Сам дед очень боялся нечистой силы, лошадь под ним тоже была пугливая. Только въехал он в лощинку, как рядом что-то ухнуло, лошадь всхрапнула и понесла, закусив удила. Доной расценил это как дурное предзнаменование и вернулся домой, не совер-шив очередного греха. Хамба не только проклинал его за проявленную трусость, но и морально унижал, а потом прочитал тар-ни и велел Доною в тот же вечер покончить с собой, как того требовала клятва, данная на жертвеннике. Дома старуха все у него выпытала и заголосила. А у Доноя от нервного перенапряжения, видимо, случилась горячка. Вот такие дела, Гомпил.
— Давно нора всех их арестовать — и к стенке!
— Нет, друг, еще не время.. Надо заманить сюда новоявленного халхасского хана Дамдин-Очира, чтобы вся компания была в сборе!
— Пока, мы будем заманивать Дамдин-Очира, они пусть отравляют людей, да?
— Нет, этого мы не допустим. Завтра вечером в монастыре будет большая служба, на которой обязан присутствовать и, хамба Содов. А часа за два до службы приволоки поближе к юрте хамбы арбу, волов выпряги, а сам делай вид, что чинишь колеса или ось, в общем, придумай что-нибудь, чтобы выглядело все правдоподобно. Когда хамба отправится в монастырь, я как следует пошарю у него в юрте и, если мне посчастливится, заменю смертоносный порошок чем-нибудь безобидным. В случае чего запоешь старинную протяжную песню. Понял?
— Так точно, това... — Гомпил осекся, — господин великий японский посланник.
— То-то же!
Операция с ядом удалась как нельзя лучше. Колодцы были по-прежнему чисты, а люди и скот здоровы. Но после этого между хамбой и Дамираном заметно пробежал холодок недоверия и некоторой отчужденности...
...Через несколько дней ночью сгорел весь хашан Цултэма, юрта со всем имуществом и зимовка для скота. Цултэм едва успел вытащить из огня жену и детей. Народная власть вторично оказала ему безвозмездную помощь. В два дня силами артели, где работали Цултэм и его жена, им поставили новую пятистен- ную юрту, загон для скота и выделили долгосрочную ссуду на обзаведение имуществом.
Узнав об очередном ночном пожаре, Балдан примчался к хамба-ламе. На этот раз злость его была не притворной, но он направил ее по другому руслу.
— Какого черта вы сожгли юрту Цултэма? Совсем с ума спятили со своим Дамираном? — кричал Балдан, топая ногами. — Сейчас Цултэму поставили новую юрту, вдвое больше сгоревшей, и дали денег. Теперь он заживет лучше прежнего. Нечего сказать, хорош мудрейший настоятель! Это же прямая агитация за народную власть! Хотонцы в ладоши хлопают, восхищаясь поступком артельщиков, не оставивших в беде своего соплеменника! — Балдан вытащил из-за пазухи наган и, поигрывая им в руке, про должал наступать на хамбу. — А может, вы с этим кургузым тайджи спелись за моей спиной и делаете это нарочно? Господин Инокузи, — Балдан медленно наводил наган, целясь в лоб настоятеля, — мне повелел в случае необходимости угостить вас, достойнейший отец, свинцом.
Насмерть перепуганный и униженный неслыханной грубостью мирянина хамба-лама сидел ни жив ни мертв.
— Ладно, на этот раз я великодушно прощаю вас, — Балдан брал наган. — Но помните, что со мной шутки плохи.
— Не извольте гневаться, Балдан, в этой оплошности винить некого. Просто Дамиран переусердствовал.
— Тогда и вы простите мне мой гнев. — Балдан подставил голову, ожидая благословения настоятеля.
— Благословляю вас, сын мой, и впредь постараюсь советоваться с вами относительно всех своих действий.
Выходя из юрты, Балдан бросил взгляд на хамбу. Его лино уже не выражало ни испуга, ни неприязни. Перед жертвенником на невысоком помосте сидел, скрестив ноги, в величественной позе благообразный лама. Его желтые руки с тонкими, изящными пальцами перебирали четки, немигающий взгляд был устремлен куда-то вдаль. В отблеске лучей заходящего солнца, упавших через тоно на желтый шелк Одежды, хамба-лама был похож,на бронзового бурхана, стоявшего у него на жертвеннике рядом с лампадой.
Новый халхасский хан Дамдин-Очир по пути к японскому разведывательному управлению остановился возле рынка, удивленно разглядывая огромную разношерстную толпу спекулянтов, перекупщиков, торговцев наркотиками, бродяг, шныряющих в поисках куска хлеба. И вдруг посреди этой серой массы он увидел открытую карету, на заднем сиденье которой сидела удивительной красоты молодая женщина, приковавшая к себе все взоры.
