Однажды он соскочил с кровати и, выпрыгнув через балконные перила в сад, сцапал за ошейник овчарку, которая лишь залаяла и жалобно заскулила. Тут уж проснулись и мы, бросились на балкон, удивляясь, почему собака не убегает, хотя отец отпустил и даже отпихнул ее, а для верности еще и ногой поддал.
— Оставь ты беднягу,— мать засмеялась,— я что-то не слышала, чтобы собаки жрали томаты и капусту и курили табак. Если пес останется, у нас будет сторож, и ты сможешь наконец спать спокойно.
На следующее утро явился дедушка.
— Вчера опять пришли письма,— сказал он.— Где Герди?
Мне было велено срочно сообщить матери, что бабушке плохо, что опять был врач и надежды мало. И хотя мне пора было в школу, я помчался в палатку возле Шютценхофберга, где с недавних пор мать торговала в одиночку.
— Извините, мне нужно уйти, —сказала она покупателям, топившимся у прилавка, и выпроводила их на улицу.
Она так разволновалась, что даже дверь не заперла, а я, думая только о школе, побежал на трамвай, чтобы успеть хотя бы ко второму уроку.
Оставшись одна, бабушка слезла с кровати и, ползая( на четвереньках, уложила в большую кожаную сумку не-| сколько платьев и ночную рубашку: собралась ехать к дяде Хансу, а потом — к дяде Фрицу. Кроме нового письма из Югославии, ей пришло извещение из Гамбургского суда, что ее старший сын обвиняется в мошенничестве и неуплате крупного долга. Лишь силой матери удалось удержать бабушку дома. Старушка перепутала имена своих сыновей — хотела купить свадебный подарок Хансу и уплатить долги Фрица.
— Герди, но пианино мы не продадим, у меня достаточно отложено для мальчиков,— сказала она и уснула, предварительно достав из сумки свою сберегательную книжку, в которой хранила и наличные деньги.
За те полчаса, пока мать ходила на Шютценхофберг закрывать палатку, бабушка проснулась и дрожащей рукой написала несколько строк Фрицу и Хансу, на сей раз их не перепутав. Пусть дети распорядятся ее имуществом, чтобы вызволить из беды старшего, в крайнем случае даже пианино продать можно.
— Фрицелю так срочно не надо, он и один справится,—сказала она, перед тем как умереть на руках у матери и деда.
Когда мы отправились на похороны, с нами увязалась и овчарка. Даже когда отец рано утром ехал на велосипеде в депо, пес немного провожал его, затем останавливался и ждал, пока мать и мы с братом не выйдем из дома. Тому, кто выходил последним, доставалось больше всех: не помогали ни ругань, ни шлепки — пес бежал за мной или за братом до самой школы, понурив голову, стоял у ворот и, лишь потеряв нас из виду, возвращался на свое место под балконом. Он был предан, простодушен и неисправим, назвали мы его Михель. Если кто-нибудь приходил домой, он плясал вокруг, приближался следующий — он и ему несся навстречу. Казалось, его непрерывно терзали сомнения, кого надлежит одаривать наибольшей благосклонностью, и, когда мы собирались вместе, голова его вертелась, как на шарнире: то на одного посмотрит, то на другого.
— Помрет ведь, если вдруг кто-нибудь не вернется,— говорил отец, который всегда охотно трепал его по голове и подкидывал ему что-нибудь из своего ужина. Выгонять пса ночью из квартиры сторожить сад у отца прямо-таки рука не поднималась.— Все равно никто не тронет зеленые помидоры, пусть Михель уж лучше проследит, чтобы мы не ссорились, это главней.
Летом я выклянчил у отца велосипед для поездки на каникулы. Мы с Сэром уже давно планировали большое путешествие: мне хотелось к морю, он же предпочитал горы.
— Не будь этих идиотских границ,— говорил он,— мы бы смогли поехать в Альпы, а через них в Италию, в Рим. Зачем мы тогда учили латынь?
Хорст Редер попробовал уговорить Зеленую поехать с нами: на багажнике, у всех по очереди. А она высмеяла нас, для нее наши велосипеды были просто рухлядью.
— На этих драндулетах вы все равно далеко не уедете,— ехидничала она,— помяните мое слово.
Не успели мы выбраться из города, как у Хорста лопнула шина на переднем колесе Он обмотал ее веревкой и, проклиная заедающее колесо, вернулся из Хайденау домой. Мы с Сэром поехали дальше в направлении Саксонской Швейцарии, но в Пирне у меня спустила камера, и Сэр заявил:
— Зеленая нас заколдовала!
Я кое-как залатал камеру, обвязал хлипкую шину проволокой от заднего фонаря и так добрался до Ратена; там мы и заночевали, без разрешения, в амбаре на берегу Эльбы. Утром я сплавал на тот берег, поставив перед собой задачу — не дать течению снести меня ни на метр.
