В неделю один раз берут они бекон,
\ и тогда голод мучает их не так сильно, и они быстрее засыпают.
Потомка Аникиты Репнина, фельдмаршала, вошедшего с казаками в Париж, сломила не утрата богатства, домов в Петрограде, родового поместья Набережное, не нужда, преследовавшая его все долгие годы скитания до Европе, где после первой мировой войны очутилось много тысяч русских эмигрантов. Его сломило само это существование, превратившееся после того, как они покинули Россию, в бесконечные годы одиночества, неприкаянности и бездеятельности, точно какой-то страшный сон, из которого нет пробуждения. Для него нигде не было приюта, нигде не мог он жить и зарабатывать, как другие люди. Их жизнь стала не просто тяжкой, она стала призрачной, бесцельной, неправдоподобной.
В тот день жена его вернулась из Лондона поздно, вся в грязи, несчастная. Выйдя из автобуса, она поскользнулась и упала. Едва не попала под колеса. Пока он очищал ее пальто от грязи и грел ее руки в своих, она на него смотрела и говорила совершенно бесстрастно. Хоть бы пришел когда-нибудь конец. Всему!
Горячий чай и постель постепенно успокоили ее норны, и она едва слышно, но открывая глаз, принялась рассказывать, как ее поднимали. Ей показалось на секунду, будто бы перед ней мелькнуло его лицо. И первая мысль была — как же он будет в этой жизни без нее? Точно он был ее ребенком, ее сыном, а не мужем.
— Братья Мдивани нашли в Америке миллионерш и женились. Почему бы вам не последовать их примеру, не вырваться из этого заколдованного круга? Мы катимся вниз. Оставьте меня. Одному вам будет легче устроиться. Вы мне представились сегодня, когда я упала, таким, каким были в Керчи, когда мы садились на пароход, в ту первую нашу встречу. Высокий, прямой, собранный и невероятно бледный. Единственный трезвый в пьяной толпе. Единственный не потерявший голову среди помешанных. А ваш взгляд — добрый и грустный. Вы наступили на моего щенка, и он завизжал. Я заплакала, а вы тогда выругались. По-французски. И сказали мне, что привыкли ругаться на войне, а чтобы вас не понимали, ругаетесь по-французски. Эта встреча перевернула всю мою жизнь. Меня как будто подхватило и понесло, и я уже не представляла себе жизни без вас. С вами мне было так хорошо с самого начала. Я была так счастлива, когда выходила за вас замуж, хотя это и было против желания моей тетки. И в Париже нам было прекрасно. Вы помните, Коля? А помните, как мы целовались в лодке, на озере, в Версале? Когда сторожа стали подсматривать за нами в бинокль?
И она засмеялась тихонько, как будто во сне, не открывая глаз.
— В руке была дикая боль, — снова зашептала она. — Я подумала в ужасе, а вдруг я теперь не смогу шить куклы. Ники, вы не можете найти радиостанцию Милана? Сон нейдет. Такое чувство, будто меня задавили. Люди сбежались, поднялся крик...
Муж гладил ее, как ребенка, и согревал своим дыханием ее руку. Потом зажег вторую свечу в подсвечнике и попробовал настроить радиоприемник майора на волну Милана. Но разболтанный ящик домовладельца — по слухам, он разводился с женой — ловил другую какую-то станцию, а вовсе не Милан. Хрипела танцевальная музыка из лондонского отеля «Савой». Отчетливо слышно было хихиканье танцующих пар. Но вот в музыку ворвался громоподобный голос оратора. (Трансляция сессии Организации Объединенных Наций.) Он говорил о праве человека на свободу.
Напрасно пытался Репнин поймать Италию. Хотя за эту длинную темную зиму он научился мастерски ловить любую станцию, настраиваться на любую волну, с закрытыми глазами, как слепец. Порой он сам себе казался среди бесконечной лондонской зимы, в заметенном снегом доме, радистом неведомого корабля, который тонет в океане. Но в тот вечер, как назло, Милан — обычно он его так быстро находил — никак не попадался.
Ирония, с которой он относился ко всему, что с ним происходило, не была иронией надменного аристократа, лишившегося своего достояния и погрузившегося в море нищеты, затопившее мир. Эту иронию рождало странное безумие, в которое превратилось их нынешнее существование, преданных забвению, брошенных в нужде и одиночестве. Подобно самоубийцам, они воображали себе картины того, что останется после: огромный город, здания, бесчисленное множество окон и домов и только ОНИ исчезнут из жизни. Они должны исчезнуть. То, что останется, и сейчас уже не имеет никакой связи с ними. Сама их смерть в Лондоне — ничтожно мелкое событие. Как смерть раздавленного муравья. Невероятно не только то, что они не могут больше жить в прошлом; гораздо более невероятно, что они не могут жить и в настоящем. Непонятно, чем они заплатят за кров над головой. А в Петербурге у них было два дворца. Но теперь они не могут жить и в Петербурге.
