-- Глубокая рана? -- сочувственно спросил Санька.
-- Наверно. Никак не затянется.
На красном дощатом полу все шире и шире становилось коричневое пятно.
-- Подними ступню выше уровня головы, -- посоветовал Санька.
-- Это как?
-- Ляг на спину и подними. Чего тут сложного?
-- А-а, ну да!
Пустой флакон улетел в окно. Ковбой допрыгал на одной ноге до своей кровати, упал спиной на измятую простыню и попросил:
-- Не зажигай свет. Надоело.
Санька не стал отвечать. Хозяином дома все-таки был Ковбой. Из самой большой комнаты, залитой светом, он и так хорошо видел лежащего на кровати пацана.
-- И все-таки... Кто за нами охотится?
-- Я не знаю, -- простонал Ковбой.
-- Честно?
-- Как перед Богом!
-- А откуда записка?
-- Меня пацан один попросил. Четыреста баксов за работу дал. Прикинь, а? Где я еще такие "бабки" срублю? Я, может, всю жизнь про музыкальный центр мечтал! И чтоб не "балалайка" какая, а "Пионер" или там "Кенвуд"!
-- Соображаешь!
-- А то!
-- А я не верю, -- иронично произнес Санька.
-- Чего не веришь? Вон, стоит центр! Я уже купил! "Пионер"! Си-ди-плеер на три диска! Отпад, а не центр!
-- Не верю, что за такую чепуху, как одна записка, -- четыреста долларов!
-- Ха-а! Одна! -- ответил с такой же иронией Ковбой. -- А двадцать с лишком не хотел?!
-- Сколько-сколько?
-- Сколько слышал! Два дня пахал, как проклятый!
-- Что, всем участникам конкурса?
-- Какого конкурса?
Только после этого вопроса, заданного с глупой рожей, Ковбой перестал восприниматься Санькой как обманщик. Музыкальный центр и вправду стоял в его комнате и молча слушал диалог. Вещи не лгут. Вещи -- не люди.
-- Так ты не читал записки? -- проверяя догадку, спросил Санька.
-- Нет.
-- А чего ж тогда убегал?
-- Мне так сказали.
-- Кто?
-- Пацан один. Я его не знаю. Он пострижен так... ну, по-модному, под "быка". Мамаша говорила, что раньше такую причу "боксом" звали. Года в пятидесятые. Она тогда еще пацанкой была...
-- Как он был одет? -- спросил Санька и почему-то подумал, что сейчас услышит про серую майку.
-- По-разному...
-- Что значит, по-разному?
-- Ну, утром один прикид, вечером -- другой. Я -- не баба, чтоб тряпки запоминать...
-- Майку он надевал? -- уже начинал нервничать Санька.
-- Не помню. Может, и надевал. Мне-то что?
-- Что ж ты, всех, кому записки вручал, знал в лицо?
Ковбой хмыкнул, потрогал пальцами пятку и радостно объявил:
-- Подсохла, зараза!
-- Так что, знал?
-- Никого я не знал. И тебя, между прочим, тоже!
-- А как же?..
-- Он меня приводил к тому, кому это... ну, вручить надо. Показывал, давал бумажку и говорил, кого спросить. Вас так много было, что я щас почти никого не помню. Даже по названиям. Вот вас только помню: "Мышьяк". Смешной лейбл!
-- Чего ж смешного?
-- Ну, прикольное. С мышами.
-- Ты в каком классе-то учишься?
-- А-а, бросил...
Лицо Ковбоя стало кислым. Видимо, он относился к числу людей, которые считают учебу в школе садистским приложением к детству.
-- Давно?
-- Чего давно?
-- Бросил-то давно?
-- В восьмом классе.
-- И что теперь?
-- А ничего! Тусуюсь помаленьку. Там деньжат срублю, там... А чо напрягаться? Кому щас инженеры нужны? Вон, все наши инженеры на набережной стоят, шашлыками торгуют.
-- Значит, химию ты плохо учил, -- самому себе сказал Санька.
-- Чего?
-- Это я так, про мышьяк...
-- А-а, ну да -- мышьяк. А еще я запомнил "Молчать" и Жозефина.