Когда карета поравнялась с ним, показалось, что женщина улыбнулась и подмигнула ему. Дамдин-Очир на мгновение растерялся, но все же с искренним восхищением проводил взглядом карету. Приставленный к Дамдин-Очиру японской разведкой телохранитель проследил за взглядами монгольского ламы, улыбнулся.
— С такой красоткой не соскучишься. Но есть и получше красавицы. Не желаете ли поразвлечься в ожидании приезда господина Инокузи? Он все равно не сможет принять вас раньше полудня.
— Как это поразвлечься? — с недоумением спросил Дамдин-Очир.
— Не желаете ли зайти в один фешенебельный публичный дом, здесь поблизости? Девочки там — просто прелесть, на любой вкус. Можно выбрать, там и альбом есть... О, этот альбом можно смотреть часами... А если захотите, сможете увидеть кое-что и получше, — японец захохотал.
Дамдин-Очир почувствовал стыд от унизительного предложения и непочтительного обращения молодого японца. — Разве я за этим приехал сюда?
— Простите великодушно, не хотел вас обидеть. Мне велели развлечь вас и показать увеселительные места. Как-никак, мы с вами связаны с разведкой, и будет нелишним, если узнаем что-нибудь новенькое. — Японец опять захихикал,
— Я всегда предпочитал узнавать что-нибудь дельное, — зло отрезал лама.
— Разведчику до всего должно быть дело — так считают у нас.
— И до публичных домов тоже?
— Конечно!
Дамдин-Очиру этот разговор был крайне неприятен и нежелателен. Японец, приставленный к нему телохранителем, прекрасно обслуживал, исполняя любое желание ламы и стараясь предугадать каждое его движение. Но развязные манеры и нагловатый тон, с ехидцей прищуренные глаза, в фальшивой улыбке растянутые губы страшно унижали гордость Дамдин-Очира.
«Меня возвысил святой Банчин-богд, вознеся на престол хадхасского хана. А этот проходимец осмеливается нагло со мной разговаривать и даже предлагает в публичном доме спать с китаянками и японками. Какой срам! Ни один даже самый отсталый и невежественный арат в моей стране никогда но унизит иностранца, кем бы он ни был». Дамдин-Очир отвернулся от японца, заложил руки за спину и зашагал в противоположную сторону. Японец догнал его и, взяв под руку, сказал:
— Прошу вас, не сердитесь. Право же, вы ведете себя как ребенок. К тому же вы слишком высокомерны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Давно нора всех их арестовать — и к стенке!
— Нет, друг, еще не время.. Надо заманить сюда новоявленного халхасского хана Дамдин-Очира, чтобы вся компания была в сборе!
— Пока, мы будем заманивать Дамдин-Очира, они пусть отравляют людей, да?
— Нет, этого мы не допустим. Завтра вечером в монастыре будет большая служба, на которой обязан присутствовать и, хамба Содов. А часа за два до службы приволоки поближе к юрте хамбы арбу, волов выпряги, а сам делай вид, что чинишь колеса или ось, в общем, придумай что-нибудь, чтобы выглядело все правдоподобно. Когда хамба отправится в монастырь, я как следует пошарю у него в юрте и, если мне посчастливится, заменю смертоносный порошок чем-нибудь безобидным. В случае чего запоешь старинную протяжную песню. Понял?
— Так точно, това... — Гомпил осекся, — господин великий японский посланник.
— То-то же!
Операция с ядом удалась как нельзя лучше. Колодцы были по-прежнему чисты, а люди и скот здоровы. Но после этого между хамбой и Дамираном заметно пробежал холодок недоверия и некоторой отчужденности...
...Через несколько дней ночью сгорел весь хашан Цултэма, юрта со всем имуществом и зимовка для скота. Цултэм едва успел вытащить из огня жену и детей. Народная власть вторично оказала ему безвозмездную помощь. В два дня силами артели, где работали Цултэм и его жена, им поставили новую пятистен- ную юрту, загон для скота и выделили долгосрочную ссуду на обзаведение имуществом.
Узнав об очередном ночном пожаре, Балдан примчался к хамба-ламе. На этот раз злость его была не притворной, но он направил ее по другому руслу.
