Просто рядом оказались, попали в зону захвата. Потому-то такое явление детонацией и назвали. Но Илье говорили, что такое возможно лишь при работе на высшей ступени.
— Нет, — покачал головой Лоханыч. — Детонация бывает всегда и у всех, кто попадает в зону захвата “рута”. Она только полной бывает редко. А неполная, которая сопровождается разного рода психическими расстройствами, — всегда. Тебя Семенов зацепил. Не обращай внимания, к утру пройдет. — Помолчал. — Счастье еще, что Гошке не досталось. А то он бы нам выдал.
Илья удивленно посмотрел на врача.
— Понимаешь, — Лоханыч замялся, — не нравится мне, что он серый туман начал видеть. Это, конечно, может, и метафора, только уж больно характерная.
— Ага, — сообразил Илья, лихорадочно вспоминая, с какого же возраста у него сквозь окружающий мир начали проступать клубы темно-серого тумана.
— Не в том смысле не нравится, что я имею что-то против корректировщиков, — поправился Лоханыч. — Ни в коем случае. Тем более что ступень — заветная Гошкина мечта. У меня, в общем-то, давно уже появилось подозрение, что Гошка корректировщик. Наблюдаются некоторые признаки. Не нравится потому, что Гошка немолодой, и стихийную инициацию переживет вряд ли.
— Да какая же она стихийная? Савельев же на виду…
— Стихийная — это не значит, что мы ее не ждем. Стихийная — это значит преждевременная. Знаешь, почему корректировщики прошлого не умирали? У них не было стихийной инициации. Строго в назначенное время. Когда человек готов не только к входу, но и к выходу из Поля. Под действием стресса в Поле войти легче, но вот выходить просто не хочется. Это и называется стихийной инициацией. — Лоханыч помолчал. — Я пытаюсь хоть как-то Гошку подготовить. И больше всего боюсь, что Поле подкинет очередной сюрприз, а он не выдержит.
Илье удалось выскользнуть из офиса незамеченным. Лоханыч поехал провожать Савельева до дома, Илья видел их чуть впереди. Догонять не стал, хотелось побыть одному.
Погода испортилась. Днем — почти весна, а к ночи разыгралась метель. Наверное, пятнадцать лет назад тоже была метель, ни к селу, ни к городу подумал Илья. В лицо ударил ледяной порыв ветра. Илья накинул капюшон, подумал, что Семенову сейчас хорошо, кто бы там что ни думал. Он в Поле, там не холодно. И он там — всемогущий. Может, потому и не захотел возвращаться, что сравнил свои возможности там и здесь. Интересно, что чувствуют корректировщики, когда их вытаскивают? Илья как-то слышал, что люди, которые пережили клиническую смерть, не очень-то и стремились вернуться в наш грешный мир. И первыми их ощущениями были боль и разочарование.
У Ильи инициации не было, хотя в Поле он выходил. И после первого сознательного выхода в Поле больным себя не почувствовал. А вот разочарование было. И, вполне возможно, теперь оно останется его спутником навсегда. Потому что ничего из того, о чем мечталось и грезилось, ему не удавалось. Другие люди находили свое место, свое призвание, один Илья — вечно в центре событий и вечно в стороне. Оставалось только надеяться, что с появлением Вещего Олега все изменится.
* * *
05 мая 2082 года, вторник
Селенград
— Вот так — встал и ушел, а вся группа за ним?
Филипп Дойчатура, за глаза просто Филька, гневался. Впрочем, гневался весьма культурно и пристойно. Это не означало, впрочем, что распекаемому было легче.
— Встал и ушел. Сказал, что тут на все факультативы времени не хватает, поэтому все, что к учебе отношения не имеет, лично он игнорирует.
— А все остальные? Остальные-то что? Ты ж в группе лидер!
Василий Цыганков, ширококостый брюнет с вислыми плечами, сгорбился и ссутулился перед длинным, но субтильным Филом.
— Лидер, — буркнул Цыганков. — Они лохи все. Если б там пиво халявное обещали, они бы пошли. Или если б Моравлин не выстебывался.
Фил отошел к окну, нервно поправляя алый галстук-селедку. Он любил контраст. Темно-синий, почти фиолетовый костюм, белоснежная сорочка и алый галстук. Все, впрочем, сдержанно и приглушенно, кроме галстука, но галстук узкий. Секретарь академического комитета МолОта должен следить за своим внешним видом.
Моравлин. Фил сообразил, что почти ничего не знает про этого типа, сорвавшего ответственное мероприятие. Кажется, даже не помнит.
— Как он выглядит? — не оборачиваясь, спросил у Цыганкова.
— Чуть пониже меня, белые волосы.
