Но если неудачливого мстителя он слегка восстановил, то зуб ответил на сорокаградусную полным презрением. Нерв не хотел неметь. Нерв был упрямее Павла.
К утру они еле уснули. Кравцов -- на диване. Павел -- на полу. Хотя, возможно, Павлу только почудилось, что он спал. Во всяком случае, в голове сейчас было гулко и пустынно, и сидящий напротив обритый человек со смоляными глазами не вызывал никаких ощущений. А ведь он его, кажется, должен был ненавидеть, как возможного убийцу. И еще в душе занозой сидела укоризна. Утром, на докладе, Павел так и не рассказал Тимакову о том, что узнал после стакана водки у Кравцова. Но, с другой стороны, если бы он это сказал, то уже не сидел бы на своем штатном месте напротив подследственного. Утрату документов или утечку информации из тех же документов в управлении никогда не прощали.
С громким щелчком конвоир освободил запястья Андрея от наручников, вышел из кабинета, громко шлепая ботинками, и Павел почувствовал, что должен что-то спросить, но что именно, он уже не помнил.
-- Так зачем вы подстриглись?.. И это... бороду... зачем? -- показал он на свою шею.
-- Вы уже спрашивали об этом.
Стянув болезненные морщинки у углов глаз, Андрей растирал красные полоски на запястьях, но они никуда не исчезали, словно их там нарисовали.
-- Я спрашивал? -- удивленно вскинул голову от папки Павел.
-- Да... А я ответил, что сменил имидж.
-- Имидж -- это образ?
-- Примерно.
-- Скажите, почему за последние трое суток вы ни разу не появились в квартире группы "Мышьяк" в Крылатском?
Во фразе получилось много слов, и щеке пришлось не раз дернуться, напоминая о зубе. Павел, спасаясь от боли, закрыл глаза.
-- Меня отчислили из группы... Вы же сами знаете...
Закрытые глаза следователя страшили Андрея. Он ни в одном фильме не видел, чтобы следователь разговаривал с подозреваемым, не поднимая век. И от этого казалось, что худенький капитан знает больше его самого.
-- Или вы кого-то боялись? -- тихо спросил Павел.
-- Я никогда никого не боялся...
-- А Золотовского?
-- Это мои дела.
Глаза Павла рывком открылись. В темноте, в паузе между вопросами, ему вдруг представилось лицо Тимакова, узнавшего о его оплошности с Кравцовым, представилось так отчетливо, что ему пришлось отбросить от себя темноту, в которой жило столь страшное ощущение. Вместо разъяренного лица Тимакова перед ним раскачивалась вперед-назад лысина Андрея Малько. Он смотрел себе под ноги и беззвучно шевелил губами.
-- Скажите, вы были в квартире у Волобуева в день его гибели? -
задал самый обтекаемый из возможных на эту тему вопросов Павел.
Подумалось, что сейчас эти же беззвучно говорящие губы произнесут
в пол: "Нет". Но губы вскинулись и в упор выстрелили:
-- Да.
-- С кем вы заходили к Волобуеву?
-- Что значит, с кем?
-- Именно это и означает.
-- Я заходил к нему сам.
-- Вы зря упорствуете. Есть свидетель того, что примерно за десять минут до гибели Волобуева вы поднялись по лестнице к нему вместе с еще одним человеком.
Пальцы Андрея перестали растирать красный ободок запястья. Они сложились в кулак и громко хрустнули. Такой звук бывает у сучьев, когда их ломают перед растопкой.
Павел только теперь ощутил, что в кабинете все так же холодно, и стянул поплотнее шарф на шее. Ток дергал щеку с прежней силой. Анальгин уже не спасал, но он все-таки достал из кармана куртки полупустую упаковку, выщелкнул еще одну крупную белую таблетку и проглотил ее, не запивая.
-- Я заходил к Вовке сам, -- стараясь остаться спокойным, ответил Андрей. -- И не за десять минут до его гибели, а за час. Еще было, кстати, темно. Я говорил с ним долго, наверное, не меньше получаса... А потом... потом ушел и больше не возвращался...
-- О чем же вы разговаривали, если не секрет?
-- Я ему... я сказал, что не надо было так вести себя с шефом...
-- Шеф -- это Золотовский?
-- Да... Я сказал, а он... Знаете, Вовку надо было знать. Он как упрется рогом.
-- В кого же он уперся?
Павел поймал себя на мысли, что даже не ведет протокол беседы. Он не верил ни одному слову, но, даже несмотря на это, запись допроса следовало оставить в деле, и он, выдвинув ящик, достал из него диктофон, поставил на угол стола и со вздохом нажал на кнопку.
-- Продолжайте.
-- Вовка узнал, что у шефа не все чисто с его финансовыми делишками, и прямо сказал ему об этом. Вовка вообще не любил, когда его держат за дурочка.
-- Этого никто не любит.
-- Ну да... А я сразу понял, что если Вовка не пойдет на попятную, то его либо выкинут из группы, либо...