— Какого черта вы сожгли юрту Цултэма? Совсем с ума спятили со своим Дамираном? — кричал Балдан, топая ногами. — Сейчас Цултэму поставили новую юрту, вдвое больше сгоревшей, и дали денег. Теперь он заживет лучше прежнего. Нечего сказать, хорош мудрейший настоятель! Это же прямая агитация за народную власть! Хотонцы в ладоши хлопают, восхищаясь поступком артельщиков, не оставивших в беде своего соплеменника! — Балдан вытащил из-за пазухи наган и, поигрывая им в руке, про должал наступать на хамбу. — А может, вы с этим кургузым тайджи спелись за моей спиной и делаете это нарочно? Господин Инокузи, — Балдан медленно наводил наган, целясь в лоб настоятеля, — мне повелел в случае необходимости угостить вас, достойнейший отец, свинцом.
Насмерть перепуганный и униженный неслыханной грубостью мирянина хамба-лама сидел ни жив ни мертв.
— Ладно, на этот раз я великодушно прощаю вас, — Балдан брал наган. — Но помните, что со мной шутки плохи.
— Не извольте гневаться, Балдан, в этой оплошности винить некого. Просто Дамиран переусердствовал.
— Тогда и вы простите мне мой гнев. — Балдан подставил голову, ожидая благословения настоятеля.
— Благословляю вас, сын мой, и впредь постараюсь советоваться с вами относительно всех своих действий.
Выходя из юрты, Балдан бросил взгляд на хамбу. Его лино уже не выражало ни испуга, ни неприязни. Перед жертвенником на невысоком помосте сидел, скрестив ноги, в величественной позе благообразный лама. Его желтые руки с тонкими, изящными пальцами перебирали четки, немигающий взгляд был устремлен куда-то вдаль. В отблеске лучей заходящего солнца, упавших через тоно на желтый шелк Одежды, хамба-лама был похож,на бронзового бурхана, стоявшего у него на жертвеннике рядом с лампадой.
Новый халхасский хан Дамдин-Очир по пути к японскому разведывательному управлению остановился возле рынка, удивленно разглядывая огромную разношерстную толпу спекулянтов, перекупщиков, торговцев наркотиками, бродяг, шныряющих в поисках куска хлеба. И вдруг посреди этой серой массы он увидел открытую карету, на заднем сиденье которой сидела удивительной красоты молодая женщина, приковавшая к себе все взоры.
Когда карета поравнялась с ним, показалось, что женщина улыбнулась и подмигнула ему. Дамдин-Очир на мгновение растерялся, но все же с искренним восхищением проводил взглядом карету. Приставленный к Дамдин-Очиру японской разведкой телохранитель проследил за взглядами монгольского ламы, улыбнулся.
— С такой красоткой не соскучишься. Но есть и получше красавицы. Не желаете ли поразвлечься в ожидании приезда господина Инокузи? Он все равно не сможет принять вас раньше полудня.
— Как это поразвлечься? — с недоумением спросил Дамдин-Очир.
— Не желаете ли зайти в один фешенебельный публичный дом, здесь поблизости? Девочки там — просто прелесть, на любой вкус. Можно выбрать, там и альбом есть... О, этот альбом можно смотреть часами... А если захотите, сможете увидеть кое-что и получше, — японец захохотал.
Дамдин-Очир почувствовал стыд от унизительного предложения и непочтительного обращения молодого японца. — Разве я за этим приехал сюда?
— Простите великодушно, не хотел вас обидеть. Мне велели развлечь вас и показать увеселительные места. Как-никак, мы с вами связаны с разведкой, и будет нелишним, если узнаем что-нибудь новенькое. — Японец опять захихикал,
— Я всегда предпочитал узнавать что-нибудь дельное, — зло отрезал лама.
— Разведчику до всего должно быть дело — так считают у нас.
— И до публичных домов тоже?
— Конечно!
Дамдин-Очиру этот разговор был крайне неприятен и нежелателен. Японец, приставленный к нему телохранителем, прекрасно обслуживал, исполняя любое желание ламы и стараясь предугадать каждое его движение. Но развязные манеры и нагловатый тон, с ехидцей прищуренные глаза, в фальшивой улыбке растянутые губы страшно унижали гордость Дамдин-Очира.
«Меня возвысил святой Банчин-богд, вознеся на престол хадхасского хана. А этот проходимец осмеливается нагло со мной разговаривать и даже предлагает в публичном доме спать с китаянками и японками. Какой срам! Ни один даже самый отсталый и невежественный арат в моей стране никогда но унизит иностранца, кем бы он ни был». Дамдин-Очир отвернулся от японца, заложил руки за спину и зашагал в противоположную сторону. Японец догнал его и, взяв под руку, сказал:
— Прошу вас, не сердитесь. Право же, вы ведете себя как ребенок. К тому же вы слишком высокомерны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39