Скажите, скольких эмигрантов еще вы посвятили в этот «план спасения» России? Вы, конечно, понимаете, что этим вы просто погубили весь ваш «заговор». И вы, искусный энкаведист, делаете при этом вид, будто вы сами всего этого не сообразили. Если ваш «заговор» известен мне, случайно попавшемуся вам эмигранту, то он, конечно, давно уже известен вашему начальству. А это означает, что он или безнадежен, и что именно вы погубили его, или же что он есть очередная провокация. Ясно, что верно именно последнее».
4) «Для производства переворота в Советии эмиграция вам решительно не нужна. Напротив, ее участие и ее болтовня могут быть только вредны вам. Если вы можете и желаете произвести переворот, то совершайте его молча, неожиданно и решительно, но не звоните же об этом за границей».
«Вы хотите от нас «амнистию». Но зачем же вам нужна амнистия, если вы сами будете у власти. Тогда амнистировать будете вы, а не вас. К тому же вы отлично знаете, что в эмиграции нет единства: она многоголова и разномысленна, в ней сотни тысяч или даже более того, а вы разговариваете со мною. Анемподистом Чижиковым, как если бы я мог гарантировать вам что-нибудь. «Войти в ваше правительство». Что же, мы так и ввалимся в ваше неправдоподобное правительство, многоголовые и разномысленные. Или же вы обещаете это участие только мне, Чижикову, лично. Вы, должно быть, считаете меня очень честолюбивым и к тому же глупым человеком… Когда вы будете у власти, тогда вы и будете приглашать кого захотите, и приглашенные будут вам отвечать индивидуально. А до тех пор, вы сами понимаете, только глупцы могут соблазняться вашими посулами и принимать всерьез ваше провокационное пустословие. Но стоит ли вам стараться над… соблазнением глупцов? Или вы хотите превратить их в своих разведчиков?»
5) «Что же касается исполнения теперь же всех ваших указаний и требований и безоговорочного повиновения вам во всем, то это требование было в свое время произнесено вашим сотрудником – Федоровым-Якушевым, основателем всем известного провокационного «треста». Это нам уже знакомо. И именно это выдает вас окончательно, с головой. Итак, поищите себе созаговорщиков среди людей более неопытных, слепо доверчивых и болезненно честолюбивых. А меня не тревожьте вредными разговорами!»
Все эти соображения, конечно, нет надобности излагать лукавому собеседнику: можно сказать иначе, меньше и больше. Но про себя следует думать именно в этом роде. И затем следует предупредить всех единомышленников о готовящейся новой провокации, – может быть, и через честную эмигрантскую прессу.
Политика и уголовщина
Мы переживаем эпоху, в которую политика все более смешивается с грязью. Это надо продумать и из этого надо сделать выводы.
Всякое революционное движение нуждается в денежных средствах. Чем настойчивее, чем нетерпеливее, и чем беднее революционер, тем острее становится для него вопрос о добывании денег любыми путями и средствами; чем решительнее он «отвергает капитализм» и чем больше он, в качестве социалиста или коммуниста, «презирает частную собственность», тем ближе он подходит к уголовному правонарушению. Это предвидел Достоевский, у которого Петр Верховенский прямо говорит: «Я ведь мошенник, а не социалист». Это предвидел Лесков (в «Соборянах»): «Мошенники ведь всегда заключают своею узурпацией все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться». Это предвидел граф А.К.Толстой и другие. Но предотвратить этого развития в России не удалось.
Еще Бакунин, мечтая о русской революции, возлагал свои надежды на русский преступный мир.
Уже в первую русскую революцию (1905-1906) некоторые революционные партии перешли к «экспроприациям», т. е. к ограблениям с убийством и к прижизненным и посмертным вымогательствам (смерть Саввы Морозова).