— А чего ты там не остался? — спросил Сэр, когда я вернулся, утомленный плаванием.
Рядом с ним сидела дочка хозяина амбара, сперва наше вторжение очень ее возмутило, но потом она все-таки принесла толстые ломти хлеба и парное молоко.
— Кушай на здоровье,— сказала она Сэру.— Смотри, ты мог бы получить еще и обед, и ужин.
Но Сэр покачал головой и ловко спрятал половину завтрака за пазуху, так что она даже не заметила. Он поехал со мной, не поддавшись на заманчивые посулы, и по дороге подсовывал мне куски крестьянских харчей.
— Любовь приходит через желудок,— сказал он,— и уходит тоже, быстро, не успеешь оглянуться, а уже забыл.
Вечером мы добрались до старой дощатой хижины под скальным обрывом. Раньше тут был приют альпинистов, а строил хижину отец Сэра с товарищами. Несколько балок проломилось, в дыры нанесло листьев и глины. Такое впечатление, будто долгие годы сюда никто не заглядывал, и все же мы обрадовались крыше над головой и мгновенно заснули после утомительной поездки. Правда, и проснулись скоро: дождь лил прямо на нас, со скал низвергался грязный водопад, заливший всю нашу поклажу. Хижина грозила вот-вот рухнуть; ежась от холода, мы на корточках примостились в углу и попробовали развести огонь, но коробок со спичками насквозь вымок.
— Что бы нам остаться в амбаре с той девчонкой,— вздохнул Сэр.
Я уставился на крышу, сквозь которую хлестал непрекращающийся дождь.
— Ты же сказал, что забыл! — заметил я.
Но Сэр рассмеялся и спокойно проговорил:
— Ты что, думаешь, кто-то станет нас оплакивать, если тут все завалится? Зеленая и та слезинки не прольет, она ведь нас заколдовала!
Отец обнял меня, когда я раньше срока вернулся из злосчастного путешествия, и ни словом не обмолвился о замызганном и поврежденном велосипеде. Он без умолку говорил, был очень возбужден и даже впервые после возвращения из плена при нас поцеловал мать.
— Ну-ка, поглядите! — Он с гордостью извлек из шкафа новую форму, которую ему сегодня выдали.—Теперь все опять пойдет как надо. Путь свободен!
За хорошую работу на укладке рельсов его наградили: он получил грамоту и сто марок премиальных, которые отдал матери.
— Наконец-то все со мной честь по чести,— удовлетворенно подытожил он, потирая руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Оставь ты беднягу,— мать засмеялась,— я что-то не слышала, чтобы собаки жрали томаты и капусту и курили табак. Если пес останется, у нас будет сторож, и ты сможешь наконец спать спокойно.
На следующее утро явился дедушка.
— Вчера опять пришли письма,— сказал он.— Где Герди?
Мне было велено срочно сообщить матери, что бабушке плохо, что опять был врач и надежды мало. И хотя мне пора было в школу, я помчался в палатку возле Шютценхофберга, где с недавних пор мать торговала в одиночку.
— Извините, мне нужно уйти, —сказала она покупателям, топившимся у прилавка, и выпроводила их на улицу.
Она так разволновалась, что даже дверь не заперла, а я, думая только о школе, побежал на трамвай, чтобы успеть хотя бы ко второму уроку.
Оставшись одна, бабушка слезла с кровати и, ползая( на четвереньках, уложила в большую кожаную сумку не-| сколько платьев и ночную рубашку: собралась ехать к дяде Хансу, а потом — к дяде Фрицу. Кроме нового письма из Югославии, ей пришло извещение из Гамбургского суда, что ее старший сын обвиняется в мошенничестве и неуплате крупного долга. Лишь силой матери удалось удержать бабушку дома. Старушка перепутала имена своих сыновей — хотела купить свадебный подарок Хансу и уплатить долги Фрица.
— Герди, но пианино мы не продадим, у меня достаточно отложено для мальчиков,— сказала она и уснула, предварительно достав из сумки свою сберегательную книжку, в которой хранила и наличные деньги.
За те полчаса, пока мать ходила на Шютценхофберг закрывать палатку, бабушка проснулась и дрожащей рукой написала несколько строк Фрицу и Хансу, на сей раз их не перепутав. Пусть дети распорядятся ее имуществом, чтобы вызволить из беды старшего, в крайнем случае даже пианино продать можно.
— Фрицелю так срочно не надо, он и один справится,—сказала она, перед тем как умереть на руках у матери и деда.