Фил вспомнил. К счастью, натуральных блондинов в Академии были единицы. Этот был еще и “скандинавским” — каким-то обесцвеченным, с прозрачными бровями и ресницами. Незапоминающееся лицо, черты как будто размыты. Захочешь, а не сможешь составить словесный портрет. Фил видел его раз пятнадцать за два года, и все это время не мог отделаться от какой-то порочной антипатии к этому парню. Раздражал жесткий взгляд, бесила подчеркнутая обособленность от группы. Девяносто девять процентов людей перед тем, как что-то сделать, долго выясняют отношение к возможному действию окружающих, готовят их и себя даже к мелкому шагу. Этот все делал молча. Без предисловий и вступительных речей. Потому считался непредсказуемым. И злила его уверенность в своих силах, непонятная убежденность, что вот никому нельзя, а ему можно так — быть непредсказуемым.
— Ты не пробовал с ним договориться?
Цыганков отвел глаза чуть быстрей, чем следовало бы.
— Что? — почти грубо спросил Фил.
— Нет, ничего.
Фил обошел стол, сел напротив Цыганкова. Угнездил локти на столе, молча уперся тяжелым взглядом Цыганкову в центр лба. Тот заерзал на стуле.
— Василий, у соратников секретов быть не должно, — мягко сказал Фил, не отрывая, впрочем, гнетущего взора от Васькиного лба.
Сейчас Цыганкову станет плохо, а потом он впадет в сомнамбулическое состояние: Фил прекрасно знал такое свойство своего взгляда и частенько этим пользовался.
— Да нет, ну это не секрет… не мой секрет.
Ага. Уже интересно. Фил знал, что до прошлого года Цыганков трудился в Службе, но потом вылетел. О Службе никогда и ничего не рассказывал, ссылаясь на подписку о неразглашении. Фила это слегка сердило, потому что соратник норовил одним задом на двух стульях усидеть — и в Партии карьеру сделать, и Службу не обидеть. Так не бывает.
— Вася, — он слегка подался вперед, — ты хоть раз задумывался, что бережешь тайны подлецов?
— Государства, — сподобился возразить Цыганков.
Странно. Обычно на этой стадии человечек уже закатывал глаза под лоб и бесперебойно отвечал на все Филовы вопросы. Цыганков держался. Силен, бродяга…
— Государство — это люди. А люди могут быть подлецами. Так вот, те люди, которые руководят нами сейчас, — подлецы. И только от нас зависит, будем ли мы подчиняться подлецам и дальше.
— Заговор? — понимающе спросил дурак Васька.
— Мы — цивилизованные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Нет, — покачал головой Лоханыч. — Детонация бывает всегда и у всех, кто попадает в зону захвата “рута”. Она только полной бывает редко. А неполная, которая сопровождается разного рода психическими расстройствами, — всегда. Тебя Семенов зацепил. Не обращай внимания, к утру пройдет. — Помолчал. — Счастье еще, что Гошке не досталось. А то он бы нам выдал.
Илья удивленно посмотрел на врача.
— Понимаешь, — Лоханыч замялся, — не нравится мне, что он серый туман начал видеть. Это, конечно, может, и метафора, только уж больно характерная.
— Ага, — сообразил Илья, лихорадочно вспоминая, с какого же возраста у него сквозь окружающий мир начали проступать клубы темно-серого тумана.
— Не в том смысле не нравится, что я имею что-то против корректировщиков, — поправился Лоханыч. — Ни в коем случае. Тем более что ступень — заветная Гошкина мечта. У меня, в общем-то, давно уже появилось подозрение, что Гошка корректировщик. Наблюдаются некоторые признаки. Не нравится потому, что Гошка немолодой, и стихийную инициацию переживет вряд ли.
— Да какая же она стихийная? Савельев же на виду…
— Стихийная — это не значит, что мы ее не ждем. Стихийная — это значит преждевременная. Знаешь, почему корректировщики прошлого не умирали? У них не было стихийной инициации. Строго в назначенное время. Когда человек готов не только к входу, но и к выходу из Поля. Под действием стресса в Поле войти легче, но вот выходить просто не хочется. Это и называется стихийной инициацией. — Лоханыч помолчал. — Я пытаюсь хоть как-то Гошку подготовить. И больше всего боюсь, что Поле подкинет очередной сюрприз, а он не выдержит.
Илье удалось выскользнуть из офиса незамеченным. Лоханыч поехал провожать Савельева до дома, Илья видел их чуть впереди. Догонять не стал, хотелось побыть одному.
Погода испортилась. Днем — почти весна, а к ночи разыгралась метель. Наверное, пятнадцать лет назад тоже была метель, ни к селу, ни к городу подумал Илья. В лицо ударил ледяной порыв ветра. Илья накинул капюшон, подумал, что Семенову сейчас хорошо, кто бы там что ни думал. Он в Поле, там не холодно. И он там — всемогущий. Может, потому и не захотел возвращаться, что сравнил свои возможности там и здесь. Интересно, что чувствуют корректировщики, когда их вытаскивают? Илья как-то слышал, что люди, которые пережили клиническую смерть, не очень-то и стремились вернуться в наш грешный мир. И первыми их ощущениями были боль и разочарование.