— Италия не ловится сегодня, Надя,— сказал он тихо жене.— А когда я слышу, как эти комедианты держат речи, обращаясь к человечеству через эфир, меня так и подмывает треснуть этот старый ящик о землю. Слышите, как они квохчут, заливаются и мяукают?
Передача о сессии Организации Объединенных Наций продолжалась. Она заговорила ласково и мягко, видимо, желая утешить его:
— Любовь, Ники, должно быть, только в молодости бывает веселой, как испанские танцы. Помните, какие мы были сумасшедшие и легкомысленные в Монте-Карло? Это была молодость. Когда у женщины нет детей и молодость проходит, к ее любви примешиваются и сестринские, и материнские чувства. Сейчас я живу только для вас. Кроме вас, меня ничто не занимает в этом мире. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Ты помнишь, с каким воодушевлением мы приехали в Лондон? Когда Лондон был охвачен пожарами. Тогда мы не МОГЛИ себе вообразить, какие гнусности нас здесь ожидают! Хорошо, что мы не можем предвидеть будущее. Я бы просто лишилась рассудка, если бы могла все знать заранее. Эту нужду, самоубийства, унижения, всю эту безысходность. Я молчу, но все вижу, как и вы, а может быть, еще больше. Прошу вас, Ники, найдите Италию. В газетах писали об открытии сезона в Ла Скала.
Муж снова начинает искать итальянскую станцию, но не находит. Так хочется услышать Милан! Все было бы опять хорошо: они бы заснули с улыбкой на губах, как тогда, когда они из Праги переселились в Италию. Переезд с севера на юг — это великое событие в человеческой жизни. Огромные армии, спускавшиеся с Альп и видевшие перед собой Италию, издавали торжествующий клич. От века так было. Раньше он думал, что это выдумки тех, кто пишет романы. Писатели всегда преувеличивают. Только теперь понял, как они правы. Но для нас поздно трогаться в Италию, Шоша. В Лондоне по сей день ^кивет несколько сотен русских. Как они живут? — не знаю. Получают какие-то деньги. Думаю, это грязные деньги. Голодный человек становится похожим на собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
\ и тогда голод мучает их не так сильно, и они быстрее засыпают.
Потомка Аникиты Репнина, фельдмаршала, вошедшего с казаками в Париж, сломила не утрата богатства, домов в Петрограде, родового поместья Набережное, не нужда, преследовавшая его все долгие годы скитания до Европе, где после первой мировой войны очутилось много тысяч русских эмигрантов. Его сломило само это существование, превратившееся после того, как они покинули Россию, в бесконечные годы одиночества, неприкаянности и бездеятельности, точно какой-то страшный сон, из которого нет пробуждения. Для него нигде не было приюта, нигде не мог он жить и зарабатывать, как другие люди. Их жизнь стала не просто тяжкой, она стала призрачной, бесцельной, неправдоподобной.
В тот день жена его вернулась из Лондона поздно, вся в грязи, несчастная. Выйдя из автобуса, она поскользнулась и упала. Едва не попала под колеса. Пока он очищал ее пальто от грязи и грел ее руки в своих, она на него смотрела и говорила совершенно бесстрастно. Хоть бы пришел когда-нибудь конец. Всему!
Горячий чай и постель постепенно успокоили ее норны, и она едва слышно, но открывая глаз, принялась рассказывать, как ее поднимали. Ей показалось на секунду, будто бы перед ней мелькнуло его лицо. И первая мысль была — как же он будет в этой жизни без нее? Точно он был ее ребенком, ее сыном, а не мужем.
— Братья Мдивани нашли в Америке миллионерш и женились. Почему бы вам не последовать их примеру, не вырваться из этого заколдованного круга? Мы катимся вниз. Оставьте меня. Одному вам будет легче устроиться. Вы мне представились сегодня, когда я упала, таким, каким были в Керчи, когда мы садились на пароход, в ту первую нашу встречу. Высокий, прямой, собранный и невероятно бледный. Единственный трезвый в пьяной толпе. Единственный не потерявший голову среди помешанных. А ваш взгляд — добрый и грустный. Вы наступили на моего щенка, и он завизжал. Я заплакала, а вы тогда выругались. По-французски. И сказали мне, что привыкли ругаться на войне, а чтобы вас не понимали, ругаетесь по-французски. Эта встреча перевернула всю мою жизнь. Меня как будто подхватило и понесло, и я уже не представляла себе жизни без вас. С вами мне было так хорошо с самого начала. Я была так счастлива, когда выходила за вас замуж, хотя это и было против желания моей тетки. И в Париже нам было прекрасно. Вы помните, Коля? А помните, как мы целовались в лодке, на озере, в Версале? Когда сторожа стали подсматривать за нами в бинокль?
