Но — Бога ради! — продолжим подписание документа, ибо есть признаки, что жаркое вот-вот подгорит. Ты умеешь писать, добрый человек?
— Посредственно, майн герр; но расписаться в документе при необходимости я сумею.
— Мосье нотариус, передайте перо невесте; и не будем долее откладывать счастливое событие.
Тут же бейлиф, наклонив голову, шепотом отдал распоряжения помощнику насчет жаркого в кухне и праздничного стола. Кристина, бледная, дрожащей рукой взяла перо и уже поднесла его к бумаге, как вдруг громкий крик в толпе привлек всеобщее внимание.
— Кто осмелился столь дерзко и неподобающе вмешаться в сей торжественный акт, да еще и в присутствии властей? — сурово вопросил бейлиф.
Пиппо, вместе с другими заключенными, в окружении стражей, был притиснут толпой почти к самому возвышению, пошатываясь, вышел вперед и, с подчеркнутой почтительностью сняв шапчонку, скромно предстал перед Петерхеном.
— Это я, о блистательный и превосходный правитель! — заговорил лукавый неаполитанец, который все еще находился под воздействием выпитого вина, придавшего ему смелости, но не лишившего наблюдательности. — Меня зовут Пиппо, я артист со скромными притязаниями и все же, надеюсь, человек честный, уважаю закон и почитаю правила.
— Что ж, пусть этот добрый человек выскажется. Имея подобные убеждения, он имеет право на внимание. Мы живем во времена проклятых нововведений, когда пытаются попрать алтарь, Государство, общественное доверие, и потому чувства благонадежных подобны росе, увлажняющей траву.
Читателю не следует из речи бейлифа делать вывод, что кантон Во стоял тогда на пороге великих общественных потрясений, но так как правительство само по себе было узурпатором и основывалось на ложных принципах исключительности, было не принято, как и в наши времена, выступать против моральных теорий насильственного права, поскольку та же жажда власти, то же стремление к наживе, незаконно удовлетворяемые, и те же беззастенчивые суждения, нарочито темные, преобладали в христианском мире в прошлом столетии так же, как и в нынешнем. Хитрый Пиппо заметил, что наживка проглочена, и с еще более важной и почтительной миной продолжал:
— Хоть я здесь и чужак, блистательный правитель, но я с величайшим восторгом принял участие в этих радостных и чудесных церемониях. Слава о них полетит далеко, и люди вновь будут говорить о Веве и его празднествах. Но огромный скандал навис над вашими почтенными головами, и я в силах предотвратить его. Святой Дженнаро не допустит, чтобы я, чужеземец, наслаждался весельем в вашем городе и не выступил бы в защиту честности! Вне сомнений, о величайший правитель, что ваша светлость уверены, будто сей досточтимый житель Веве берет в жены порядочную девушку, чье имя будет с честью упоминаться участниками празднества и жителями города и во всех благородных кругах Европы?
— Ну и что с того, приятель? Девушка красива и скромна на вид, а если тебе что известно, шепни на ушко мужу или ее подругам, но не мешай бракосочетанию своей грубой глоткой, тогда как мы уже приготовились спеть эпиталаму в честь счастливой пары. Подобная фамильярность — сущее проклятие, и я уже думаю, не отправить ли этого плута, несмотря на заявленную им приверженность к порядку, в тюрьму Веве месяца на полтора!
Пиппо пошатнулся, ибо хотя вино и придавало ему смелости, но не позволяло вполне владеть всеми своими способностями, и его обычная находчивость несколько изменила ему. И все же, привыкший завоевывать расположение публики и не теряться при проявлении недоверия и неприязни, Пиппо решил во что бы то ни стало избежать нежелательных последствий своей неосторожности.
— Тысяча извинений, о великий бейлиф! — ответил он. — Не что другое, как неиссякаемая жажда быть справедливым по отношению к вашей высочайшей чести и доброму имени празднеств Аббатства, завела меня столь далеко, но…
— Говори прямо, мошенник, и не увиливай!
— Да. я всего лишь хотел сказать, что отец этой прекрасной невесты, которая собирается оказать честь Веве, заключая брак на глазах у всего города, является официальным палачом Берна, то есть негодяем, который недавно чуть не загубил гораздо больше христианских душ, нежели ему было предписано законом, и который, будучи проклят небесами, уготовит вашему городу участь Гоморры!note 128
Пиппо заковылял обратно к пленникам с видом человека, исполнившего величайший долг, и скрылся за их спинами. Вмешательство его было столь кратко и неожиданно и столь страстно желание указать на определенные обстоятельства, что, хотя некоторые из присутствующих успели понять его намерения, было слишком поздно, чтобы предотвратить огласку. Ропот пробежал по толпе, которая задвигалась как водная гладь при порыве ветра, и затем вдруг все застыло и притихло. Из всех присутствующих один только бейлиф не выказал ни удивления, ни замешательства, потому что для него вышеназванный служитель закона был лицом если не почетным, то, по крайней мере, достойным одобрения, но ни в коей мере не презрения.
