Он написал книгу о Кавказе. Оценили они и подпись министра иностранных дел. Россия и в первой мировой войне помогла Англии, теперь Лондон возвращает им долги. Закрывая глаза, Репнин повторяет про себя: да, да, надо лгать. И словно бы воочию видит перед собой море, волны, погрузку в Керчи на пароход, когда он в первый раз увидел Надю. Ей тогда едва сравнялось семнадцать. Но она сказала, что ей девятнадцать.
Она была так хороша.
Неизъяснимое умиление разливается по его лицу.
Будто он снова вернулся в Россию, в Керчь.
Он чуть было не пропустил станцию «Пикадилли», а когда выбрался на поверхность, с приятным удивлением обнаружил — снова пошел снег. Направляясь к полиции, находившейся за отелем «Пикадилли», он задумался: на самом деле ему будет не так-то просто лгать Наде. Ее отец, генерал, требовал от нее безусловной правдивости. Он приучал свою дочь смотреть человеку в глаза. Генерал утверждал — даже лев не нападает на человека, если он смотрит ему прямо в глаза. Генерал был уже в годах и очень смешной. В молодости, как он сам признавался, ему приходилось обманывать жену.
Вскоре Репнин добрался до церкви святого Иакова. Все вокруг было бело, хотя транспорт мгновенно превращал снег в грязь и слякоть. Под вечер снег в Милл-Хилле приобретал фантастическую красоту миниатюры, звездно светящейся в темноте. Почему он сказал жене, что первым отправил бы на гильотину графа Мирабо? И почему Надя с такой уверенностью утверждала, что он и муравья не смог бы раздавить? Сколько всего муравьев на свете? Сколько снежинок? Сколько Репниных? Всего один. Один, и никого вокруг.
Отделение полиции для иностранцев в то время находилось в одном из переулков позади отеля «Пикадилли», напротив испанского ресторана «Мартинез», отлично известного Репнину. Вход в ресторан утопал в голубых ирисах, словно бы вся Севилья переместилась вместе с ними в Лондон. В первые годы войны ресторан этот служил местом встречи не только русского комитета. Здесь собирались за обедом короли. Поэтому в ресторане «Мартинез» сходился высший свет русской разорившейся аристократии. Сыновья русских прославились во французской и английской авиации. И Репнин появлялся здесь с Надей. Тут они видели греческого короля, он приводил сюда обедать свою возлюбленную, англичанку, видели и престарелого долговязого норвежского короля, но того женщины больше не интересовали. Он был в восхищении от собственного сына.
Старость печальна и тиха.
Сейчас они не в состоянии были обедать тут с Надей. Это непомерно дорого для них.
Тогдашнее их русское общество приходило сюда и потанцевать под пушечную пальбу; танцы устраивались в подвале. В подвал спускались по лестнице, при этом дамские шелковые 'юбки — что, впрочем, было предусмотрено — вздувались наподобие черных тюльпанов.
По этому поводу было много смеха, как в Санкт-Петербурге.
Над рестораном была легкая крыша. В испанском духе. Но те, кто танцевал по ночам в подвале, не знали об этом. Одной-единственной бомбы было достаточно, чтобы ресторан со всеми гостями был спален и разнесен в клочья под ритм пасодобля. Впрочем, такое могло с ними случиться на каждом шагу.
Однажды ночью компания русских разорившихся богачей, чьи сыновья были уже не похожи на своих отцов, высыпала на улицу и очутилась перед отелем «Мнкадилли» как раз в ту минуту, когда бомба обрушила его стены и разметала по асфальту мертвых и раненых; бледные, в крови, они лежали среди разбитых кирпичей. Прибывшие пожарные и санитары облегчали муки тяжелораненых черным, как отрава, неизменным в Англии чаем. Тут же делали инъекции морфия. Никто не кричал. В Англии умеют молчать. Никто не стонет.
Едва Репнин завернул в переулок, как в памяти всплыло страшное видение: вздувшиеся руки уличной девки, превращенной фосфорной бомбой в бесформенную груду щек, ног и тряпья. Ужасный клоун.
И вот теперь точно такая же рука —- по крайней мере так ему казалось,— рука привратника открывала ему дверь полицейского отделения для иностранцев, где выдаются удостоверения, заверяются разные справки и регистрируются изменения адреса.