В страшные годы 1917-1920 смешалось все. Люди грабили и уверяли, что они «грабят награбленное». Интеллигентные революционеры присваивали себе чужие дома, чужие квартиры, чужую мебель, чужие библиотеки – и нисколько не стыдились этого. Крестьяне грабили помещичьи усадьбы; революционные матросы – офицеров и городских «буржуев»; чекисты – арестованных; безбожники – храмы; солдаты – военные склады. Революция стала грабежом, следуя прямому указанию Ленина. В марте 1917 года Временное правительство амнистировало уголовных, считая их, по-видимому, нелегальными борцами против имущественной несправедливости, которые совершали свои уголовные деяния якобы вследствие отсутствия в стране свободы и равенства и якобы жаждали морального возрождения (см. в воспоминаниях заведующего всем розыскным делом Империи А.Ф.Кошко «Очерки уголовного мира Царской России», с. 214). В то время петербургская дактилоскопическая коллекция с фотографиями преступников и подозрительных лиц достигала двух миллионов (с. 195) снимков. И вот преступный мир покинул тюрьмы, освобождая их для «контрреволюционеров» – и привычные жители тюрем влились в революцию. Уголовные, принимавшие коммунистическую программу, быстро и легко врастали в партию и особенно в Чеку; уголовные, желавшие грабить самовольно, вне революционной дисциплины, арестовывались и расстреливались. В 1920 году лицо, близкое к профессиональному уголовному розыску, отмечало: «Все нынешние преступники – новички, дилетанты; они грешат с голоду, ни скрыть, ни «завязаться», «смыть кровь» не умеют; а профессионалы-рецидивисты, тюремщики – или в партии, или перебиты ею за самовольство».
Главные правила революции гласят: «Добро есть то, что полезно революционному пролетариату; зло есть то, что ему вредно», «революции позволено все»; «законы буржуазных стран не связывают революционера». Все это внушено членам компартии и ее чиновникам. Так возник этот режим: разбойники стали чиновниками, а чиновники стали разбойниками. Уголовные и политики слились. Политическое и уголовное смешалось. В самую сущность новой «политики» были включены: ограбление, ложное доносительство, беззаконные аресты, произвольные мучительства и убийства, вечная ложь, вечное вымогательство и законченный административный произвол. Уголовное (преступное) обхождение человека с человеком стало самой сущностью политики. А политика, принципиально признавая преступление полезным для революции, зловеще засветилась всеми цветами уголовщины.
Но, что еще хуже: режим, возникший из этого смешения, поставил граждан в такие условия, при которых невозможно прожить без «блата». Это систематически подрывает все основы русского правосознания – вот уже в течение тридцати лет.
Уже в начале революции в широких кругах русского народа (в том числе и в интеллигенции!) складывалось сознание, что человек, ограбленный революцией, может вернуть себе свое имущество любыми путями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
4) «Для производства переворота в Советии эмиграция вам решительно не нужна. Напротив, ее участие и ее болтовня могут быть только вредны вам. Если вы можете и желаете произвести переворот, то совершайте его молча, неожиданно и решительно, но не звоните же об этом за границей».
«Вы хотите от нас «амнистию». Но зачем же вам нужна амнистия, если вы сами будете у власти. Тогда амнистировать будете вы, а не вас. К тому же вы отлично знаете, что в эмиграции нет единства: она многоголова и разномысленна, в ней сотни тысяч или даже более того, а вы разговариваете со мною. Анемподистом Чижиковым, как если бы я мог гарантировать вам что-нибудь. «Войти в ваше правительство». Что же, мы так и ввалимся в ваше неправдоподобное правительство, многоголовые и разномысленные. Или же вы обещаете это участие только мне, Чижикову, лично. Вы, должно быть, считаете меня очень честолюбивым и к тому же глупым человеком… Когда вы будете у власти, тогда вы и будете приглашать кого захотите, и приглашенные будут вам отвечать индивидуально. А до тех пор, вы сами понимаете, только глупцы могут соблазняться вашими посулами и принимать всерьез ваше провокационное пустословие. Но стоит ли вам стараться над… соблазнением глупцов? Или вы хотите превратить их в своих разведчиков?»
5) «Что же касается исполнения теперь же всех ваших указаний и требований и безоговорочного повиновения вам во всем, то это требование было в свое время произнесено вашим сотрудником – Федоровым-Якушевым, основателем всем известного провокационного «треста». Это нам уже знакомо. И именно это выдает вас окончательно, с головой. Итак, поищите себе созаговорщиков среди людей более неопытных, слепо доверчивых и болезненно честолюбивых. А меня не тревожьте вредными разговорами!»