— Ну и что же такого? — заметил он с недоумением, так как ожидал, по-видимому, гораздо более серьезных обвинений. — Что тут плохого, если это так? Тише, друзья. Ты в самом деле упомянутый Бальтазар из семейства, которому кантоном доверено осуществлять столь почетную должность?
Бальтазар увидел, что тайна его открыта; гораздо уместней было признать правду, нежели отрицать ее либо пытаться избежать ответа. По натуре своей он был человеком сильным и стремящимся к истине и потому постоянно осознавал несправедливость бесчувственных законов общества, жертвой которых он являлся. Подняв голову, Бальтазар с достоинством огляделся, ибо, к несчастью, также был приучен жизнью к вниманию людских толп, и ответил на вопрос бейлифа с обычной учтивостью, но твердо:
— Господин бейлиф, именно мне по наследству досталась должность последнего вершителя закона.
— Честь имею! Я уважаю эту должность, она совсем неплоха! Если негодяи совершат мошенничество или бунтовщики затеют сговор, найдется рука, которая положит конец их злобным делам, и потому ты ничуть не хуже прочих! Эй, стража! Придется подержать вон того мошенника-итальянца недельку взаперти на хлебе и воде, чтобы впредь ему неповадно было отнимать время у публики и разжигать страсти! Эта почтенная госпожа — твоя жена, честнейший Бальтазар; а та прекрасная девушка — твоя дочь? Имеешь ли ты еще столь славных детей?
— Да, Господь благословил меня потомством.
— Воистину благословил! Уж мне ли это не понимать — одинокому, бездетному холостяку! Подпиши же контракт, честный Бальтазар, а за тобою — жена и дочь, чтобы мы поскорей покончили с этим.
Семейство Бальтазара уже собралось исполнить повеление бейлифа, как вдруг Жак Коли, сорвав с себя эмблемы жениховства, изодрал контракт в клочья и во всеуслышание заявил, что передумал и не желает брать в жены дочь палача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Посредственно, майн герр; но расписаться в документе при необходимости я сумею.
— Мосье нотариус, передайте перо невесте; и не будем долее откладывать счастливое событие.
Тут же бейлиф, наклонив голову, шепотом отдал распоряжения помощнику насчет жаркого в кухне и праздничного стола. Кристина, бледная, дрожащей рукой взяла перо и уже поднесла его к бумаге, как вдруг громкий крик в толпе привлек всеобщее внимание.
— Кто осмелился столь дерзко и неподобающе вмешаться в сей торжественный акт, да еще и в присутствии властей? — сурово вопросил бейлиф.
Пиппо, вместе с другими заключенными, в окружении стражей, был притиснут толпой почти к самому возвышению, пошатываясь, вышел вперед и, с подчеркнутой почтительностью сняв шапчонку, скромно предстал перед Петерхеном.
— Это я, о блистательный и превосходный правитель! — заговорил лукавый неаполитанец, который все еще находился под воздействием выпитого вина, придавшего ему смелости, но не лишившего наблюдательности. — Меня зовут Пиппо, я артист со скромными притязаниями и все же, надеюсь, человек честный, уважаю закон и почитаю правила.
— Что ж, пусть этот добрый человек выскажется. Имея подобные убеждения, он имеет право на внимание. Мы живем во времена проклятых нововведений, когда пытаются попрать алтарь, Государство, общественное доверие, и потому чувства благонадежных подобны росе, увлажняющей траву.
Читателю не следует из речи бейлифа делать вывод, что кантон Во стоял тогда на пороге великих общественных потрясений, но так как правительство само по себе было узурпатором и основывалось на ложных принципах исключительности, было не принято, как и в наши времена, выступать против моральных теорий насильственного права, поскольку та же жажда власти, то же стремление к наживе, незаконно удовлетворяемые, и те же беззастенчивые суждения, нарочито темные, преобладали в христианском мире в прошлом столетии так же, как и в нынешнем. Хитрый Пиппо заметил, что наживка проглочена, и с еще более важной и почтительной миной продолжал:
— Хоть я здесь и чужак, блистательный правитель, но я с величайшим восторгом принял участие в этих радостных и чудесных церемониях. Слава о них полетит далеко, и люди вновь будут говорить о Веве и его празднествах. Но огромный скандал навис над вашими почтенными головами, и я в силах предотвратить его. Святой Дженнаро не допустит, чтобы я, чужеземец, наслаждался весельем в вашем городе и не выступил бы в защиту честности! Вне сомнений, о величайший правитель, что ваша светлость уверены, будто сей досточтимый житель Веве берет в жены порядочную девушку, чье имя будет с честью упоминаться участниками празднества и жителями города и во всех благородных кругах Европы?