Привратник проводил его к скамье, шедшей вдоль стены, где длинным рядом сидели в ожидании поляки, француженки, арабы, немки. Напротив скамьи на высоких табуретах, как бармены, восседали чиновники. За I ними возвышались широкие, огромные шкафы с архивами и картотеками. Помещение ничем не отличалось от таких же полицейских отделений в Испании и Португалии, где ему пришлось бывать. В окна видны были камеры предварительного заключения во дворе с окошками, забранными железными решетками. После долгого ожидания наконец подошла его очередь, и Репнин быстро объяснил, с какою целью он сюда явился и что сказали ему на бирже труда на улице Чедвик. И передал чиновнику записку, с которой его послали сюда, в полицию.
Полицейский, запинаясь, прочитал его имя, затем встал и скрылся за одним из шкафов с картотекой. Был он там недолго. И появился с сообщением: действительно, есть такой. Вот он. В Лондон прибыл с транспортом поляков из Португалии. Является бывшим служащим Красного Креста. Проживает в пригороде Милл-Хилл. Все документы в порядке.
Тут вдруг полицейский замер и, как близорукий, поднеся бумагу к самым глазам, стал что-то смахивать с нее, будто обнаружил там дохлую муху. Тут значится, заметил он, что вы князь. Чиновник вперился в него взглядом, точно разглядывал муху на своем носу.
Репнин стал отнекиваться: это, мол, ошибочно написали поляки, он служил у них в ранге капитана. Он дальний родственник русского княжеского рода Репниных, но сам не является князем. Его отец был членом Думы. И англофилом. Сам же он — обыкновенный человек. У него есть дома рекомендательное письмо от адмирала Трубриджа. Он его принесет.
А для чего он сюда пришел?
Пришел за разрешением получить в Англии работу. Он уже больше года безработный. Ему совершенно не на что жить. Он служил в школе верховой езды. У него одна только просьба: позвонить на биржу труда и сказать, что его документы в порядке. Ему нужно разрешение на трудоустройство.
Но для чего оно? Разве для этого нужно специальное разрешение?
Репнин начинает быстро объяснять; пять лет он безбедно прожил в Лондоне на свои сбережения, вывезенные им из Парижа, а также на заработки в школе верховой езды, однако теперь эта школа закрылась. И он потерял место. Он не желает быть кому-нибудь в тягость. Хочет трудиться. Готов заниматься чем угодно. Быть каменщиком, жестянщиком, почтальоном. Он знает языки. Прежде всего он отправился на биржу труда на улицу Чедвик, но там потребовали подтверждение, что его документы в порядке. Ему нужно получить разрешение на трудоустройство. Он ничего не сделал противозаконного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Она была так хороша.
Неизъяснимое умиление разливается по его лицу.
Будто он снова вернулся в Россию, в Керчь.
Он чуть было не пропустил станцию «Пикадилли», а когда выбрался на поверхность, с приятным удивлением обнаружил — снова пошел снег. Направляясь к полиции, находившейся за отелем «Пикадилли», он задумался: на самом деле ему будет не так-то просто лгать Наде. Ее отец, генерал, требовал от нее безусловной правдивости. Он приучал свою дочь смотреть человеку в глаза. Генерал утверждал — даже лев не нападает на человека, если он смотрит ему прямо в глаза. Генерал был уже в годах и очень смешной. В молодости, как он сам признавался, ему приходилось обманывать жену.
Вскоре Репнин добрался до церкви святого Иакова. Все вокруг было бело, хотя транспорт мгновенно превращал снег в грязь и слякоть. Под вечер снег в Милл-Хилле приобретал фантастическую красоту миниатюры, звездно светящейся в темноте. Почему он сказал жене, что первым отправил бы на гильотину графа Мирабо? И почему Надя с такой уверенностью утверждала, что он и муравья не смог бы раздавить? Сколько всего муравьев на свете? Сколько снежинок? Сколько Репниных? Всего один. Один, и никого вокруг.
Отделение полиции для иностранцев в то время находилось в одном из переулков позади отеля «Пикадилли», напротив испанского ресторана «Мартинез», отлично известного Репнину. Вход в ресторан утопал в голубых ирисах, словно бы вся Севилья переместилась вместе с ними в Лондон. В первые годы войны ресторан этот служил местом встречи не только русского комитета. Здесь собирались за обедом короли. Поэтому в ресторане «Мартинез» сходился высший свет русской разорившейся аристократии. Сыновья русских прославились во французской и английской авиации. И Репнин появлялся здесь с Надей. Тут они видели греческого короля, он приводил сюда обедать свою возлюбленную, англичанку, видели и престарелого долговязого норвежского короля, но того женщины больше не интересовали. Он был в восхищении от собственного сына.
