Молча она скользнула через газон, ее сиреневый халат мерцал на фоне темной травы, будто призрак, пересекла она посыпанную гравием дорожку и мимо елей подошла к колодцу, где стояла долго-долго, руки безвольно опущены, клевер темнел вокруг ее ног. И долго она смотрела на тяжелую печать, замкнувшую уста колодца, и Нильсу казалось, будто она ждет, что колодец заговорит с нею.
3
Однажды утром, несколько недель спустя, Нильс сидел на кухне, чувствуя себя в полной безопасности, всецело поручив себя тетушке Жози, колдовавшей над его лицом. Густо напудренное, так что черты практически не различимы, с пятнами румян на щеках, подведенными карандашом глазами и бровями, подкрашенным ртом и с замечательными нарисованными усиками, лицо его выглядело именно так, как он и хотел, — ужасное, зловещее и в то же время привлекательное.
— Годится! — сказал Нильс, поглядевшись в зеркало в комнатке Винни. — Это действительно здорово. — Встал в дверном проеме. Он был в цилиндре и в плаще с красным подбоем и, скрестив ноги, игриво опирался на тросточку. — Мне нужны длинные брюки, — сказал он, критически разглядывая свои шорты. — И крахмальная рубашка.
— Может, еще и бабочку? Ты и так хорош, сердечко мое. Только многовато румян вот тут. — Тетя Жози поплевала на платок и потерла ему щеку. — Отлично, Профессор, я думаю, ты пройдешь на ура. — Она посмотрела на него со свойственным ей выражением постоянного удивления. — Хочешь, я пойду и объявлю твой номер, Профессор?
— Ладно, — сказал он, довольный, — ты иди впереди. Я приду следом. Мне надо еще кое-что сделать. — Он побежал наверх по задней лестнице.
— Будь добр, задержись там и покажись Сане! — крикнула она вслед.
Сетчатая дверь жалобно взвизгнула, когда она прошла коридором, чтобы присоединиться к остальным, сидевшим в беседке. Построенная дедушкой Перри для жены собственными руками беседка стояла в дальнем конце газона, ближе к пустующему северному крылу дома, прохладный оазис с белыми столбиками и шпалерами, мох между плитами пола и сень виноградных лоз. Был уже конец июля, тетушки приехали, и сегодня все собрались в беседке, в плетеных креслах вокруг стола: тетя Фаня и Торри, миссис Джевет, отдыхавшая после часа занятий с Нильсом по арифметике, и Ада за мольбертом, срисовывавшая дедушкины розы.
Миссис Джевет расстегнула воротник вязаного платья, слишком теплого для такой жары, и обмахивала себе грудь.
— Ну, — продолжала она, в то время как появилась тетя Жози, — не имеет значения, что говорят люди, неосторожность — мать несчастных случаев.
— Не говорите мне о материнстве и младенчестве! — захохотала тетя Жози, топая по плитам беседки, как слон.
Тетя Фаня вылавливала из бокала ягоды, они пили пунш, сваренный Винни, чтобы разогнать полуденный зной.
— Опля! — воскликнула тетя Жози, усаживаясь. Тетушка Жо была себе на уме. Все в этом мире было для нее поводом для смеха, будь то Мужчина или Животное, Война или Мир, Любовь или Ненависть. Особенно Любовь. Собственное детство она воспринимала как шутку судьбы, хитрую уловку Природы, что же еще ей оставалось делать, как не смеяться? Актриса на вторые роли, она годами разъезжала с водевилями по всей стране, но с появлением звукового кино ей пришлось искать другой заработок, и она стала ассистенткой фоторепортера в Нью-Йорке, где они с сестрой снимали квартирку на Морнингсайд-Хайдс.
Как нарочно, сестры ни в чем не походили друг на дружку и еще меньше на Аду. Если Жози можно было уподобить любимому креслу — удобному, глубокому, хотя и слегка потертому, то Фанни больше походила на стул в аудитории: простой, жесткий, прямой. Веселая и пухлая Жози — и костлявая непреклонная Фанни.
— Именно, — сказала Фанни, отвечая миссис Джевет, — я утверждаю, что мистер Анжелини был неосторожен, оставив вилы поблизости.
Застыв над коробочкой с красками, Ада сочувственно покачала головой:
— Он похож на привидение, бедняга. Мне так жалко его. Ужасно видеть, как он обвиняет себя и страдает.
— Осмелюсь заметить, — добавила Фанни, — что он стал попивать потихоньку, он не так крепко стоит на ногах, как прежде! — Щелкнув зубными протезами, она закрыла рот и покачала головой в такт звукам рояля, доносившимся из открытого окна дома миссис Роу. — Там-та-та-там-та... — пропела она, разглаживая юбку на коленях.
— Как вам показалось, Жозефина, русские сильно изменились? — поинтересовалась миссис Джевет.