-- Что вы ходите вокруг да около?! -- не сдержался Павел. -- Какие финансовые делишки были у вашего шефа?
-- У меня нет фактов. Только предположения.
-- Ничего себе предположения! Среди бела дня кто-то выбрасывает из окна звезду эстрады, а вы -- о предположениях!
-- Значит, Вовка больше знал, чем я...
-- Ладно. Вернемся к тому дню. Вы покинули его квартиру за полчаса до несчастного случая. Кто может это подтвердить?
-- Я не знаю... Я так... так разругался с Вовкой, что выскочил от него в ярости... Я почти ничего не помню...
На его лысине блеснули капли пота. В холоде кабинета они казались изморозью.
-- Нет, помню... Когда я спустился этажом ниже, то в какую-то из квартир была открыта дверь и слышны крики. Кто-то очень сильно скандалил. Мужчина и женщина. Или женщина и мужчина. Ее голос был громче.
-- А во дворе?
-- Там в углу, кажется, кто-то долбил ломом лед. Но было еще темно... Почти темно... Предутренние сумерки... Знаете, зимой, на смене ночи и дня бывают такие сумерки, что еще хуже видно, чем ночью. Тем более что и фонари уже отключают.
Нагнувшись к черному брикету диктофона, Павел пытался рассмотреть вращает он пленку или сачкует. Диктофон был маленький, пленка еще меньше, и больше казалось, что она не движется, чем движется.
Переведя взгляд на притопленную кнопку "Rec", Павел тихо произнес:
-- Криминалистическая экспертиза обнаружила на подоконнике кухни, из которой был выброшен... выпал Волобуев, ваши отпечатки пальцев. Точнее, отпечатки и пальцев, и ладоней. Вы стояли, опершись на подоконник, и смотрели вниз. Что вы об этом скажете?
-- Я-а?.. Стоя-ал?..
-- Да, отпечатки могли быть такими только в том случае, если окно открыто. Значит, вы, как минимум, были свидетелем преступления.
-- Я... я...
-- Куда вы дели вашу куртку?
-- Как...кую куртку?
-- Коричневую. Из крэка.
-- Она это... Она порвалась. Я ее... выбросил...
-- Как видите, зря. У нас хватает улик и без куртки...
-- А при чем здесь куртка?
-- Я же сказал в самом начале разговора, свидетель запомнила вас именно по куртке. А на вашем сообщнике была черная куртка из так называемой вареной кожи...
-- Какой-какой?! -- наклонился к столу следователя Андрей и положил ладони на его край.
-- Вареной...
-- Тогда... тогда я знаю точно, кто убил Вовку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
К утру они еле уснули. Кравцов -- на диване. Павел -- на полу. Хотя, возможно, Павлу только почудилось, что он спал. Во всяком случае, в голове сейчас было гулко и пустынно, и сидящий напротив обритый человек со смоляными глазами не вызывал никаких ощущений. А ведь он его, кажется, должен был ненавидеть, как возможного убийцу. И еще в душе занозой сидела укоризна. Утром, на докладе, Павел так и не рассказал Тимакову о том, что узнал после стакана водки у Кравцова. Но, с другой стороны, если бы он это сказал, то уже не сидел бы на своем штатном месте напротив подследственного. Утрату документов или утечку информации из тех же документов в управлении никогда не прощали.
С громким щелчком конвоир освободил запястья Андрея от наручников, вышел из кабинета, громко шлепая ботинками, и Павел почувствовал, что должен что-то спросить, но что именно, он уже не помнил.
-- Так зачем вы подстриглись?.. И это... бороду... зачем? -- показал он на свою шею.
-- Вы уже спрашивали об этом.
Стянув болезненные морщинки у углов глаз, Андрей растирал красные полоски на запястьях, но они никуда не исчезали, словно их там нарисовали.
-- Я спрашивал? -- удивленно вскинул голову от папки Павел.
-- Да... А я ответил, что сменил имидж.
-- Имидж -- это образ?
-- Примерно.
-- Скажите, почему за последние трое суток вы ни разу не появились в квартире группы "Мышьяк" в Крылатском?
Во фразе получилось много слов, и щеке пришлось не раз дернуться, напоминая о зубе. Павел, спасаясь от боли, закрыл глаза.
-- Меня отчислили из группы... Вы же сами знаете...
Закрытые глаза следователя страшили Андрея. Он ни в одном фильме не видел, чтобы следователь разговаривал с подозреваемым, не поднимая век. И от этого казалось, что худенький капитан знает больше его самого.
-- Или вы кого-то боялись? -- тихо спросил Павел.
-- Я никогда никого не боялся...
-- А Золотовского?
-- Это мои дела.
Глаза Павла рывком открылись. В темноте, в паузе между вопросами, ему вдруг представилось лицо Тимакова, узнавшего о его оплошности с Кравцовым, представилось так отчетливо, что ему пришлось отбросить от себя темноту, в которой жило столь страшное ощущение. Вместо разъяренного лица Тимакова перед ним раскачивалась вперед-назад лысина Андрея Малько. Он смотрел себе под ноги и беззвучно шевелил губами.
