Он продрог и закоченел, и рюмка виски была как раз вовремя. Заказав «двойную», он осведомился о Ред-Хаусе, Хэч-Брау. Единственным человеком, кто знал, где находится Ред-Хаус, был парень в твидовой кепке, сдвинутой на затылок.
— Довезу за десять шиллингов, если хотите. Машина на улице, — заявил он.
Они сторговались, Кинни рассчитался с водителем чудовища, вернулся в бар, пропустил еще одну «двойную» и доверился парню в кепке.
После бесчисленных разворотов и поворотов, причем после каждого из них перспектива открывалась еще печальнее предыдущей, они добрались до невысокого серого холма, который, казалось, был уже на краю света. На вершине его стоял кирпичный куб — Ред-Хаус. Кинни сразу же решил, что для дома будет легко найти несколько красивых фраз. Сейчас он чувствовал себя намного лучше, намного увереннее: подействовала выпивка.
— Вы долго там пробудете? — спросил парень.
— Не знаю. Возможно, десять минут, возможно, час, возможно, всю ночь. Знаешь, кто живет здесь?
— Знаю, отец и мать того парня, который застрелился в Лондоне.
— Правильно. А теперь я скажу тебе, кто я. Я — Хэл Кинни из «Дейли трибюн» и «Санди курир».
Парень был поражен.
— А я-то думаю — я видел ваше лицо. Читал ваши статьи.
Кинни был доволен.
— Слушай, будь неподалеку, как можно дольше. Мне понадобится кто-нибудь, кто отвезет меня назад в цивилизованный мир, как только я освобожусь. Может быть, тебе придется сделать это. Подожди полчаса и, если я не выйду, поезжай вниз в закусочную и жди там еще полчаса. Если я не освобожусь и к тому времени, то приезжай и скажи, что приехал. Договорились? Вот тебе фунт для начала.
Он направился к парадному сиротливого дома и позвонил, как звонит человек, которого ждут неделями. Он был Хэлом Кинни. Он нес с собой глаза и уши мира.
В эту минуту мистера Стоунли дома не было, но он мог видеть миссис Стоунли. Его провели в старомодную и не очень уютную гостиную. Судя по всему, семья в эти годы нуждалась. Слишком много старого и обветшалого. Он решил назвать эту дыру «простым и строгим английским домом».
Миссис Стоунли была худым и суетливым созданием, которому траурное платье придавало вид призрака. Еще до того, как он закончил объяснение о том, кто он и почему для нее будет лучше, если она расскажет обо всем ему, чуткому и сочувствующему слушателю, желающему только одного — спасти других родителей от подобных трагедий, он проницательно заключил, что она, глубоко переживая потерю сына и не желая говорить о нем с газетчиками, была польщена вниманием прессы и в самой глубине души жаждала говорить, говорить и говорить о сыне. Знакомый тип.
Она сложила костлявые ладони и с силой стиснула их.
— Да, мистер Кинни, мне понятно, что вы хотите, — начала она, несмело взглянув на него тусклыми голубыми глазами. — Но это ужасно трудно… — Голос ее прервался. — Ужасно трудно…
— Я понимаю вас, — сказал он своим низким и мягким баритоном. — Поверьте, я вам очень сочувствую.
— Да, да… Конечно… Мне кажется, что все очень искренне отнеслись к нам… в нашем горе…
— Надеюсь, вы понимаете так же, — продолжал он, переходя мягко к делу, — что даже самое малейшее вмешательство в личную жизнь, особенно в такое вот печальное событие, крайне неприятно для меня. Мой друг, редактор «Дейли трибюн», никогда бы не разрешил мне эту поездку, если бы он не сознавал, так же, как сознаю и я, что она необходима в интересах общества, в интересах отцов и матерей, где бы они ни жили, что печальная судьба вашего сына — вся его жизнь — должна стать известной, поданная, конечно, с соответствующим теплом и сочувствием.
Глаза ее наполнились слезами.
— Я уверена, что если бы люди знали всё… — Она заколебалась.
— Именно всё, миссис Стоунли. Знать всё, значит, простить всё.
Он произнес эту глубокую истину очень спокойно, помолчал и посмотрел на миссис Стоунли таким взглядом, которым, как он полагал, следует смотреть на убитых горем и плачущих матерей.
Пока что всё шло благополучно. К несчастью, эта обнадеживающая пауза была нарушена громким стуком хлопнувшей двери. Послышались тяжелые шаги. Несомненно, это был мистер Стоунли. Кинни сразу не понравился шум, поднятый им.
Миссис Стоунли засуетилась.
— Это мистер Стоунли, — быстро сказала она и посмотрела на гостя глазами, в которых сейчас были не только слезы, но и страх.
Кинни встал, внутренне подобрался и, призвав всё свое самообладание, приготовился к схватке.
