генуэзца посветлело, и он заговорил с обычной учтивостью:
— Да, здесь была допущена некая несправедливость, иначе ты не находился бы сейчас в столь плачевном положении. В случае действительной опасности обращайся к нам за помощью без колебаний. Законы следует уважать, но хотелось бы, чтобы они не были так жестоки. Природа наделила тебя недостатками, как и любого из нас; жаль, что ее труды настолько несовершенны.
— Я не жалуюсь на всеобщее презрение, к которому уже привык, но опасаюсь ярости невежественных и суеверных людей, которые воображают, что мое присутствие может навлечь на барк проклятие.
Существуют обстоятельства, которые гораздо более поучительны, нежели тысячи вдохновенных и громогласных проповедей, поскольку факты, в их обнаженной простоте, гораздо более красноречивы, чем слова. Именно такое впечатление произвела неожиданная, кроткая просьба Бальтазара. Любой из компании аристократов отнесся бы к этому человеку совсем иначе, встреть он его в иной, возможно, более заурядной, обстановке. Но сейчас все были возмущены насилием, которое сделало его жизнь столь плачевной, а добрейший Мельхиор де Вилладинг недоумевал, как подобная несправедливость могла свершиться под сенью бернских законов.
ГЛАВА VI
Я словно видел кораблей обломки,
Белеющие кости моряков,
Златые слитки, якори большие,
Отборный жемчуг, груды самоцветов,
Разбросанные по морскому дну.
«Ричард III»
Свет сумерек сделался теперь едва заметен, и над озером быстро сгущалась тьма. Фигура Мазо, который все еще расхаживал по своей площадке, отчетливо вырисовывалась на фоне слабо светлеющего неба, но на обоих берегах ничего уже нельзя было различить: мелкие предметы совершенно слились с бесформенным, огромным нагромождением гор. То здесь, то там проглядывала звездочка, хотя почти весь небосвод над горными вершинами был затянут облаками. Полоса тусклого, неестественного света виднелась там, где вдоль Роны простирались луга, а также неподалеку от вершины Монблана, который, невидимый с этой части озера, располагался под прикрытием Савойских Альп — монарх над вершинами, укрывшийся в крепости из скал и ледяных глыб.
Из-за перемены впечатлений, которую принес с собой поздний час, а также неприятного осадка, оставшегося после краткой беседы с Бальтазаром, всем захотелось, чтобы плавание, уже прискучившее, поскорее завершилось. Все, что недавно наполняло душу чистейшим восторгом, померкло и сделалось угрожающим; и самая величественность, с какой природа смешала воедино все свои стихии, внушала чувство неуверенности и тревоги. Волшебные, мягко очерченные природные арабески, которые недавно вызывали у всех такой восторг, превратились в сумрачные скалы, нависшие над беспомощным барком, как предостережение о чудовищной и незыблемой мощи, способной в час, когда бушуют стихии, сокрушить любого дерзкого противника.
Компания на корме барка с затаенной тревогой наблюдала за переменами, которые могли расцениваться как предзнаменования, хотя беззаботный смех, грубые шутки и возгласы, доносившиеся с носовой части судна, с очевидностью доказывали, что большинство пассажиров продолжало веселиться с безоглядной беспечностью, присущей людям грубых нравов. Впрочем, один из зрителей украдкой отделился от толпы и устроился на груде тюков, предпочитая размышление в одиночестве бурному веселью толпы. Это был вестфальский студент, который, устав от увеселений, слишком примитивных для его вкуса, и пораженный величественным видом озера и гор, тихо отошел в сторону, чтобы поразмышлять об оставленном доме и дорогих его сердцу существах;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Я Бальтазар, из одного с вами кантона, господин барон; и я прошу вашей защиты на случай, если те непокорливые души, что сейчас собрались на полубаке, узнают истину. У меня кровь в жилах стыла от ужаса, когда я слышал их страшные угрозы и ругательства. Если бы не страх, я не выдал бы своей тайны, ибо — Бог свидетель! — я не горжусь своим ремеслом.
Наблюдая всеобщее удивление, смешанное с явной брезгливостью, синьор Гримальди попросил объясниться.
— Имя твое ничего мне не говорит, герр Мюллер или герр Бальтазар, если так угодно, — заявил генуэзец, оглядываясь на своих друзей. — В нем кроется некая тайна, которая должна быть мне растолкована.
— Синьор, я бернский палач.
Синьор Гримальди, несмотря на длительную привычку обуздывать слишком сильные чувства, присущую классу аристократов, не мог скрыть неожиданного изумления, ибо и он не был чужд общечеловеческих предрассудков.
— Ну и повезло же нам с соседом, Мельхиор!.. — отрывисто заметил он, бесцеремонно отвернувшись от странника, чью кротость он теперь почитал напускной, ибо немногие способны доискиваться истинных мотивов поведения тех, кто осужден в глазах света. — Сколько прекрасных и полезных сентенций было нами высказано по столь недостойному поводу!
Друг его, однако, не был столь неприятно поражен, когда услышал истинное имя странника. Барона необыкновенно смущало то, что странник изъясняется загадками, и теперь, когда все так быстро открылось, де Вилладинг испытал серьезное облегчение.