У Ильи инициации не было, хотя в Поле он выходил. И после первого сознательного выхода в Поле больным себя не почувствовал. А вот разочарование было. И, вполне возможно, теперь оно останется его спутником навсегда. Потому что ничего из того, о чем мечталось и грезилось, ему не удавалось. Другие люди находили свое место, свое призвание, один Илья — вечно в центре событий и вечно в стороне. Оставалось только надеяться, что с появлением Вещего Олега все изменится.
* * *
05 мая 2082 года, вторник
Селенград
— Вот так — встал и ушел, а вся группа за ним?
Филипп Дойчатура, за глаза просто Филька, гневался. Впрочем, гневался весьма культурно и пристойно. Это не означало, впрочем, что распекаемому было легче.
— Встал и ушел. Сказал, что тут на все факультативы времени не хватает, поэтому все, что к учебе отношения не имеет, лично он игнорирует.
— А все остальные? Остальные-то что? Ты ж в группе лидер!
Василий Цыганков, ширококостый брюнет с вислыми плечами, сгорбился и ссутулился перед длинным, но субтильным Филом.
— Лидер, — буркнул Цыганков. — Они лохи все. Если б там пиво халявное обещали, они бы пошли. Или если б Моравлин не выстебывался.
Фил отошел к окну, нервно поправляя алый галстук-селедку. Он любил контраст. Темно-синий, почти фиолетовый костюм, белоснежная сорочка и алый галстук. Все, впрочем, сдержанно и приглушенно, кроме галстука, но галстук узкий. Секретарь академического комитета МолОта должен следить за своим внешним видом.
Моравлин. Фил сообразил, что почти ничего не знает про этого типа, сорвавшего ответственное мероприятие. Кажется, даже не помнит.
— Как он выглядит? — не оборачиваясь, спросил у Цыганкова.
— Чуть пониже меня, белые волосы.
Фил вспомнил. К счастью, натуральных блондинов в Академии были единицы. Этот был еще и “скандинавским” — каким-то обесцвеченным, с прозрачными бровями и ресницами. Незапоминающееся лицо, черты как будто размыты. Захочешь, а не сможешь составить словесный портрет. Фил видел его раз пятнадцать за два года, и все это время не мог отделаться от какой-то порочной антипатии к этому парню. Раздражал жесткий взгляд, бесила подчеркнутая обособленность от группы. Девяносто девять процентов людей перед тем, как что-то сделать, долго выясняют отношение к возможному действию окружающих, готовят их и себя даже к мелкому шагу. Этот все делал молча. Без предисловий и вступительных речей. Потому считался непредсказуемым. И злила его уверенность в своих силах, непонятная убежденность, что вот никому нельзя, а ему можно так — быть непредсказуемым.
— Ты не пробовал с ним договориться?
Цыганков отвел глаза чуть быстрей, чем следовало бы.
— Что? — почти грубо спросил Фил.
— Нет, ничего.
Фил обошел стол, сел напротив Цыганкова. Угнездил локти на столе, молча уперся тяжелым взглядом Цыганкову в центр лба. Тот заерзал на стуле.
— Василий, у соратников секретов быть не должно, — мягко сказал Фил, не отрывая, впрочем, гнетущего взора от Васькиного лба.
Сейчас Цыганкову станет плохо, а потом он впадет в сомнамбулическое состояние: Фил прекрасно знал такое свойство своего взгляда и частенько этим пользовался.
— Да нет, ну это не секрет… не мой секрет.
Ага. Уже интересно. Фил знал, что до прошлого года Цыганков трудился в Службе, но потом вылетел. О Службе никогда и ничего не рассказывал, ссылаясь на подписку о неразглашении. Фила это слегка сердило, потому что соратник норовил одним задом на двух стульях усидеть — и в Партии карьеру сделать, и Службу не обидеть. Так не бывает.
— Вася, — он слегка подался вперед, — ты хоть раз задумывался, что бережешь тайны подлецов?
— Государства, — сподобился возразить Цыганков.
Странно. Обычно на этой стадии человечек уже закатывал глаза под лоб и бесперебойно отвечал на все Филовы вопросы. Цыганков держался. Силен, бродяга…
— Государство — это люди. А люди могут быть подлецами. Так вот, те люди, которые руководят нами сейчас, — подлецы. И только от нас зависит, будем ли мы подчиняться подлецам и дальше.
— Заговор? — понимающе спросил дурак Васька.
— Мы — цивилизованные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136