Глава 17
Молочно— кремовые струи облаков каскадом летели вниз с розового неба, окутывая причудливые формы гор. Они извивались, закручивались и сгущались приобретая несвойственную воздуху плотность. И было уже неясно — где облако, а где гора. Стихии вели разговор, пронизывая друг друга. Текучие и всепроникающие силы связывали в едином потоке становления форм и землю и небо, и всё, что на земле, и всё, что в небе. В этом неостановимом потоке мерцали полуоформленные образы, то ли созданные рукой художника, то ли вспыхнувшие в заворожённом уме созерцателя. Лики горных духов, диковинные фигуры демонов стихий, камни, похожие на цветы и цветы похожие на камни. И каждый сколок этих мерцающих россыпей говорил больше чем цветы и камни вместе. Стоило чуть сместить точку вглядывания и все лики и все фигуры разбегались и прятались, будто растворяясь в водовороте форм. Но их место занимали новые, не менее причудливые. Весь этот перетекающий и изменяющийся мир был пронизан одной организующей силой и его движение подчинялась единому ритму. От него нельзя было оторвать глаз. Мозаика погружённых в цветовое марево пятен-лоскутков, складываясь при движении взгляда то так, то этак, как бы приглашала глаз к игре. Каждый лоскуток, увязываясь с соседним, намекал на образ и глаз сам того не замечая, начинал достраивать, нет, не достраивать, а видеть, недостающие черты! Вот россыпь алмазных блёсток, выступивших из молочно-сиреневого облака нимбом закружилась возле горного пика, и обернулась полами шляпы, нависшими над усталым лицом…А само облако превратилось в птицу— вестника…
Сфагам с трудом оторвался от книжной страницы. Маленькая миниатюра при долгом вглядывании раздвинула границы и затянула взгляд в бесконечность своего мира. "Художник думает, что служит кому-то или чему-то. Думает, что поклоняется, прославляет, объясняет… А на самом деле, он всегда просто создаёт свой собственный мир, хотя сам часто об этом не догадывается или даже боится так думать. Он даже не знает, какие законы действуют в его мире, и что именно говорит его кистью тот, кто знает, что говорит. Но ведь и мир создаётся по-разному. Кто-то создаёт мир, таким, каким он кажется простому зрению. Мир, состоящий из множества отдельных, отпавших друг от друга вещей, где каждая из них застыла и остановилась, став привычной. Если художник видит свой мир только таким, то ему достаточно простого зрения. Хотя нет, он должен уметь располагать весь этот мир отдельных вещей в порядке, чтобы их пёстрая мозаика не рождала хаоса. И тогда, художник может поведать нам о разных, протекающих во времени событиях, заставить изображённых людей разыграть сценки со смыслом, обратить наше внимание на то важное и священное, что окружает нас, но распылено вокруг. Но мир отдельных вещей — людей, домов, утвари, гор, вод, животных, деревьев — это мир старый. Мир установившийся и застывший. Вещественные оболочки, как затвердевшие маски-обманки скрывают вечное и текучее Единое. Само Единое нельзя ни увидеть, ни изобразить. Но первозданные стихии, приводимые им в движение и пронизывающие все вещи изнутри — это мир вечно молодой. Немногие мастера, создавая свой мир, способны погрузиться в созерцание этих стихий. Но тогда они становятся соавторами богов. Когда мастер обводит образ ясным контуром — это значит, что его сознание провалилось в созерцание отдельных вещей. Вещь застыла, отпав и отгородившись от Единого. А мастер, сколь не сладостно его созерцание глубин образа — уже не творец вселенной, а что-то вроде церемонимейстера, решающего кого куда поставить и какую роль играть.
Сфагам перевернул страницу.
"Услышь незаданный вопрос, лови несказанное слово. Тот ветер, что приводит в движение вселенную и рождает формы, оставляет следы в остановленном звуке в недописанной букве, в недорисованной линии. Иди от конца к началу, от сделанного к первозданному, от знака к мысли, от мысли к переживанию. Отбрось внешнее и увидишь форму форм. Она принизывает всё, но ни в чём не застывает…
— Я тебе не помешаю? — Ламисса осторожно присела на край низкой каменной скамьи, опоясывающей маленький водоём с фонтанчиком.
— Нет. Мне трудно помешать.
Женщина уверенным движением откинула назад свои густые золотые волосы.
— Ты такой молчаливый. И задумчивый всё время. И ходишь плавно и медленно… Говорят, ты во дворце перебил кучу гвардейцев. Я б никогда не подумала…
— А ты и не думай. — Сфагам оторвался от книги. — Во дворце сражался воин первой ступени. Он, когда надо, во мне просыпается. Вот он-то их и перебил.
Ламисса улыбнулась.
— Весь город только о тебе и говорит. А ты не пьёшь вина, почти ничего не ешь, кроме яблок.
— Берегу силы.
— Ты не принимаешь приглашений достойных мужей, которые с утра приходят в наш дом. Скоро праздник начнётся, а ты так и будешь сидеть в этом тихом дворике наедине со своими мыслями?
— "Пусть мир падёт, пусть рухнут троны, пусть воцарится тьма везде, но я же буду у фонтана следить за бликами в воде." Сфагам с улыбкой процитировал известного придворного сочинителя старых времён.
— Наконец-то ты улыбнулся. А так, я даже тебя боялась.
— Боялась? Вот уж зря…Весь город, стало быть, говорит? Потому-то я здесь и сижу. Славный у вас дворик. Как раз для одного человека. Ну, может быть для двух. Зачем больше? А фонтан — это же маленькая бесконечность. Что может быть приятнее бесконечности посредине надёжно ограждённого места? А в городе совсем другая бесконечность. Дурная… К тому же, город хочет посадить меня на золотую цепь и прибить к нефритовой доске золотыми гвоздями. А зачем мне это нужно?
— Ты спас правителя и весь город. Другой бы на твоём месте…
Сфагам почти смеялся, прикрыв лицо рукой.
— Нет, мне здесь больше нравится. И цветы здесь подобраны прекрасно. Не иначе, как твоя работа.
Ламисса смущённо кивнула.
— Я у тебя хотела спросить…
— Спрашивай.
— Помнишь, ты рассказывал о своём отце… А про мать ты не сказал ни слова. Какая она была?
— Мать была полной противоположностью отцу. Она бы очень тихой и спокойной. И всё делала неторопливо и основательно. Она никогда не ругала и не наказывала меня. Она просто иногда смотрела на меня грустным взглядом. И это действовала на меня так, что я очень боялся её огорчать.
— Послушай…, — лицо Ламиссы стало серьёзным, несмотря на все её старания придать тону небрежность, — а эта Гембра…, она тебе кто?
— Даже и не знаю, — задумался монах, не пытаясь скрыть, что не готов к этому вопросу, — Судьба столкнула нас недавно. Всё это выглядело случайным… Но чем дальше, тем очевиднее для меня, что это не такая уж случайность.
— Ты её любишь?
— Я вижу, что её судьба начинает сплетаться с моей. Но не знаю, хорошо ли это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97