Жизнь Маледетто была полна риска и опасностей. Он немало насмотрелся на то, как люди умирают, и умел держать себя спокойно посреди воплей и стонов и всех ужасов смерти, но никогда прежде ему не приходилось наблюдать столь краткий и безмолвный конец. Около минуты он вглядывался в темную, неспокойную воду, ожидая, что несчастный все же появится; но с исчезновением последней надежды поднялся на ноги, потрясенный, укоряемый совестью. И все же решимость не покинула его. Он понимал, что отвлекать сейчас людей от работы бесполезно и даже опасно; и потому злополучный студент перешел в мир иной без единого слова скорби. Исчезновения студента никто не заметил, не исключая тех, в чьей компании он провел день. И только девушка на берегах Эльбы, с которой он был связан уговором, долго смотрела на меркнущую звезду и горько плакала оттого, что ее верность не находит отклика. Ее чистая любовь на много лет пережила предмет воздыханий, прочно запечатленный в пылком девичьем сердце. Дни, недели, месяцы, годы протекли для нее в напрасном ожидании, но Женевское озеро хранит свои тайны; а тот единственный, кому была известна судьба ее возлюбленного, навряд ли часто вспоминал о несчастном случае, коих навидался превеликое множество за всю свою полную приключений жизнь.
Мазо вновь появился посреди толпы, держась уверенно, поскольку понимал, что властвовать успешно нельзя, не проявляя хладнокровия. Команда барка подчинялась теперь ему, потому что Батист, потрясенный и задыхающийся от гнева, был более не в состоянии внятно говорить или отдавать разумные приказы. К счастью для пассажиров барка, у капитана нашелся неплохой заместитель, ибо озеро сейчас было поистине грозно.
Требуется немало времени, чтобы описать все эти события, причем мысли опережают перо. Однако с тех пор, как озеро находилось в полном покое, миновало всего двадцать минут, и для втянутых в работу людей минуты эти пролетели совсем незаметно. Работа кипела, но и воздушные потоки не дремали. Провал в небе, где мерцал неестественный свет, затянулся, и ужасные грохочущие колесницы придвинулись ближе. Волна теплого воздуха трижды овеяла барк, который с каждым разом все резче соскальзывал с водяного вала, и лица путешественников обдавало прохладой, как если бы их обмахивал огромный веер. Душный воздух, скопившийся за день над озером, перемещался под натиском ледяных струй, спускавшихся от ледников; все это приводило к сильной качке.
Небо было теперь непроницаемо черным, и разыгравшееся озеро напоминало глухое, сумрачное ущелье, наполненное водой: величественная картина грозной ночи! На фоне бегущих облаков можно было различить только отроги Савойских Альп, похожие на отвесные стены, которые, казалось, были совсем неподалеку; разнообразные же плавно очерченные террасы хотя и выглядели менее угрожающе, были почти неразличимы в сумраке.
Однако сигнальный костер Роже де Блоне все еще продолжал полыхать, и по всему берегу сновали люди с факелами. Берег, казалось, ожил: их видели и осознавали их положение.
Палуба была теперь пуста, и путешественники собрались в кружок меж двумя мачтами. Пиппо, устрашенный грозными предзнаменованиями минувшего часа, утратил всю свою шутливость, и Конрад, трепещущий от ужаса, усиливаемого суеверием, позабыл о своем привычном лицемерном благочестии. Оба и другие с ними рассуждали о грозящей им опасности и о том, возможно ли избежать ее.
— На этом проклятом барке нет ни одного образа Девы Марии и ни одна лампада не теплится перед ликом хоть какого-нибудь святого! — сказал жонглер, после того как некоторые из пассажиров смело высказали свои оригинальные замечания. — Где капитан? Пусть он объяснит нам, в чем причина такого небрежения!
Пассажиры примерно поровну делились на тех, кто отпал от Рима, и на его приверженцев. И потому предложение Пиппо было встречено не вполне единодушно. Католики требовали к ответу капитана, тогда как протестанты, с усиливающимся страхом, зароптали, что идолопоклонство еще скорее приведет их к гибели.
— Гнев Божий да падет на того, кто смеет так дерзко мыслить! — пробормотал Пиппо, не отваживаясь открыто спорить и все же всем своим существом стремясь припасть к недостающей святыне. — Благочестивый Конрад! Нет ли у тебя с собой того, что полезно иметь всякому христианину?
Пилигрим протянул ему четки и крест. Сии священные символы католики начали передавать от уст к устам с не меньшим усердием, чем когда освобождали палубу от груза. Подбодренные святыней, они стали громко требовать Батиста. Капитан, слыша, как эти невежественные люди высказывают свое недовольство, затрясся всем телом, потому что чувство ответственности, меж приступами ярости и презренного малодушия, давно покинуло его. В ответ на требования зажечь огонь перед образом Матери Божией, который дал Конрад, Батист возразил, что он является протестантом, что качка слишком сильная и потому зажечь огонь было бы трудно да и вдобавок это оскорбило бы пассажиров, придерживающихся иных верований. Католики, вспомнив о том, что обладающий решительным характером Мазо — итальянец, стали громко звать его, чтобы он, ради Господа, помог осуществить их просьбу. Но моряк сейчас трудился на баке, бросая в воду якоря; матросы вяло помогали ему, не понимая, к чему эта бесполезная предосторожность, ведь веревки не настолько длинны, чтобы достать до дна. И вдруг кто-то предположил, что на барк, наверное, наложено проклятие за то, что капитан намеревался взять на борт палача. По спине у Батиста пробежали мурашки, и кровь застыла в жилах.
— Думаете, вся причина в этом? — спросил он заплетающимся языком.
Предрассудки всегда оказываются сильней, чем различия в вере. Теперь, когда вестфальца не стало, не оставалось сомнения, что их судно проклято из-за неудачного подбора пассажиров. Батист, запинаясь, лепетал различные оправдания и наконец, в растерянности, выдал опасную тайну.
Весть о том, что палач находится посреди пассажиров, была встречена угрюмым, непроницаемым молчанием. Для темных, необразованных умов связь меж пребыванием палача на борту «Винкельрида» и разыгравшимся ненастьем была не менее непреложна, чем для математика его абстрактные выкладки. Люди эти почувствовали нечто вроде озарения, и зловещее молчание сменилось яростными выкриками: толпа требовала у владельца барка, чтобы он указал им палача. Уступая их требованиям и исходя из чувства собственной нравственной уязвимости, а отчасти под воздействием животного страха, Батист вытолкнул вперед палача, а сам скрылся среди пассажиров.
Когда герр Мюллер, или, как его тотчас же определили и назвали, Бальтазар, предстал пред невеждами, охваченными суеверным страхом и яростью, на миг воцарилась тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124