– Дай мне найти сенсорную функцию.
– Это большой секрет. Но я охотно поверю любому. Не сомневаюсь, что тебе это ясно, Бенедетта.
– Ты очень хорошенькая, – медленно проговорила Бенедетта, глядя на экран и продолжая печатать. – Тебе нельзя быть такой хорошенькой. А также торопить меня и подталкивать.
– Миловидность – это моя техника. Ты тоже хороша собой. Я могу сделать тебя более привлекательной, если ты захочешь.
– Я ненавижу все эти искусственные приукрашивания, – возразила Бенедетта, что-то печатая со знанием дела. – Они еще хуже, чем вечная молодость женского тела. Мы, женщины, так связаны со своими телом, что для нас это стало просто роковым, мы даже умереть хотим красивыми. Вот и Поль туда же... Рассуждает со мной. Как коллега. Как философ. Но появляется смазливая девчонка, в парике, с яркой губной помадой, и ему кажется, будто с подножки поезда спрыгнула его маленькая муза. Женщины никогда ничему не научатся! Мужчины размышляют о красоте, но нам надо быть красивыми. И потому женщина – всегда другая и никогда в центре событий.
Майа игриво повела глазами:
– Мужчины и женщины просто по-разному думают. Вот и все.
– О, как глупо! Анатомия – это судьба. Но теперь все в прошлом, ты поняла? Анатомия стала индустрией. Ты хочешь выучиться этой жуткой мужской математике, кокетка этакая? Представь себе разные палочки и крючочки, и я за неделю обучу тебя всем расчетам.
– Ты набьешь шишки, пока будешь этим заниматься.
– Не лицемерь, милочка. Уверена, что тебя не пугали операции на твоей груди, а они в тысячу раз радикальнее всяких расчетов. Погоди минутку... вот оно, показалось наконец.
Фуросики Бенедетты цвета яичного белка сделалось дымчато-серым.
– Уже хорошо. Еще немножко, и я найду публичный сайт. Ну, вот он.
У стола появилась Бубуль. У нее был маленький, изогнутый, как у амурчика, крашеный рот и огромные, сияющие карие глаза. Но вроде как не было подбородка. На голове красовалась шляпа с узкими полями, на шее висели наглазники. Майа обратила внимание на ее вязаный свитер, длинный шарф и большой желтый рюкзак.
– Чао, Бенедетта.
– Бубуль родом из Штутгарта, – пояснила Бенедетта. – Напомни мне еще раз, как тебя зовут?
– Майа.
– Майа собирается показать нам секрет, Бубуль.
– Я обожаю секреты, – отозвалась Бубуль и села с ними рядом. – Как мило, Майа, что вы готовы поделиться секретами с такой мелочью вроде нас... Вы не возражаете, если на вас посмотрит моя обезьянка?
Мартышка с золотистой шерсткой соскользнула с крепких плеч Бубуль. Она была во фраке и галстуке. Вместо глаз светились крохотные металлические арки. Вставленные зеркальные наглазники.
– А ваша обезьянка умеет говорить? – спросила Майа.
Мартышка была без обуви. Ее маленькие волосатые лапы, вылезавшие из-под брюк, казались особенно противными.
– Моя обезьянка – виртуалка, – беспечно откликнулась Бубуль. – Где же ваши наглазники, Майа?
– У меня нет наглазников. И перчаток тоже нет.
– Quel dommage, – не скрывая своей радости, воскликнула Бубуль. – У моих родственников в Штутгарте завод по изготовлению наглазников. У меня четыре дяди. Они родные братья! Вы знаете, какая это редкость в наши дни, когда четыре брата в одной семье? Пятеро детей. Конечно, считая мою маму. Теперь такого не встретишь! Но со мной всегда случается что-то, чего с другими никогда не бывает. – Бубуль открыла свой рюкзак и дала Майе упакованные в пластик наглазники в проволочной оправе.
– У них жидкая основа? – поинтересовалась Майа, осмотрев линзы.
– Они способны принимать любую форму, – пожала плечами Бубуль. – Возьмите еще эти перчатки. Я бы не назвала их модными. Но такие перчатки надевают на званые вечеринки, после которых можно проснуться бог знает где. Не повредите пальцы, натягивайте помедленнее, вот так.
– Я вам очень благодарна за это одолжение. Вы так добры.
– Это не одолжение. Они теперь ваши! Мои дяди любят дарить детям подарки. Они считают, что у рынка должны быть перспективы.
– У меня тоже есть кое-что для тебя, Майа, – внезапно проговорила Бенедетта, очевидно движимая чувством. Из-под воротника своей блузки она сняла с шеи алмазное ожерелье и тонкую золотую цепочку. – Вот. Это для тебя. Тебе они очень пригодятся.
– Алмазное ожерелье!
– Да не смотри с таким удивлением, алмазы способен огранить любой идиот, – сказала Бенедетта и надела ожерелье на шею Майи. – Лучше взгляни на кулон.