Когда мы отправились на похороны, с нами увязалась и овчарка. Даже когда отец рано утром ехал на велосипеде в депо, пес немного провожал его, затем останавливался и ждал, пока мать и мы с братом не выйдем из дома. Тому, кто выходил последним, доставалось больше всех: не помогали ни ругань, ни шлепки — пес бежал за мной или за братом до самой школы, понурив голову, стоял у ворот и, лишь потеряв нас из виду, возвращался на свое место под балконом. Он был предан, простодушен и неисправим, назвали мы его Михель. Если кто-нибудь приходил домой, он плясал вокруг, приближался следующий — он и ему несся навстречу. Казалось, его непрерывно терзали сомнения, кого надлежит одаривать наибольшей благосклонностью, и, когда мы собирались вместе, голова его вертелась, как на шарнире: то на одного посмотрит, то на другого.
— Помрет ведь, если вдруг кто-нибудь не вернется,— говорил отец, который всегда охотно трепал его по голове и подкидывал ему что-нибудь из своего ужина. Выгонять пса ночью из квартиры сторожить сад у отца прямо-таки рука не поднималась.— Все равно никто не тронет зеленые помидоры, пусть Михель уж лучше проследит, чтобы мы не ссорились, это главней.
Летом я выклянчил у отца велосипед для поездки на каникулы. Мы с Сэром уже давно планировали большое путешествие: мне хотелось к морю, он же предпочитал горы.
— Не будь этих идиотских границ,— говорил он,— мы бы смогли поехать в Альпы, а через них в Италию, в Рим. Зачем мы тогда учили латынь?
Хорст Редер попробовал уговорить Зеленую поехать с нами: на багажнике, у всех по очереди. А она высмеяла нас, для нее наши велосипеды были просто рухлядью.
— На этих драндулетах вы все равно далеко не уедете,— ехидничала она,— помяните мое слово.
Не успели мы выбраться из города, как у Хорста лопнула шина на переднем колесе Он обмотал ее веревкой и, проклиная заедающее колесо, вернулся из Хайденау домой. Мы с Сэром поехали дальше в направлении Саксонской Швейцарии, но в Пирне у меня спустила камера, и Сэр заявил:
— Зеленая нас заколдовала!
Я кое-как залатал камеру, обвязал хлипкую шину проволокой от заднего фонаря и так добрался до Ратена; там мы и заночевали, без разрешения, в амбаре на берегу Эльбы. Утром я сплавал на тот берег, поставив перед собой задачу — не дать течению снести меня ни на метр.
— А чего ты там не остался? — спросил Сэр, когда я вернулся, утомленный плаванием.
Рядом с ним сидела дочка хозяина амбара, сперва наше вторжение очень ее возмутило, но потом она все-таки принесла толстые ломти хлеба и парное молоко.
— Кушай на здоровье,— сказала она Сэру.— Смотри, ты мог бы получить еще и обед, и ужин.
Но Сэр покачал головой и ловко спрятал половину завтрака за пазуху, так что она даже не заметила. Он поехал со мной, не поддавшись на заманчивые посулы, и по дороге подсовывал мне куски крестьянских харчей.
— Любовь приходит через желудок,— сказал он,— и уходит тоже, быстро, не успеешь оглянуться, а уже забыл.
Вечером мы добрались до старой дощатой хижины под скальным обрывом. Раньше тут был приют альпинистов, а строил хижину отец Сэра с товарищами. Несколько балок проломилось, в дыры нанесло листьев и глины. Такое впечатление, будто долгие годы сюда никто не заглядывал, и все же мы обрадовались крыше над головой и мгновенно заснули после утомительной поездки. Правда, и проснулись скоро: дождь лил прямо на нас, со скал низвергался грязный водопад, заливший всю нашу поклажу. Хижина грозила вот-вот рухнуть; ежась от холода, мы на корточках примостились в углу и попробовали развести огонь, но коробок со спичками насквозь вымок.
— Что бы нам остаться в амбаре с той девчонкой,— вздохнул Сэр.
Я уставился на крышу, сквозь которую хлестал непрекращающийся дождь.
— Ты же сказал, что забыл! — заметил я.
Но Сэр рассмеялся и спокойно проговорил:
— Ты что, думаешь, кто-то станет нас оплакивать, если тут все завалится? Зеленая и та слезинки не прольет, она ведь нас заколдовала!
Отец обнял меня, когда я раньше срока вернулся из злосчастного путешествия, и ни словом не обмолвился о замызганном и поврежденном велосипеде. Он без умолку говорил, был очень возбужден и даже впервые после возвращения из плена при нас поцеловал мать.
— Ну-ка, поглядите! — Он с гордостью извлек из шкафа новую форму, которую ему сегодня выдали.—Теперь все опять пойдет как надо. Путь свободен!
За хорошую работу на укладке рельсов его наградили: он получил грамоту и сто марок премиальных, которые отдал матери.
— Наконец-то все со мной честь по чести,— удовлетворенно подытожил он, потирая руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39