Все эти соображения, конечно, нет надобности излагать лукавому собеседнику: можно сказать иначе, меньше и больше. Но про себя следует думать именно в этом роде. И затем следует предупредить всех единомышленников о готовящейся новой провокации, – может быть, и через честную эмигрантскую прессу.
Политика и уголовщина
Мы переживаем эпоху, в которую политика все более смешивается с грязью. Это надо продумать и из этого надо сделать выводы.
Всякое революционное движение нуждается в денежных средствах. Чем настойчивее, чем нетерпеливее, и чем беднее революционер, тем острее становится для него вопрос о добывании денег любыми путями и средствами; чем решительнее он «отвергает капитализм» и чем больше он, в качестве социалиста или коммуниста, «презирает частную собственность», тем ближе он подходит к уголовному правонарушению. Это предвидел Достоевский, у которого Петр Верховенский прямо говорит: «Я ведь мошенник, а не социалист». Это предвидел Лесков (в «Соборянах»): «Мошенники ведь всегда заключают своею узурпацией все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться». Это предвидел граф А.К.Толстой и другие. Но предотвратить этого развития в России не удалось.
Еще Бакунин, мечтая о русской революции, возлагал свои надежды на русский преступный мир.
Уже в первую русскую революцию (1905-1906) некоторые революционные партии перешли к «экспроприациям», т. е. к ограблениям с убийством и к прижизненным и посмертным вымогательствам (смерть Саввы Морозова).
В страшные годы 1917-1920 смешалось все. Люди грабили и уверяли, что они «грабят награбленное». Интеллигентные революционеры присваивали себе чужие дома, чужие квартиры, чужую мебель, чужие библиотеки – и нисколько не стыдились этого. Крестьяне грабили помещичьи усадьбы; революционные матросы – офицеров и городских «буржуев»; чекисты – арестованных; безбожники – храмы; солдаты – военные склады. Революция стала грабежом, следуя прямому указанию Ленина. В марте 1917 года Временное правительство амнистировало уголовных, считая их, по-видимому, нелегальными борцами против имущественной несправедливости, которые совершали свои уголовные деяния якобы вследствие отсутствия в стране свободы и равенства и якобы жаждали морального возрождения (см. в воспоминаниях заведующего всем розыскным делом Империи А.Ф.Кошко «Очерки уголовного мира Царской России», с. 214). В то время петербургская дактилоскопическая коллекция с фотографиями преступников и подозрительных лиц достигала двух миллионов (с. 195) снимков. И вот преступный мир покинул тюрьмы, освобождая их для «контрреволюционеров» – и привычные жители тюрем влились в революцию. Уголовные, принимавшие коммунистическую программу, быстро и легко врастали в партию и особенно в Чеку; уголовные, желавшие грабить самовольно, вне революционной дисциплины, арестовывались и расстреливались. В 1920 году лицо, близкое к профессиональному уголовному розыску, отмечало: «Все нынешние преступники – новички, дилетанты; они грешат с голоду, ни скрыть, ни «завязаться», «смыть кровь» не умеют; а профессионалы-рецидивисты, тюремщики – или в партии, или перебиты ею за самовольство».
Главные правила революции гласят: «Добро есть то, что полезно революционному пролетариату; зло есть то, что ему вредно», «революции позволено все»; «законы буржуазных стран не связывают революционера». Все это внушено членам компартии и ее чиновникам. Так возник этот режим: разбойники стали чиновниками, а чиновники стали разбойниками. Уголовные и политики слились. Политическое и уголовное смешалось. В самую сущность новой «политики» были включены: ограбление, ложное доносительство, беззаконные аресты, произвольные мучительства и убийства, вечная ложь, вечное вымогательство и законченный административный произвол. Уголовное (преступное) обхождение человека с человеком стало самой сущностью политики. А политика, принципиально признавая преступление полезным для революции, зловеще засветилась всеми цветами уголовщины.
Но, что еще хуже: режим, возникший из этого смешения, поставил граждан в такие условия, при которых невозможно прожить без «блата». Это систематически подрывает все основы русского правосознания – вот уже в течение тридцати лет.
Уже в начале революции в широких кругах русского народа (в том числе и в интеллигенции!) складывалось сознание, что человек, ограбленный революцией, может вернуть себе свое имущество любыми путями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138