– Соловей в золотом гнезде! Какая прелесть, Бенедетта! Но я не могу принять такой подарок.
– Золото – это дерьмо. Ну, что ты так уставилась, будь повнимательнее и слушай. Золотое гнездо вставляешь себе в ухо. Это переводчик. Алмазные бусины – память, в них содержатся все европейские языки. Видишь маленькие номера, на бусинах? Эта птица, она понимает по-английски, по-итальянски и по-французски. Тебе не нужен итальянский как основной язык, так что пользуйся английским, это бусина номер один. Передвинь английский в центр гнезда, а итальянский немного назад. Итальянский – это бусина номер семнадцать.
– Итальянский идет семнадцатым? – переспросила Бубуль.
– Это швейцарский прибор. Из Базеля.
– У швейцарцев совсем нет чувства юмора, – заметила Бубуль. – Только потому, что Милан купил Женеву... Завидуют.
Майа вынула из цепи итальянскую бусину, а затем вытащила английскую из золотого гнезда и осторожно передвинула итальянскую алмазную бусину к маленькой гравированной птичьей ноге. Крохотные бусины с легким звоном встали на новые места.
Она аккуратно засунула кулон в раковину правого уха. Кулон согнулся, как металлический наушник. Что-то тонкое и упругое вползло в ее ухо. Ей ужасно захотелось сорвать с головы это устройство, потому что в ухе защекотало и вообще было неприятное ощущение.
– У него нет батареек, – сказала ей по-итальянски Бенедетта. – Тебе придется всякий раз согревать птичку своей кожей. Если птице станет холодно, она сразу погибнет.
У нового переводчика был замечательный, похожий на флейту резонанс – прямо рядом с ее барабанной перепонкой.
– Какой приятный! Какой чистый звук!
– Запомни, там нет батареек.
– Нет батареек. Ладно. Видимо, это какая-то странная особенность.
– Это не жучок. Это перо, – мрачно пояснила Бенедетта. – Выпущена целая партия аппаратов-птиц. Швейцарцы не упустили ни одной детали, когда их конструировали.
Майа расправила на шее алмазное ожерелье и спрятала его под блузку. Она не могла скрыть своей радости:
– Ты очень великодушна. Хочешь, я подарю тебе мой немецкий переводчик?
Бенедетта осмотрела его.
– С немецкого на английский. Я не смогу им пользоваться. Это ерунда для туристов. – Она вернула его Майе. – Теперь мы способны говорить как цивилизованные люди. Покажи нам свой дворец, посмотрим, что это за палаццо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Это большой секрет. Но я охотно поверю любому. Не сомневаюсь, что тебе это ясно, Бенедетта.
– Ты очень хорошенькая, – медленно проговорила Бенедетта, глядя на экран и продолжая печатать. – Тебе нельзя быть такой хорошенькой. А также торопить меня и подталкивать.
– Миловидность – это моя техника. Ты тоже хороша собой. Я могу сделать тебя более привлекательной, если ты захочешь.
– Я ненавижу все эти искусственные приукрашивания, – возразила Бенедетта, что-то печатая со знанием дела. – Они еще хуже, чем вечная молодость женского тела. Мы, женщины, так связаны со своими телом, что для нас это стало просто роковым, мы даже умереть хотим красивыми. Вот и Поль туда же... Рассуждает со мной. Как коллега. Как философ. Но появляется смазливая девчонка, в парике, с яркой губной помадой, и ему кажется, будто с подножки поезда спрыгнула его маленькая муза. Женщины никогда ничему не научатся! Мужчины размышляют о красоте, но нам надо быть красивыми. И потому женщина – всегда другая и никогда в центре событий.
Майа игриво повела глазами:
– Мужчины и женщины просто по-разному думают. Вот и все.
– О, как глупо! Анатомия – это судьба. Но теперь все в прошлом, ты поняла? Анатомия стала индустрией. Ты хочешь выучиться этой жуткой мужской математике, кокетка этакая? Представь себе разные палочки и крючочки, и я за неделю обучу тебя всем расчетам.
– Ты набьешь шишки, пока будешь этим заниматься.
– Не лицемерь, милочка. Уверена, что тебя не пугали операции на твоей груди, а они в тысячу раз радикальнее всяких расчетов. Погоди минутку... вот оно, показалось наконец.
Фуросики Бенедетты цвета яичного белка сделалось дымчато-серым.
– Уже хорошо. Еще немножко, и я найду публичный сайт. Ну, вот он.
У стола появилась Бубуль. У нее был маленький, изогнутый, как у амурчика, крашеный рот и огромные, сияющие карие глаза. Но вроде как не было подбородка. На голове красовалась шляпа с узкими полями, на шее висели наглазники. Майа обратила внимание на ее вязаный свитер, длинный шарф и большой желтый рюкзак.
– Чао, Бенедетта.
– Бубуль родом из Штутгарта, – пояснила Бенедетта. – Напомни мне еще раз, как тебя зовут?
– Майа.