Крепко сложенный мужчина с коричневым квадратным лицом, на котором коротко остриженные усы подчеркивали плотно сжатые губы, отчего рот его казался жестким, медленно вошел в комнату. Внешне он выглядел обычно, но чувствовалось, что этот человек, потеряв что-то очень дорогое, знает, что он никогда не найдет его. Сердце Хэла Кинни было готово открыться для него. Гарольду Вентворсу Кинни, маленькому беспокойному человечку, который жил где-то внутри, не понравился взгляд вошедшего.
— Аллан, дорогой… — начала нервно миссис Стоунли, — это… это мистер Кинни… он пришел к нам поговорить… поговорить о Хью…
— Хэл Кинни из «Дейли трибюн» и «Санди курир».
Мистер Стоунли ничего не ответил. Он только повернулся, подошел к двери и широко открыл ее.
— Я вполне понимаю, мистер Стоунли, — мягко продолжал Кинни, — вам тяжело говорить о…
— Вон!
Кинни не понял, действительно ли он слышал это короткое слово, сказанное — нет, брошенное ему в лицо, — или он только прочел его на лице мистера Стоунли.
— Я глубоко уважаю ваши чувства. Лишь сознание долга позволило мне вмешаться…
— ВОН!
На этот раз ошибки быть не могло. Ему угрожали. И вдобавок унижали его. Кинни, вспомнив, кто он, призвал на помощь чувство оскорбленного достоинства.
— Вы разговариваете не с простым репортером, мистер Стоунли. Всё, что я хочу…
Его резко прервали.
— Всё, что хочу я, это чтобы меня оставили в покое. Это мой дом, и я предпочитаю, чтобы вы находились вне его. Поэтому убирайтесь.
— Вы отдаете себе отчет в том, что…
Стоунли сделал шаг вперед. Лицо его было бледным, глаза горели, и он казался таким страшным, так сильно походил на опасного сумасшедшего, что Кинни, который не так-то легко пугался подобного рода людей, сделал шаг или два назад.
— Аллан, дорогой, — пролепетала жена.
Один взгляд заставил ее замолчать. Стоунли опять повернулся к Кинни. Лицо его выражало что-то среднее между гримасой и насмешкой. Он вдруг стал общительным.
— Я всегда терпеть не мог вашу продажную прессу. Я всегда считал ее глупой, грязной, безответственной и опасной. Теперь я знаю, на что она способна. Ваши газетчики, кажется, уже не в состоянии переживать настоящие человеческие чувства, но я постараюсь, чтобы вы испытали их собственным задом. Так вот, если вы сейчас же не уберетесь, я сам вышвырну вас, и это не образное выражение, — я действительно вышвырну вас и сделаю это по-настоящему .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Довезу за десять шиллингов, если хотите. Машина на улице, — заявил он.
Они сторговались, Кинни рассчитался с водителем чудовища, вернулся в бар, пропустил еще одну «двойную» и доверился парню в кепке.
После бесчисленных разворотов и поворотов, причем после каждого из них перспектива открывалась еще печальнее предыдущей, они добрались до невысокого серого холма, который, казалось, был уже на краю света. На вершине его стоял кирпичный куб — Ред-Хаус. Кинни сразу же решил, что для дома будет легко найти несколько красивых фраз. Сейчас он чувствовал себя намного лучше, намного увереннее: подействовала выпивка.
— Вы долго там пробудете? — спросил парень.
— Не знаю. Возможно, десять минут, возможно, час, возможно, всю ночь. Знаешь, кто живет здесь?
— Знаю, отец и мать того парня, который застрелился в Лондоне.
— Правильно. А теперь я скажу тебе, кто я. Я — Хэл Кинни из «Дейли трибюн» и «Санди курир».
Парень был поражен.
— А я-то думаю — я видел ваше лицо. Читал ваши статьи.
Кинни был доволен.
— Слушай, будь неподалеку, как можно дольше. Мне понадобится кто-нибудь, кто отвезет меня назад в цивилизованный мир, как только я освобожусь. Может быть, тебе придется сделать это. Подожди полчаса и, если я не выйду, поезжай вниз в закусочную и жди там еще полчаса. Если я не освобожусь и к тому времени, то приезжай и скажи, что приехал. Договорились? Вот тебе фунт для начала.
Он направился к парадному сиротливого дома и позвонил, как звонит человек, которого ждут неделями. Он был Хэлом Кинни. Он нес с собой глаза и уши мира.
В эту минуту мистера Стоунли дома не было, но он мог видеть миссис Стоунли. Его провели в старомодную и не очень уютную гостиную. Судя по всему, семья в эти годы нуждалась. Слишком много старого и обветшалого. Он решил назвать эту дыру «простым и строгим английским домом».
Миссис Стоунли была худым и суетливым созданием, которому траурное платье придавало вид призрака. Еще до того, как он закончил объяснение о том, кто он и почему для нее будет лучше, если она расскажет обо всем ему, чуткому и сочувствующему слушателю, желающему только одного — спасти других родителей от подобных трагедий, он проницательно заключил, что она, глубоко переживая потерю сына и не желая говорить о нем с газетчиками, была польщена вниманием прессы и в самой глубине души жаждала говорить, говорить и говорить о сыне. Знакомый тип.