И она засмеялась тихонько, как будто во сне, не открывая глаз.
— В руке была дикая боль, — снова зашептала она. — Я подумала в ужасе, а вдруг я теперь не смогу шить куклы. Ники, вы не можете найти радиостанцию Милана? Сон нейдет. Такое чувство, будто меня задавили. Люди сбежались, поднялся крик...
Муж гладил ее, как ребенка, и согревал своим дыханием ее руку. Потом зажег вторую свечу в подсвечнике и попробовал настроить радиоприемник майора на волну Милана. Но разболтанный ящик домовладельца — по слухам, он разводился с женой — ловил другую какую-то станцию, а вовсе не Милан. Хрипела танцевальная музыка из лондонского отеля «Савой». Отчетливо слышно было хихиканье танцующих пар. Но вот в музыку ворвался громоподобный голос оратора. (Трансляция сессии Организации Объединенных Наций.) Он говорил о праве человека на свободу.
Напрасно пытался Репнин поймать Италию. Хотя за эту длинную темную зиму он научился мастерски ловить любую станцию, настраиваться на любую волну, с закрытыми глазами, как слепец. Порой он сам себе казался среди бесконечной лондонской зимы, в заметенном снегом доме, радистом неведомого корабля, который тонет в океане. Но в тот вечер, как назло, Милан — обычно он его так быстро находил — никак не попадался.
Ирония, с которой он относился ко всему, что с ним происходило, не была иронией надменного аристократа, лишившегося своего достояния и погрузившегося в море нищеты, затопившее мир. Эту иронию рождало странное безумие, в которое превратилось их нынешнее существование, преданных забвению, брошенных в нужде и одиночестве. Подобно самоубийцам, они воображали себе картины того, что останется после: огромный город, здания, бесчисленное множество окон и домов и только ОНИ исчезнут из жизни. Они должны исчезнуть. То, что останется, и сейчас уже не имеет никакой связи с ними. Сама их смерть в Лондоне — ничтожно мелкое событие. Как смерть раздавленного муравья. Невероятно не только то, что они не могут больше жить в прошлом; гораздо более невероятно, что они не могут жить и в настоящем. Непонятно, чем они заплатят за кров над головой. А в Петербурге у них было два дворца. Но теперь они не могут жить и в Петербурге.
— Италия не ловится сегодня, Надя,— сказал он тихо жене.— А когда я слышу, как эти комедианты держат речи, обращаясь к человечеству через эфир, меня так и подмывает треснуть этот старый ящик о землю. Слышите, как они квохчут, заливаются и мяукают?
Передача о сессии Организации Объединенных Наций продолжалась. Она заговорила ласково и мягко, видимо, желая утешить его:
— Любовь, Ники, должно быть, только в молодости бывает веселой, как испанские танцы. Помните, какие мы были сумасшедшие и легкомысленные в Монте-Карло? Это была молодость. Когда у женщины нет детей и молодость проходит, к ее любви примешиваются и сестринские, и материнские чувства. Сейчас я живу только для вас. Кроме вас, меня ничто не занимает в этом мире. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Ты помнишь, с каким воодушевлением мы приехали в Лондон? Когда Лондон был охвачен пожарами. Тогда мы не МОГЛИ себе вообразить, какие гнусности нас здесь ожидают! Хорошо, что мы не можем предвидеть будущее. Я бы просто лишилась рассудка, если бы могла все знать заранее. Эту нужду, самоубийства, унижения, всю эту безысходность. Я молчу, но все вижу, как и вы, а может быть, еще больше. Прошу вас, Ники, найдите Италию. В газетах писали об открытии сезона в Ла Скала.
Муж снова начинает искать итальянскую станцию, но не находит. Так хочется услышать Милан! Все было бы опять хорошо: они бы заснули с улыбкой на губах, как тогда, когда они из Праги переселились в Италию. Переезд с севера на юг — это великое событие в человеческой жизни. Огромные армии, спускавшиеся с Альп и видевшие перед собой Италию, издавали торжествующий клич. От века так было. Раньше он думал, что это выдумки тех, кто пишет романы. Писатели всегда преувеличивают. Только теперь понял, как они правы. Но для нас поздно трогаться в Италию, Шоша. В Лондоне по сей день ^кивет несколько сотен русских. Как они живут? — не знаю. Получают какие-то деньги. Думаю, это грязные деньги. Голодный человек становится похожим на собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201