— Под вымышленным именем ты намереваешься скрыться ото всех! Я хорошо знаю Мюллеров из Эмменталя и потому тщетно пытался соотнести рассказ этого доброго человека с каким-либо представителем их семейства. Но теперь мне все стало ясно; конечно же, у Бальтазара нет оснований гордиться тем, что судьба предназначила для их рода занятие палачей.
— Это наследственная должность? — живо поинтересовался генуэзец.
— Именно так. Ты ведь знаешь, что у нас в Берне чтут старинные обычаи. Тот, кто рожден бюргером, до конца своих дней пользуется наследственными привилегиями, а тот, кто не обладает ими от рождения, обязан заслужить либо купить их. Наши устои — подражание природе, которая оставляет человека таким, каким она его создала, причем порядок и гармония в обществе зиждутся на древних, четко очерченных законах, что является и мудрым и необходимым. Кто рожден сильным, тот и пребудет сильным; тому же, кто рождается слабым, приходится довольствоваться своей слабостью.
Похоже было, что синьор Гримальди испытывает раскаяние.
— Значит, ремесло палача перешло к тебе по наследству? — спросил он у Бальтазара.
— Да, синьор; иначе моя рука никогда бы не поднялась на убийство. Это довольно тяжкая должность, несмотря на то что она предписана и освящена законом; да будет проклят этот закон!
— Предки твои находили свою должность почетной!
— А нам приходится страдать по причине их заблуждений; что касается нашей семьи, синьор, дети воистину призваны рассчитываться за грехи отцов вплоть до самых младших поколений!
Лицо генуэзца посветлело, и он заговорил с обычной учтивостью:
— Да, здесь была допущена некая несправедливость, иначе ты не находился бы сейчас в столь плачевном положении. В случае действительной опасности обращайся к нам за помощью без колебаний. Законы следует уважать, но хотелось бы, чтобы они не были так жестоки. Природа наделила тебя недостатками, как и любого из нас; жаль, что ее труды настолько несовершенны.
— Я не жалуюсь на всеобщее презрение, к которому уже привык, но опасаюсь ярости невежественных и суеверных людей, которые воображают, что мое присутствие может навлечь на барк проклятие.
Существуют обстоятельства, которые гораздо более поучительны, нежели тысячи вдохновенных и громогласных проповедей, поскольку факты, в их обнаженной простоте, гораздо более красноречивы, чем слова. Именно такое впечатление произвела неожиданная, кроткая просьба Бальтазара. Любой из компании аристократов отнесся бы к этому человеку совсем иначе, встреть он его в иной, возможно, более заурядной, обстановке. Но сейчас все были возмущены насилием, которое сделало его жизнь столь плачевной, а добрейший Мельхиор де Вилладинг недоумевал, как подобная несправедливость могла свершиться под сенью бернских законов.
ГЛАВА VI
Я словно видел кораблей обломки,
Белеющие кости моряков,
Златые слитки, якори большие,
Отборный жемчуг, груды самоцветов,
Разбросанные по морскому дну.
«Ричард III»
Свет сумерек сделался теперь едва заметен, и над озером быстро сгущалась тьма. Фигура Мазо, который все еще расхаживал по своей площадке, отчетливо вырисовывалась на фоне слабо светлеющего неба, но на обоих берегах ничего уже нельзя было различить: мелкие предметы совершенно слились с бесформенным, огромным нагромождением гор. То здесь, то там проглядывала звездочка, хотя почти весь небосвод над горными вершинами был затянут облаками. Полоса тусклого, неестественного света виднелась там, где вдоль Роны простирались луга, а также неподалеку от вершины Монблана, который, невидимый с этой части озера, располагался под прикрытием Савойских Альп — монарх над вершинами, укрывшийся в крепости из скал и ледяных глыб.
Из-за перемены впечатлений, которую принес с собой поздний час, а также неприятного осадка, оставшегося после краткой беседы с Бальтазаром, всем захотелось, чтобы плавание, уже прискучившее, поскорее завершилось. Все, что недавно наполняло душу чистейшим восторгом, померкло и сделалось угрожающим; и самая величественность, с какой природа смешала воедино все свои стихии, внушала чувство неуверенности и тревоги. Волшебные, мягко очерченные природные арабески, которые недавно вызывали у всех такой восторг, превратились в сумрачные скалы, нависшие над беспомощным барком, как предостережение о чудовищной и незыблемой мощи, способной в час, когда бушуют стихии, сокрушить любого дерзкого противника.
Компания на корме барка с затаенной тревогой наблюдала за переменами, которые могли расцениваться как предзнаменования, хотя беззаботный смех, грубые шутки и возгласы, доносившиеся с носовой части судна, с очевидностью доказывали, что большинство пассажиров продолжало веселиться с безоглядной беспечностью, присущей людям грубых нравов. Впрочем, один из зрителей украдкой отделился от толпы и устроился на груде тюков, предпочитая размышление в одиночестве бурному веселью толпы. Это был вестфальский студент, который, устав от увеселений, слишком примитивных для его вкуса, и пораженный величественным видом озера и гор, тихо отошел в сторону, чтобы поразмышлять об оставленном доме и дорогих его сердцу существах;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124