— Бедняжки, — отвечала Жози, — русские все такие бедные.
— Я тоже так думаю. У этих большевиков за душой ни единого су.
— Ни рубля, Эдит. — Жози провела весь февраль в Советском Союзе, сопровождала шефа, который делал фоторепортаж для «National geographic» — гидростанция на Украине. Она первый раз побывала там с тех пор, как была маленькой девочкой. — Россия теперь совсем нищая, — продолжала она, — крестьяне пользуются борщом для переливания крови. — Все засмеялись, кроме Ады, ушедшей в свою работу.
— Вы побывали в Сибири? — спросила миссис Джевет.
— Нет. Сибирь не для бедных людей, дорогуша. А я ведь настоящий пролетарий. — Она наклонилась подтянуть подвязку, поддерживающую чулок повыше ее пухлого колена. — В Сибири теперь вся аристократия.
— Хм, вот бы сослать в Сибирь Рузвельта! — Прихлебывая пунш, тетя Фаня поудобнее устроилась в кресле. — Та-та-та-там-та... Что это за музыка?
Торри закатила глаза:
— Миссис Роу и ее «Турецкий марш», вот что это такое.
— О, Бетховен, разумеется, — сказала миссис Джевет, подавшись грудью вперед.
— Думаю, что Моцарт.
— Ты хочешь сказать, что эта старушенция до сих пор способна играть на рояле? — спросила тетя Фаня. — И до сих пор подает сигнал аэропланам?
— Иногда, — ответила Торри, и тетя Фаня кудахтнула.
— Вряд ли она слышит звук мотора сквозь этот грохот.
— Я тоже так думаю. — Решив, что она достаточно услышала про современную Россию, миссис Джевет переключилась на другой предмет. — А как Валерия? Все еще в Чикаго?
Торри кивнула.
— Мы думаем, что она еще долго там пробудет. Она очень тяжело переживала несчастье.
— А Александра? — Миссис Джевет задалась целью выяснить состояние здоровья всех членов семьи. — Она по-прежнему прячется у себя в комнате? — спросила она, не видя окна комнаты Александры, заслоненного листьями винограда. — Не понимаю, как она может сидеть взаперти с... Сколько это тянется? — Она стала загибать пальцы с наманикюренными ноготками. — Март, апрель, май, июнь... — неужели уже целых пять месяцев?
— Четыре, — поправила Торри. — Ей будет легче, когда она станет бабушкой. Она уже помогает мне готовить приданое и посчитала, сколько понадобится свивальничков и пеленок для перемены.
— Если Винни позволит ей заниматься этим, — сказала тетя Жози, со смехом осушив стакан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
3
Однажды утром, несколько недель спустя, Нильс сидел на кухне, чувствуя себя в полной безопасности, всецело поручив себя тетушке Жози, колдовавшей над его лицом. Густо напудренное, так что черты практически не различимы, с пятнами румян на щеках, подведенными карандашом глазами и бровями, подкрашенным ртом и с замечательными нарисованными усиками, лицо его выглядело именно так, как он и хотел, — ужасное, зловещее и в то же время привлекательное.
— Годится! — сказал Нильс, поглядевшись в зеркало в комнатке Винни. — Это действительно здорово. — Встал в дверном проеме. Он был в цилиндре и в плаще с красным подбоем и, скрестив ноги, игриво опирался на тросточку. — Мне нужны длинные брюки, — сказал он, критически разглядывая свои шорты. — И крахмальная рубашка.
— Может, еще и бабочку? Ты и так хорош, сердечко мое. Только многовато румян вот тут. — Тетя Жози поплевала на платок и потерла ему щеку. — Отлично, Профессор, я думаю, ты пройдешь на ура. — Она посмотрела на него со свойственным ей выражением постоянного удивления. — Хочешь, я пойду и объявлю твой номер, Профессор?
— Ладно, — сказал он, довольный, — ты иди впереди. Я приду следом. Мне надо еще кое-что сделать. — Он побежал наверх по задней лестнице.
— Будь добр, задержись там и покажись Сане! — крикнула она вслед.
Сетчатая дверь жалобно взвизгнула, когда она прошла коридором, чтобы присоединиться к остальным, сидевшим в беседке. Построенная дедушкой Перри для жены собственными руками беседка стояла в дальнем конце газона, ближе к пустующему северному крылу дома, прохладный оазис с белыми столбиками и шпалерами, мох между плитами пола и сень виноградных лоз. Был уже конец июля, тетушки приехали, и сегодня все собрались в беседке, в плетеных креслах вокруг стола: тетя Фаня и Торри, миссис Джевет, отдыхавшая после часа занятий с Нильсом по арифметике, и Ада за мольбертом, срисовывавшая дедушкины розы.
Миссис Джевет расстегнула воротник вязаного платья, слишком теплого для такой жары, и обмахивала себе грудь.