Старость печальна и тиха.
Сейчас они не в состоянии были обедать тут с Надей. Это непомерно дорого для них.
Тогдашнее их русское общество приходило сюда и потанцевать под пушечную пальбу; танцы устраивались в подвале. В подвал спускались по лестнице, при этом дамские шелковые 'юбки — что, впрочем, было предусмотрено — вздувались наподобие черных тюльпанов.
По этому поводу было много смеха, как в Санкт-Петербурге.
Над рестораном была легкая крыша. В испанском духе. Но те, кто танцевал по ночам в подвале, не знали об этом. Одной-единственной бомбы было достаточно, чтобы ресторан со всеми гостями был спален и разнесен в клочья под ритм пасодобля. Впрочем, такое могло с ними случиться на каждом шагу.
Однажды ночью компания русских разорившихся богачей, чьи сыновья были уже не похожи на своих отцов, высыпала на улицу и очутилась перед отелем «Мнкадилли» как раз в ту минуту, когда бомба обрушила его стены и разметала по асфальту мертвых и раненых; бледные, в крови, они лежали среди разбитых кирпичей. Прибывшие пожарные и санитары облегчали муки тяжелораненых черным, как отрава, неизменным в Англии чаем. Тут же делали инъекции морфия. Никто не кричал. В Англии умеют молчать. Никто не стонет.
Едва Репнин завернул в переулок, как в памяти всплыло страшное видение: вздувшиеся руки уличной девки, превращенной фосфорной бомбой в бесформенную груду щек, ног и тряпья. Ужасный клоун.
И вот теперь точно такая же рука —- по крайней мере так ему казалось,— рука привратника открывала ему дверь полицейского отделения для иностранцев, где выдаются удостоверения, заверяются разные справки и регистрируются изменения адреса.
Привратник проводил его к скамье, шедшей вдоль стены, где длинным рядом сидели в ожидании поляки, француженки, арабы, немки. Напротив скамьи на высоких табуретах, как бармены, восседали чиновники. За I ними возвышались широкие, огромные шкафы с архивами и картотеками. Помещение ничем не отличалось от таких же полицейских отделений в Испании и Португалии, где ему пришлось бывать. В окна видны были камеры предварительного заключения во дворе с окошками, забранными железными решетками. После долгого ожидания наконец подошла его очередь, и Репнин быстро объяснил, с какою целью он сюда явился и что сказали ему на бирже труда на улице Чедвик. И передал чиновнику записку, с которой его послали сюда, в полицию.
Полицейский, запинаясь, прочитал его имя, затем встал и скрылся за одним из шкафов с картотекой. Был он там недолго. И появился с сообщением: действительно, есть такой. Вот он. В Лондон прибыл с транспортом поляков из Португалии. Является бывшим служащим Красного Креста. Проживает в пригороде Милл-Хилл. Все документы в порядке.
Тут вдруг полицейский замер и, как близорукий, поднеся бумагу к самым глазам, стал что-то смахивать с нее, будто обнаружил там дохлую муху. Тут значится, заметил он, что вы князь. Чиновник вперился в него взглядом, точно разглядывал муху на своем носу.
Репнин стал отнекиваться: это, мол, ошибочно написали поляки, он служил у них в ранге капитана. Он дальний родственник русского княжеского рода Репниных, но сам не является князем. Его отец был членом Думы. И англофилом. Сам же он — обыкновенный человек. У него есть дома рекомендательное письмо от адмирала Трубриджа. Он его принесет.
А для чего он сюда пришел?
Пришел за разрешением получить в Англии работу. Он уже больше года безработный. Ему совершенно не на что жить. Он служил в школе верховой езды. У него одна только просьба: позвонить на биржу труда и сказать, что его документы в порядке. Ему нужно разрешение на трудоустройство.
Но для чего оно? Разве для этого нужно специальное разрешение?
Репнин начинает быстро объяснять; пять лет он безбедно прожил в Лондоне на свои сбережения, вывезенные им из Парижа, а также на заработки в школе верховой езды, однако теперь эта школа закрылась. И он потерял место. Он не желает быть кому-нибудь в тягость. Хочет трудиться. Готов заниматься чем угодно. Быть каменщиком, жестянщиком, почтальоном. Он знает языки. Прежде всего он отправился на биржу труда на улицу Чедвик, но там потребовали подтверждение, что его документы в порядке. Ему нужно получить разрешение на трудоустройство. Он ничего не сделал противозаконного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201