И оттого Маледетто, или — как предпочитал называть его Батист, чтобы подчеркнуть свою осведомленность, — Мазо, был совершенно не ограничен в передвижении по палубе, как если бы он был одним из знатных путешественников или даже самим капитаном барка. Однако он не злоупотреблял своим преимуществом, редко покидая означенное место возле узла с пожитками, где сидел и дремал, как и прочие пассажиры, стараясь скоротать бесконечно долгие минуты плавания. Однако теперь картина переменилась. Едва только сварливый, недовольный, разочарованный и — вследствие этого — несчастный капитан признал, что не способен вести судно к порту, прежде чем не подует ожидаемый ночной бриз, и улегся на одном из тюков, чтобы на время сна позабыть о своей неудаче, пассажиры — один за другим — вскинули головы, и вскоре все уже могли вольно, по примеру благородных господ, расхаживать по палубе, сразу же заполнившейся людьми. Бодрящая прохлада безмятежного, тихого вечера, предвкушение благополучного, хотя и не слишком скорого прибытия, избавление от тягчайшей скуки неподвижного сидения — все это не могло не поднять настроения пассажиров. Даже барон де Вилладинг и его друзья, несмотря на то что все они были избавлены от притеснений капитана, сочувствовали общему веселью и не стесняли никого своим присутствием, охотно улыбаясь шуткам и выходкам разношерстного люда.
Сейчас самое время описать, как выглядел и где находился барк, а также подробнее рассказать о надеждах, связанных с прибытием его в гавань. О том, что судно было перегружено и вода доходила до самой ватерлинии, уже неоднократно упоминалось. Вся середина просторной палубы, которую занимали выдвижные сходни, имевшие, как и на всяком барке, большую ширину в сравнении с прочими судами равного водоизмещения, была завалена грузом, и оставался только узкий проход, чтобы команда могла сновать туда-сюда, меж ящиками и баулами, возвышавшимися над головами матросов. Небольшое свободное пространство было лишь возле кормы, где располагались знатные путешественники, но и они не могли передвигаться достаточно свободно, поскольку рядом, описывая полукружие, двигался огромный румпельnote 44. Противоположный конец судна, соответственно насущным требованиям навигации, оставался незанятым, но и здесь топорщились остриями девять якорей, уложенных в ряд поперек бака;note 45 подобное якорное устройство не представлялось лишним, поскольку рейды в восточную часть озера считались особенно опасными. «Винкельрид» в состоянии полной неподвижности настолько, казалось, сроднился со стихией, которая его несла, что со стороны выглядел выросшей посреди воды небольшой горой, населенной людьми; сходство довершалось его отражением на зеркально-гладкой поверхности озера, причем копия, которой не искажала рябь, точностью линий и четкостью оттенков вполне уподоблялась оригиналу. Это изображение недвижной скалы, или даже островка, однако, нарушалось парусами и рангоутомnote 46, а также высоким, острым носом судна. Реи находились, по определению моряков, на весу, или в том живописном, небрежном положении, как их любят изображать художники, зато паруса ниспадали красивыми, безупречными складками, что получилось непреднамеренно, когда их покинул ветер или же выпустили беспечные матросские руки. Длинное острие, в которое плавно переходил форштевеньnote 47, напоминало очертаниями лебединую шею и было слегка нацелено вперед либо клонилось при малейшем веянии ветра, когда корпус судна подвергался таинственному влиянию воздушных потоков.
Итак, когда гора фрахта принялась превращаться в живых тварей и пассажир за пассажиром поднимался со своей лежанки, оказалось, что им даже потянуться негде, не говоря уж о прогулке по палубе. Но, не испытав предварительно страданий, нельзя вполне вкусить удовольствия, и потому свобода сладостнее всего после предшествовавшего заточения. Не успел еще Батист захрапеть, как посреди холма наваленного груза закопошились люди: так мыши высовываются из нор, когда их смертельному врагу, коту, случается задремать.
В первой главе читатель уже достаточно ознакомился со взглядами и настроениями одушевленного фрахта «Винкельрида». Поскольку за первые часы путешествия ничего не переменилось, разве что только добавилась усталость, читатель, по-видимому, готов к дальнейшему ознакомлению с разнообразными характерами пассажиров, многие из которых не прочь были показать себя, едва только выпадет удобный случай. Подвижному как ртуть Пиппо труднее всех было переносить тяготы дня, и потому он первый выскользнул из своей норы, едва только живительная прохлада разлилась над озером и свирепый, как Аргусnote 48, Батист смежил очи. Пример Пиппо подбодрил прочих, и вот уже паяца обступила восторженная публика, готовая хохотать при всякой его остроте и встречать аплодисментами каждую выходку. Вдохновленный успехом фигляр становился все смелей и наконец начал представлять испытанные трюки, обосновавшись на одном из отрогов горы, составленном из тюков Никласа Вагнера; толпа восхищенных зевак в это время облепила каждый уступ возвышенности, вторгшись даже на заповедную часть палубы, дабы без помехи насладиться зрелищем.
Пиппо, как правило, доводилось выступать перед неотесанной публикой, которая требовала незамысловатых номеров, вроде грубых выходок Полишинеляnote 49 или воспроизведения диких звуков, не имеющих подобия ни на небе, ни на земле; однако он был умный шут и умел прибегнуть к более изысканным приемам искусства, если находились зрители, способные их оценить. Сейчас у него появилась возможность адресоваться и к тем, кто обладал утонченным вкусом, и к тем, кто его не имел; ибо знатные пассажиры, расположившиеся, волею судеб, почти бок о бок с чернью, были благосклонно настроены разделить всеобщее веселье и потому охотно выслушивали шутки фигляра.
— А теперь, сиятельнейшие синьоры, — продолжал лукавый жонглер, едва только стихли аплодисменты после очередного трюка, потребовавшего немалой ловкости рук, — я перехожу к наиболее значительной и таинственной области моего искусства — к проникновению в будущее и предсказанию грядущих событий. Если кто-то из вас желает знать, как долго предстоит ему в поте лица добывать свой хлеб насущный, пусть спросит у меня; юноша, недоумевающий, из камня или плоти сотворено сердце любимой; скромная девица, которой хотелось бы увидеть, предан ли ей возлюбленный, но скромность мешает ей приподнять подобные шелковым завесам ресницы; аристократ, интересующийся интригами соперника при дворе или в консульстве, — все обращайтесь к Пиппо, у него готов ответ для каждого; Пиппо не солжет: любой из вас скоро убедится, что небылицы в его устах правдивей, нежели прямодушие иного завзятого краснобая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124