— Ну и что с того, приятель? Девушка красива и скромна на вид, а если тебе что известно, шепни на ушко мужу или ее подругам, но не мешай бракосочетанию своей грубой глоткой, тогда как мы уже приготовились спеть эпиталаму в честь счастливой пары. Подобная фамильярность — сущее проклятие, и я уже думаю, не отправить ли этого плута, несмотря на заявленную им приверженность к порядку, в тюрьму Веве месяца на полтора!
Пиппо пошатнулся, ибо хотя вино и придавало ему смелости, но не позволяло вполне владеть всеми своими способностями, и его обычная находчивость несколько изменила ему. И все же, привыкший завоевывать расположение публики и не теряться при проявлении недоверия и неприязни, Пиппо решил во что бы то ни стало избежать нежелательных последствий своей неосторожности.
— Тысяча извинений, о великий бейлиф! — ответил он. — Не что другое, как неиссякаемая жажда быть справедливым по отношению к вашей высочайшей чести и доброму имени празднеств Аббатства, завела меня столь далеко, но…
— Говори прямо, мошенник, и не увиливай!
— Да. я всего лишь хотел сказать, что отец этой прекрасной невесты, которая собирается оказать честь Веве, заключая брак на глазах у всего города, является официальным палачом Берна, то есть негодяем, который недавно чуть не загубил гораздо больше христианских душ, нежели ему было предписано законом, и который, будучи проклят небесами, уготовит вашему городу участь Гоморры!note 128
Пиппо заковылял обратно к пленникам с видом человека, исполнившего величайший долг, и скрылся за их спинами. Вмешательство его было столь кратко и неожиданно и столь страстно желание указать на определенные обстоятельства, что, хотя некоторые из присутствующих успели понять его намерения, было слишком поздно, чтобы предотвратить огласку. Ропот пробежал по толпе, которая задвигалась как водная гладь при порыве ветра, и затем вдруг все застыло и притихло. Из всех присутствующих один только бейлиф не выказал ни удивления, ни замешательства, потому что для него вышеназванный служитель закона был лицом если не почетным, то, по крайней мере, достойным одобрения, но ни в коей мере не презрения.
— Ну и что же такого? — заметил он с недоумением, так как ожидал, по-видимому, гораздо более серьезных обвинений. — Что тут плохого, если это так? Тише, друзья. Ты в самом деле упомянутый Бальтазар из семейства, которому кантоном доверено осуществлять столь почетную должность?
Бальтазар увидел, что тайна его открыта; гораздо уместней было признать правду, нежели отрицать ее либо пытаться избежать ответа. По натуре своей он был человеком сильным и стремящимся к истине и потому постоянно осознавал несправедливость бесчувственных законов общества, жертвой которых он являлся. Подняв голову, Бальтазар с достоинством огляделся, ибо, к несчастью, также был приучен жизнью к вниманию людских толп, и ответил на вопрос бейлифа с обычной учтивостью, но твердо:
— Господин бейлиф, именно мне по наследству досталась должность последнего вершителя закона.
— Честь имею! Я уважаю эту должность, она совсем неплоха! Если негодяи совершат мошенничество или бунтовщики затеют сговор, найдется рука, которая положит конец их злобным делам, и потому ты ничуть не хуже прочих! Эй, стража! Придется подержать вон того мошенника-итальянца недельку взаперти на хлебе и воде, чтобы впредь ему неповадно было отнимать время у публики и разжигать страсти! Эта почтенная госпожа — твоя жена, честнейший Бальтазар; а та прекрасная девушка — твоя дочь? Имеешь ли ты еще столь славных детей?
— Да, Господь благословил меня потомством.
— Воистину благословил! Уж мне ли это не понимать — одинокому, бездетному холостяку! Подпиши же контракт, честный Бальтазар, а за тобою — жена и дочь, чтобы мы поскорей покончили с этим.
Семейство Бальтазара уже собралось исполнить повеление бейлифа, как вдруг Жак Коли, сорвав с себя эмблемы жениховства, изодрал контракт в клочья и во всеуслышание заявил, что передумал и не желает брать в жены дочь палача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124