Эта Жозефина такая белобрысая. Я ей эту ксиву в руки сунул, а она
расплылась в улыбке, как блин на сковородке, и заворковала:
"Болшой спасибо! Болшой спасибо! Какой хароши город Приморск!"
Дура набитая. Барби ходячая. Нерусская какая-то крыса!
-- А Джиоеву ты бумажку давал? -- вспомнил Санька еще одну строку из списка.
-- Кому-кому?
-- Ну, певцу такому невысокому... Он черноволосый. Кавказец.
Но без усов. Кажется, осетин...
-- Нет, не помню. Их столько перед глазами промелькало! Ошизеть можно!
-- Ладно, -- закончил эту часть допроса Санька. -- А где парень,
твой хозяин, сидел или там стоял, когда ты нам вручал записку?
Ему не верилось, что он так и уйдет почти без новостей от еле
пойманного Ковбоя. То, что он узнал, немного успокоило его, но,
успокоив, и породило новые вопросы. Санька смотрел через открытую дверь на упрямо держащего столбом левую ногу Ковбоя и только теперь замечал, что его грудь и ноги по колено, в отличие от лица и шеи, были вовсе не загорелыми, и это наблюдение, неожиданно изменившее мир вокруг Саньки, мир маленького провинциального домика, вдруг создало предчувствие, что нужно только чуть-чуть напрячься, стать еще внимательнее, чтобы разглядеть главное.
-- Так что, помнишь? -- склонился он, все так же сидя на жестком стульчике, в сторону Ковбоя.
-- Не знаю. Разве вас всех упомнишь!.. Вроде как бы сидел...
-- Где?
-- Там кафе, кажись, есть. Под зонтами.
В груди у Саньки потеплело. Но хотелось еще большего. Хотелось, чтобы ожгло огнем.
-- Когда ты снова с ним встречаешься? -- строго спросил он Ковбоя.
Тот сразу окаменел. Только глаза оставались подвижными. Похоже, глазам хотелось найти новый путь к побегу. Порыскав по комнате, они снова наткнулись на раненую ногу и медленно потухли.
-- Я не в курсе... Он того... пока не звал меня...
-- А как он зовет?
-- Ты что, хочешь, чтоб он меня наизнанку вывернул?
-- Не вывернет. Я не дам.
-- А ты чо?.. Такой крутой, что ли?
-- Незаметно? Еще побегаем?
Спина Ковбоя поерзала на простыне. Он медленно, будто ствол орудия, опустил ногу на стул, с которого еще недавно сбивал Саньку, и натужно промямлил:
-- Он это... мамашиному ухажеру звонит и это... встречу назначает...
-- Так он не местный?
-- Я не знаю. Он меня на пляже нашел. Наверно, не местный. Он загорелый был, но не очень. И загар у него того...
-- Чего того?
-- Ну, не наш... Он не коричневый, а как бы красный... Ну, как бы с красным налетом...
-- Значит, так, -- решил Санька, -- как вызовет тебя снова на связь, сообщишь мне.
-- Да я это...
-- Без понта. Придешь в гостиницу "Прибой"... Знаешь, где находится?
-- Ну, это да... того, знаю...
-- Найдешь в сорок втором номере мужика. Он все время в тельняшке ходит. И передашь ему сообщение. Для меня. Врубился?
-- Ну, это... как бы...
-- Обманешь -- вторую ногу проколю. Вопросы есть?
Тонкие губы Ковбоя еще что-то бормотали, но в этих звуках было не
больше смысла, чем в жужжании комаров возле левого уха.
Встав, Санька потянулся больной поясницей, все еще помнящей
кувырок, и на прощание предложил:
-- И вот еще, тезка! Девчонок больше не трогай. Некрасиво. Девчонки -это святое...
Глава одиннадцатая
КОЛХОЗНОЕ ТЕХНО
-- Я всю жизнь мечтал нюхать навоз!
Кажется, эту фразу произнес Эразм. Или Игорек. А может, Санька ее просто подумал. Хотя, скорее всего, мысли такой даже не было.
-- Я всю жизнь мечтал нюхать навоз!
Кажется, вроде бы Виталий пробормотал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115