Она сложила костлявые ладони и с силой стиснула их.
— Да, мистер Кинни, мне понятно, что вы хотите, — начала она, несмело взглянув на него тусклыми голубыми глазами. — Но это ужасно трудно… — Голос ее прервался. — Ужасно трудно…
— Я понимаю вас, — сказал он своим низким и мягким баритоном. — Поверьте, я вам очень сочувствую.
— Да, да… Конечно… Мне кажется, что все очень искренне отнеслись к нам… в нашем горе…
— Надеюсь, вы понимаете так же, — продолжал он, переходя мягко к делу, — что даже самое малейшее вмешательство в личную жизнь, особенно в такое вот печальное событие, крайне неприятно для меня. Мой друг, редактор «Дейли трибюн», никогда бы не разрешил мне эту поездку, если бы он не сознавал, так же, как сознаю и я, что она необходима в интересах общества, в интересах отцов и матерей, где бы они ни жили, что печальная судьба вашего сына — вся его жизнь — должна стать известной, поданная, конечно, с соответствующим теплом и сочувствием.
Глаза ее наполнились слезами.
— Я уверена, что если бы люди знали всё… — Она заколебалась.
— Именно всё, миссис Стоунли. Знать всё, значит, простить всё.
Он произнес эту глубокую истину очень спокойно, помолчал и посмотрел на миссис Стоунли таким взглядом, которым, как он полагал, следует смотреть на убитых горем и плачущих матерей.
Пока что всё шло благополучно. К несчастью, эта обнадеживающая пауза была нарушена громким стуком хлопнувшей двери. Послышались тяжелые шаги. Несомненно, это был мистер Стоунли. Кинни сразу не понравился шум, поднятый им.
Миссис Стоунли засуетилась.
— Это мистер Стоунли, — быстро сказала она и посмотрела на гостя глазами, в которых сейчас были не только слезы, но и страх.
Кинни встал, внутренне подобрался и, призвав всё свое самообладание, приготовился к схватке.
Крепко сложенный мужчина с коричневым квадратным лицом, на котором коротко остриженные усы подчеркивали плотно сжатые губы, отчего рот его казался жестким, медленно вошел в комнату. Внешне он выглядел обычно, но чувствовалось, что этот человек, потеряв что-то очень дорогое, знает, что он никогда не найдет его. Сердце Хэла Кинни было готово открыться для него. Гарольду Вентворсу Кинни, маленькому беспокойному человечку, который жил где-то внутри, не понравился взгляд вошедшего.
— Аллан, дорогой… — начала нервно миссис Стоунли, — это… это мистер Кинни… он пришел к нам поговорить… поговорить о Хью…
— Хэл Кинни из «Дейли трибюн» и «Санди курир».
Мистер Стоунли ничего не ответил. Он только повернулся, подошел к двери и широко открыл ее.
— Я вполне понимаю, мистер Стоунли, — мягко продолжал Кинни, — вам тяжело говорить о…
— Вон!
Кинни не понял, действительно ли он слышал это короткое слово, сказанное — нет, брошенное ему в лицо, — или он только прочел его на лице мистера Стоунли.
— Я глубоко уважаю ваши чувства. Лишь сознание долга позволило мне вмешаться…
— ВОН!
На этот раз ошибки быть не могло. Ему угрожали. И вдобавок унижали его. Кинни, вспомнив, кто он, призвал на помощь чувство оскорбленного достоинства.
— Вы разговариваете не с простым репортером, мистер Стоунли. Всё, что я хочу…
Его резко прервали.
— Всё, что хочу я, это чтобы меня оставили в покое. Это мой дом, и я предпочитаю, чтобы вы находились вне его. Поэтому убирайтесь.
— Вы отдаете себе отчет в том, что…
Стоунли сделал шаг вперед. Лицо его было бледным, глаза горели, и он казался таким страшным, так сильно походил на опасного сумасшедшего, что Кинни, который не так-то легко пугался подобного рода людей, сделал шаг или два назад.
— Аллан, дорогой, — пролепетала жена.
Один взгляд заставил ее замолчать. Стоунли опять повернулся к Кинни. Лицо его выражало что-то среднее между гримасой и насмешкой. Он вдруг стал общительным.
— Я всегда терпеть не мог вашу продажную прессу. Я всегда считал ее глупой, грязной, безответственной и опасной. Теперь я знаю, на что она способна. Ваши газетчики, кажется, уже не в состоянии переживать настоящие человеческие чувства, но я постараюсь, чтобы вы испытали их собственным задом. Так вот, если вы сейчас же не уберетесь, я сам вышвырну вас, и это не образное выражение, — я действительно вышвырну вас и сделаю это по-настоящему .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69