-- Скажите, вы были в квартире у Волобуева в день его гибели? -
задал самый обтекаемый из возможных на эту тему вопросов Павел.
Подумалось, что сейчас эти же беззвучно говорящие губы произнесут
в пол: "Нет". Но губы вскинулись и в упор выстрелили:
-- Да.
-- С кем вы заходили к Волобуеву?
-- Что значит, с кем?
-- Именно это и означает.
-- Я заходил к нему сам.
-- Вы зря упорствуете. Есть свидетель того, что примерно за десять минут до гибели Волобуева вы поднялись по лестнице к нему вместе с еще одним человеком.
Пальцы Андрея перестали растирать красный ободок запястья. Они сложились в кулак и громко хрустнули. Такой звук бывает у сучьев, когда их ломают перед растопкой.
Павел только теперь ощутил, что в кабинете все так же холодно, и стянул поплотнее шарф на шее. Ток дергал щеку с прежней силой. Анальгин уже не спасал, но он все-таки достал из кармана куртки полупустую упаковку, выщелкнул еще одну крупную белую таблетку и проглотил ее, не запивая.
-- Я заходил к Вовке сам, -- стараясь остаться спокойным, ответил Андрей. -- И не за десять минут до его гибели, а за час. Еще было, кстати, темно. Я говорил с ним долго, наверное, не меньше получаса... А потом... потом ушел и больше не возвращался...
-- О чем же вы разговаривали, если не секрет?
-- Я ему... я сказал, что не надо было так вести себя с шефом...
-- Шеф -- это Золотовский?
-- Да... Я сказал, а он... Знаете, Вовку надо было знать. Он как упрется рогом.
-- В кого же он уперся?
Павел поймал себя на мысли, что даже не ведет протокол беседы. Он не верил ни одному слову, но, даже несмотря на это, запись допроса следовало оставить в деле, и он, выдвинув ящик, достал из него диктофон, поставил на угол стола и со вздохом нажал на кнопку.
-- Продолжайте.
-- Вовка узнал, что у шефа не все чисто с его финансовыми делишками, и прямо сказал ему об этом. Вовка вообще не любил, когда его держат за дурочка.
-- Этого никто не любит.
-- Ну да... А я сразу понял, что если Вовка не пойдет на попятную, то его либо выкинут из группы, либо...
-- Что вы ходите вокруг да около?! -- не сдержался Павел. -- Какие финансовые делишки были у вашего шефа?
-- У меня нет фактов. Только предположения.
-- Ничего себе предположения! Среди бела дня кто-то выбрасывает из окна звезду эстрады, а вы -- о предположениях!
-- Значит, Вовка больше знал, чем я...
-- Ладно. Вернемся к тому дню. Вы покинули его квартиру за полчаса до несчастного случая. Кто может это подтвердить?
-- Я не знаю... Я так... так разругался с Вовкой, что выскочил от него в ярости... Я почти ничего не помню...
На его лысине блеснули капли пота. В холоде кабинета они казались изморозью.
-- Нет, помню... Когда я спустился этажом ниже, то в какую-то из квартир была открыта дверь и слышны крики. Кто-то очень сильно скандалил. Мужчина и женщина. Или женщина и мужчина. Ее голос был громче.
-- А во дворе?
-- Там в углу, кажется, кто-то долбил ломом лед. Но было еще темно... Почти темно... Предутренние сумерки... Знаете, зимой, на смене ночи и дня бывают такие сумерки, что еще хуже видно, чем ночью. Тем более что и фонари уже отключают.
Нагнувшись к черному брикету диктофона, Павел пытался рассмотреть вращает он пленку или сачкует. Диктофон был маленький, пленка еще меньше, и больше казалось, что она не движется, чем движется.
Переведя взгляд на притопленную кнопку "Rec", Павел тихо произнес:
-- Криминалистическая экспертиза обнаружила на подоконнике кухни, из которой был выброшен... выпал Волобуев, ваши отпечатки пальцев. Точнее, отпечатки и пальцев, и ладоней. Вы стояли, опершись на подоконник, и смотрели вниз. Что вы об этом скажете?
-- Я-а?.. Стоя-ал?..
-- Да, отпечатки могли быть такими только в том случае, если окно открыто. Значит, вы, как минимум, были свидетелем преступления.
-- Я... я...
-- Куда вы дели вашу куртку?
-- Как...кую куртку?
-- Коричневую. Из крэка.
-- Она это... Она порвалась. Я ее... выбросил...
-- Как видите, зря. У нас хватает улик и без куртки...
-- А при чем здесь куртка?
-- Я же сказал в самом начале разговора, свидетель запомнила вас именно по куртке. А на вашем сообщнике была черная куртка из так называемой вареной кожи...
-- Какой-какой?! -- наклонился к столу следователя Андрей и положил ладони на его край.
-- Вареной...
-- Тогда... тогда я знаю точно, кто убил Вовку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115