– Майа собирается показать нам секрет, Бубуль.
– Я обожаю секреты, – отозвалась Бубуль и села с ними рядом. – Как мило, Майа, что вы готовы поделиться секретами с такой мелочью вроде нас... Вы не возражаете, если на вас посмотрит моя обезьянка?
Мартышка с золотистой шерсткой соскользнула с крепких плеч Бубуль. Она была во фраке и галстуке. Вместо глаз светились крохотные металлические арки. Вставленные зеркальные наглазники.
– А ваша обезьянка умеет говорить? – спросила Майа.
Мартышка была без обуви. Ее маленькие волосатые лапы, вылезавшие из-под брюк, казались особенно противными.
– Моя обезьянка – виртуалка, – беспечно откликнулась Бубуль. – Где же ваши наглазники, Майа?
– У меня нет наглазников. И перчаток тоже нет.
– Quel dommage, – не скрывая своей радости, воскликнула Бубуль. – У моих родственников в Штутгарте завод по изготовлению наглазников. У меня четыре дяди. Они родные братья! Вы знаете, какая это редкость в наши дни, когда четыре брата в одной семье? Пятеро детей. Конечно, считая мою маму. Теперь такого не встретишь! Но со мной всегда случается что-то, чего с другими никогда не бывает. – Бубуль открыла свой рюкзак и дала Майе упакованные в пластик наглазники в проволочной оправе.
– У них жидкая основа? – поинтересовалась Майа, осмотрев линзы.
– Они способны принимать любую форму, – пожала плечами Бубуль. – Возьмите еще эти перчатки. Я бы не назвала их модными. Но такие перчатки надевают на званые вечеринки, после которых можно проснуться бог знает где. Не повредите пальцы, натягивайте помедленнее, вот так.
– Я вам очень благодарна за это одолжение. Вы так добры.
– Это не одолжение. Они теперь ваши! Мои дяди любят дарить детям подарки. Они считают, что у рынка должны быть перспективы.
– У меня тоже есть кое-что для тебя, Майа, – внезапно проговорила Бенедетта, очевидно движимая чувством. Из-под воротника своей блузки она сняла с шеи алмазное ожерелье и тонкую золотую цепочку. – Вот. Это для тебя. Тебе они очень пригодятся.
– Алмазное ожерелье!
– Да не смотри с таким удивлением, алмазы способен огранить любой идиот, – сказала Бенедетта и надела ожерелье на шею Майи. – Лучше взгляни на кулон.
– Соловей в золотом гнезде! Какая прелесть, Бенедетта! Но я не могу принять такой подарок.
– Золото – это дерьмо. Ну, что ты так уставилась, будь повнимательнее и слушай. Золотое гнездо вставляешь себе в ухо. Это переводчик. Алмазные бусины – память, в них содержатся все европейские языки. Видишь маленькие номера, на бусинах? Эта птица, она понимает по-английски, по-итальянски и по-французски. Тебе не нужен итальянский как основной язык, так что пользуйся английским, это бусина номер один. Передвинь английский в центр гнезда, а итальянский немного назад. Итальянский – это бусина номер семнадцать.
– Итальянский идет семнадцатым? – переспросила Бубуль.
– Это швейцарский прибор. Из Базеля.
– У швейцарцев совсем нет чувства юмора, – заметила Бубуль. – Только потому, что Милан купил Женеву... Завидуют.
Майа вынула из цепи итальянскую бусину, а затем вытащила английскую из золотого гнезда и осторожно передвинула итальянскую алмазную бусину к маленькой гравированной птичьей ноге. Крохотные бусины с легким звоном встали на новые места.
Она аккуратно засунула кулон в раковину правого уха. Кулон согнулся, как металлический наушник. Что-то тонкое и упругое вползло в ее ухо. Ей ужасно захотелось сорвать с головы это устройство, потому что в ухе защекотало и вообще было неприятное ощущение.
– У него нет батареек, – сказала ей по-итальянски Бенедетта. – Тебе придется всякий раз согревать птичку своей кожей. Если птице станет холодно, она сразу погибнет.
У нового переводчика был замечательный, похожий на флейту резонанс – прямо рядом с ее барабанной перепонкой.
– Какой приятный! Какой чистый звук!
– Запомни, там нет батареек.
– Нет батареек. Ладно. Видимо, это какая-то странная особенность.
– Это не жучок. Это перо, – мрачно пояснила Бенедетта. – Выпущена целая партия аппаратов-птиц. Швейцарцы не упустили ни одной детали, когда их конструировали.
Майа расправила на шее алмазное ожерелье и спрятала его под блузку. Она не могла скрыть своей радости:
– Ты очень великодушна. Хочешь, я подарю тебе мой немецкий переводчик?
Бенедетта осмотрела его.
– С немецкого на английский. Я не смогу им пользоваться. Это ерунда для туристов. – Она вернула его Майе. – Теперь мы способны говорить как цивилизованные люди. Покажи нам свой дворец, посмотрим, что это за палаццо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100