Но глаза у нее были ясные и умные.
Она была человечнее любой обезьяны, и все же она не была человеком. И Давида испугала именно эта степень схожести – и одновременно различия.
Эта женщина, несомненно, была неандерталкой.
– Она красива, – прошептал Бобби.
– Да, – выдохнул Давид. – Уж это точно заставит палеонтологов снова засесть за мольберты.
Он улыбнулся, радуясь этой мысли.
«А еще интересно, – вдруг задумался он, – сколько наблюдателей из будущего сейчас смотрят на меня и моего брата – на нас, ставших первыми людьми на Земле, увидевшими эту женщину, своего родного по крови, далекого-предалекого предка?»
Он ведь, наверное, и вообразить себе не мог, как они в действительности выглядели, какими пользовались орудиями, о чем думали, – и уж конечно, давняя бабушка-неандерталка никогда в жизни не смогла бы представить себе эту лабораторию, его полуневидимого брата, сверкающие приборы.
А за теми, кто смотрел на Давида и Бобби из будущего, находились другие, следящие за теми, – и так далее, и так далее – вплоть до еще более невообразимого будущего, вплоть до тех времен, пока будет существовать человечество – или те, кто будет жить на Земле после людей. Эта мысль леденила сердце и пугала.
Все это было возможно только в том случае, если бы Полынь хоть кого-то пощадила.
– О, – прошептал Бобби разочарованно.
– Что случилось?
– Ты не виноват. Я понимал, что рискую. Зашуршала ткань, метнулась размытая тень. Давид обернулся. Бобби исчез.
Но зато появился Хайрем. Он ворвался в лабораторию, хлопая дверьми и вопя:
– Я сцапал их! Будь я проклят, я их сцапал! – Он хлопнул Давида по спине. – Эта слежка с помощью ДНК сработала как по волшебству. Манцони и Мэри, обе попались. – Он запрокинул голову. – Слышишь меня, Бобби? Я знаю, что ты здесь. Я их сцапал. И если ты хочешь хоть одну из них увидеть снова, тебе придется явиться ко мне. Ты меня понял?
Давид еще раз взглянул во впалые глаза своего далекого предка – представительницы иного вида, которую от него отделяло пять тысяч поколений, – и выключил софт-скрин.
/27/
ИСТОРИЯ СЕМЕЙСТВА
Когда ее насильно вернули в открытое людское общество, Кейт с облегчением узнала, что с нее снято обвинение в преступлении, некогда против нее выдвинутое. А потом в ужасе обнаружила, что ее отделили от Мэри, от всех друзей и почти сразу посадили под арест. И сделал это Хайрем Паттерсон.
Дверь в комнату открылась, как это случалось дважды в день.
На пороге стояла надзирательница: высокая и гибкая женщина в строгом, деловом брючном костюме. Она даже была по-своему красива – но ее темные глаза хранили какое-то мертвенное выражение, и это выражение пугало Кейт.
Кейт знала, что ее зовут Мэй Уилсон.
Уилсон втолкнула в комнату небольшой столик на колесах, выкатила вчерашний столик, быстрым профессиональным взглядом окинула комнату и закрыла дверь. Вот так – без единого слова.
Кейт сидела на кровати – кроме кровати, в комнате больше никакой мебели не было. Она встала, подошла к столику, сняла с него белое бумажное полотенце. Ей привезли холодное мясо, салат, хлеб, фрукты и напитки, термос с кофе, воду в бутылке, апельсиновый сок. На нижней полочке лежало свежее постельное и нижнее белье, комбинезоны и салфетки. Все самое обычное.
Кейт уже давно исчерпала варианты того, что могло оказаться на столике, попадавшей к ней в комнату два раза в день. Картонные тарелки и пластиковые ножи, ложки и вилки не годились ни для чего, кроме использования по прямому назначению, и потому были почти бесполезны. Даже колесики столика-каталки были изготовлены из мягкого пластика.
Кейт вернулась к кровати, села и принялась уныло покусывать персик.
Все остальное в комнате также не вселяло никаких надежд. Ровные, без единой выбоинки, стены, покрытые гладким пластиком, который невозможно было подцепить ногтем. Даже светильников не было: серый свет, наполнявший комнату двадцать четыре часа подряд, исходил от флуоресцентных ламп, наглухо спрятанных под пластиковыми потолочными панелями.
До потолка Кейт, так или иначе, не смогла бы дотянуться.
Кровать представляла собой пластиковую коробку, ровно пригнанную к полу. Кейт пробовала порвать простыни, но ткань оказалась слишком прочной. На самом деле она еще не была готова даже представить себе, как душит кого-то жгутом – даже Уилсон.
Сантехника – унитаз и душ – также не годились для главной цели Кейт. Туалет был химический, и нечистоты, судя по всему, сливались в герметичный бак, поэтому Кейт не могла даже с собственными экскрементами передать записку – в смысле, если бы, конечно, придумала, как это сделать.
Но несмотря на все это, она вплотную подошла к побегу. Было так приятно проигрывать в сознании близкую победу.
Она лелеяла замысел в голове, куда пока не могла заглянуть ни одна червокамера. Над приготовлениями она трудилась больше недели. Каждые двенадцать часов она оставляла столик-каталку чуть-чуть в другом месте и – немного дальше от порога. Она мысленно повторяла хореографию своих движений: три шага от кровати до двери, второй шаг немножко короче…
И всякий раз, когда Уилсон являлась, чтобы забрать столик, ей приходилось пройти немного дальше.
Наконец настал день, когда Уилсон, чтобы дойти до столика, была вынуждена сделать шаг в глубь комнаты. Всего лишь шаг, только один – но Кейт надеялась, что этого хватит.
Два шага бегом – и вот она у двери. Ударив Уилсон плечом, она оттолкнула ее дальше в комнату, выскочила за порог и успела сделать еще два шага.
Оказалось, что ее комната-камера – всего лишь кубик посреди гигантского, тускло освещенного ангара с высокими и далекими стенами. Кейт тут же окружили охранники – мужчины и женщины, повскакавшие из-за столов и выхватившие оружие.
Кейт лихорадочно озиралась по сторонам, искала взглядом, куда бежать…
Рука, сжавшая ее руку, была подобна тискам. Мизинец вывернули назад, руку, согнутую в локте, завели за спину. Кейт рухнула на колени, не сдержалась и вскрикнула и услышала, как хрустнула сломанная кость в мизинце, и почувствовала страшную жгучую боль.
Это была, конечно, Уилсон.
Когда Кейт очнулась, она лежала на полу в своей одиночке, связанная, судя по всему, изолентой. С ее рукой возился врач. Уилсон удерживал один из охранников. Ее глаза на лице, словно выплавленном из стали, смотрели на Кейт так, будто Уилсон была готова ее убить.
Потом у Кейт несколько недель подряд палец терзала пульсирующая боль. А Уилсон, явившаяся на первый из своих двукратных визитов, одарила Кейт взглядом, полным неприкрытой ненависти. «Я ранила ее гордыню, – догадалась Кейт. – В следующий раз она прикончит меня без раздумий».
Но Кейт даже после неудачной попытки побега понимала, что вся эта ненависть направлена не на нее, и гадала, кто же является мишенью для Уилсон и знает ли Хайрем о том, что его сотрудница вынашивает какие-то злобные планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100