— Ну, — продолжала она, в то время как появилась тетя Жози, — не имеет значения, что говорят люди, неосторожность — мать несчастных случаев.
— Не говорите мне о материнстве и младенчестве! — захохотала тетя Жози, топая по плитам беседки, как слон.
Тетя Фаня вылавливала из бокала ягоды, они пили пунш, сваренный Винни, чтобы разогнать полуденный зной.
— Опля! — воскликнула тетя Жози, усаживаясь. Тетушка Жо была себе на уме. Все в этом мире было для нее поводом для смеха, будь то Мужчина или Животное, Война или Мир, Любовь или Ненависть. Особенно Любовь. Собственное детство она воспринимала как шутку судьбы, хитрую уловку Природы, что же еще ей оставалось делать, как не смеяться? Актриса на вторые роли, она годами разъезжала с водевилями по всей стране, но с появлением звукового кино ей пришлось искать другой заработок, и она стала ассистенткой фоторепортера в Нью-Йорке, где они с сестрой снимали квартирку на Морнингсайд-Хайдс.
Как нарочно, сестры ни в чем не походили друг на дружку и еще меньше на Аду. Если Жози можно было уподобить любимому креслу — удобному, глубокому, хотя и слегка потертому, то Фанни больше походила на стул в аудитории: простой, жесткий, прямой. Веселая и пухлая Жози — и костлявая непреклонная Фанни.
— Именно, — сказала Фанни, отвечая миссис Джевет, — я утверждаю, что мистер Анжелини был неосторожен, оставив вилы поблизости.
Застыв над коробочкой с красками, Ада сочувственно покачала головой:
— Он похож на привидение, бедняга. Мне так жалко его. Ужасно видеть, как он обвиняет себя и страдает.
— Осмелюсь заметить, — добавила Фанни, — что он стал попивать потихоньку, он не так крепко стоит на ногах, как прежде! — Щелкнув зубными протезами, она закрыла рот и покачала головой в такт звукам рояля, доносившимся из открытого окна дома миссис Роу. — Там-та-та-там-та... — пропела она, разглаживая юбку на коленях.
— Как вам показалось, Жозефина, русские сильно изменились? — поинтересовалась миссис Джевет.
— Бедняжки, — отвечала Жози, — русские все такие бедные.
— Я тоже так думаю. У этих большевиков за душой ни единого су.
— Ни рубля, Эдит. — Жози провела весь февраль в Советском Союзе, сопровождала шефа, который делал фоторепортаж для «National geographic» — гидростанция на Украине. Она первый раз побывала там с тех пор, как была маленькой девочкой. — Россия теперь совсем нищая, — продолжала она, — крестьяне пользуются борщом для переливания крови. — Все засмеялись, кроме Ады, ушедшей в свою работу.
— Вы побывали в Сибири? — спросила миссис Джевет.
— Нет. Сибирь не для бедных людей, дорогуша. А я ведь настоящий пролетарий. — Она наклонилась подтянуть подвязку, поддерживающую чулок повыше ее пухлого колена. — В Сибири теперь вся аристократия.
— Хм, вот бы сослать в Сибирь Рузвельта! — Прихлебывая пунш, тетя Фаня поудобнее устроилась в кресле. — Та-та-та-там-та... Что это за музыка?
Торри закатила глаза:
— Миссис Роу и ее «Турецкий марш», вот что это такое.
— О, Бетховен, разумеется, — сказала миссис Джевет, подавшись грудью вперед.
— Думаю, что Моцарт.
— Ты хочешь сказать, что эта старушенция до сих пор способна играть на рояле? — спросила тетя Фаня. — И до сих пор подает сигнал аэропланам?
— Иногда, — ответила Торри, и тетя Фаня кудахтнула.
— Вряд ли она слышит звук мотора сквозь этот грохот.
— Я тоже так думаю. — Решив, что она достаточно услышала про современную Россию, миссис Джевет переключилась на другой предмет. — А как Валерия? Все еще в Чикаго?
Торри кивнула.
— Мы думаем, что она еще долго там пробудет. Она очень тяжело переживала несчастье.
— А Александра? — Миссис Джевет задалась целью выяснить состояние здоровья всех членов семьи. — Она по-прежнему прячется у себя в комнате? — спросила она, не видя окна комнаты Александры, заслоненного листьями винограда. — Не понимаю, как она может сидеть взаперти с... Сколько это тянется? — Она стала загибать пальцы с наманикюренными ноготками. — Март, апрель, май, июнь... — неужели уже целых пять месяцев?
— Четыре, — поправила Торри. — Ей будет легче, когда она станет бабушкой. Она уже помогает мне готовить приданое и посчитала, сколько понадобится свивальничков и пеленок для перемены.
— Если Винни позволит ей заниматься этим, — сказала тетя Жози, со смехом осушив стакан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56